ть и невестка не сошлись характерами, и брак её сына развалился. Марисель, наоборот, пришла в себя и стала преподавать испанский туристам, а её сын нашёл себе «суррогатного отца» в лице соседа Марисель — экстравертного квир-мужчины Рафы с макияжем и выкрашенными волосами; Сеттл рассказывает, что в какой-то момент Марисель даже стала прятать свою косметику, чтобы у сына не появилось желания подражать своему товарищу, но между ней и Рафой всё равно завязалась аффективная привязанность, давшая старт новой квирной семье в рабочем округе Гаваны: они сидят вместе, обсуждают своё прошлое, полощут бывшего мужа Марисель и делятся информацией о том, где на чёрном рынке купить курицу.
Никола Маи и Рассел Кинг пишут[174], что на любовь и сексуальность до последнего времени мало внимания обращали исследователи мобильности; они призывают к «сексуальному и эмоциональному поворотам» в изучении миграции, потому что люди, которые пересекают границы или находятся в движении, — больше, чем просто мобильные рабочие внутри глобального капитализма, и больше, чем жертвы войн или политического преследования, осевшие в лагерях беженцев. Они ещё и сексуальные субъекты со своей историей телесности и своими желаниями, в выражении которых им часто отказывают. Мы знаем, что экономическая неустойчивость или бедствия на родине часто вынуждают людей уезжать, но это не единственные причины; любовь и привязанность, как и другие эмоции, находятся в центре принятия решений о передвижении и вообще пространственном поведении человека. Я бы сказал, что мигрировать — это чисто либидинальный драйв продолжать жить; в общественном сознании существует устойчивый образ транснациональных семей и трансграничный брак как способ укрепления своего статуса и положения, но это только один из множества примеров того, как мобильность людей определяется любовными аффектами, как миграция способствует радикальному изменению отношений между людьми и как в этих процессах рождается новое понимание пространственных политик за пределами «оседлоцентризма». Мобильность считается одной из определяющих черт «текучей современности», но она, во-первых, далеко не всем доступна, а во-вторых, продолжает сдерживаться, кроме чисто экономических факторов, идеей националистического и патриотичного субъекта, этноцентризмами и ксенофобией. В одних случаях движение определяется как полезное для государства и человека, в других ровно это же движение стигматизируется. Лавируя между зыбкими правилами, политическими обстановками, чувствуемыми и навязываемыми идентичностями и стремлениями, тела пересекают границы, оставляя или приобретая дом, делая границы более размытыми, расширяя романтическое воображение, формируя тысячи и тысячи разных вариаций транснациональных либидинальных связей.
Кубинские оставленные жёны — не уникальная история. Если загуглить фразу «талак, талак, талак», найдётся довольно много жутких сюжетов о жёнах трудовых мигрантов в Россию из Таджикистана, Киргизии и Узбекистана. В мусульманских странах Центральной Азии легитимизация брака между мужчиной и женщиной происходит через государственную регистрацию, а также через традиционный обряд никах — религиозный брак. И если для официального развода нужно подавать заявления, то, чтобы освободиться от религиозного брака, в исламе есть специальная формула: муж (как правило, он даёт развод) должен сказать жене лично (а в некоторых течениях ислама ещё и при свидетелях) три раза слово «талак» или «таляк». В цифровом мире это приняло максимально стрёмный характер: мужчины, уехавшие в Россию, стали разводиться с жёнами по вотсапу или телефону. В русскоязычных медиа сюжеты об этом тянутся ещё с середины нулевых; одна из героинь, Саида, в интервью говорит: «однажды утром я просыпаюсь, а на телефоне — „талак, талак, талак“. Зашла к нему в Instagram, стала стыдить — он меня забанил. Денег на детей с тех пор ни копейки не вижу». Если вас когда-то бросали в мессенджере, вряд ли это было приятно. А теперь попробуйте представить, что вы девушка с тремя детьми в Душанбе, ваш муж уехал на работу в Россию — и вы не знаете точно куда; от денег, которые он присылает, ваше выживание зависит или полностью, или на 50–70 %. И затем вам приходит такое сообщение. Если вы живёте в доме мужа или его родственников, скорее всего, после этого вы останетесь без жилья, детей у вас тоже отберут. Найти устойчивую работу вы не сможете, потому что вам, как и большинству ваших соотечественниц, муж запрещал получать образование; найти низкооплачиваемую работу вам тоже будет непросто, потому что за неё огромная конкуренция; уехать в Россию на заработки одной для вас будет означать разрыв со своим социальным окружением (считается, что, уезжая далеко от дома в одиночку, девушка портится), но даже если вы готовы на это, то вряд ли сможете, потому что на вас забота о пожилых родителях, да и технически уехать очень сложно, в первую очередь — просто нужны деньги на дорогу. Допустим, в вашем селе делят землю и у вас есть возможность получить надел, чтобы выращивать овощи; вам дадут самый стрёмный и далеко расположенный кусок земли, который будет тяжело обрабатывать, потому что вас не воспринимают как члена уязвимой группы, которой надо помогать; жена без мужа — «меньше единицы». Вам почти гарантирована депрессия и у вас высокий риск суицида; у вас ограничен доступ к качественной медицине и к психологической помощи; только 10 % из вас смогут получить небольшой кредит в банке для открытия бизнеса на базаре; только 1 % из вас получает помощь от местных и международных организаций; вы почти ничего не знаете ни о миграционных процессах, ни о своём юридическом положении; высока вероятность, что, чтобы прокормить детей, вам придётся заняться секс-работой, что в контексте вашего региона почти гарантирует нежелательные беременности, насилие и стигматизацию.
Основное, что бросается в глаза, когда начинаешь изучать эту тему, — катастрофическая ситуация с самой базовой статистикой и исследованиями миграции в Россию. По тем же самым вопросам можно обнаружить куда более подробные данные от официальных и независимых исследовательских центров Канады, США, многих европейских стран. Есть подозрение, что это, в числе прочего, является одной из причин мигрантофобии в России (впрочем, даже если бы эта статистика была, не факт, что ей бы кто-то верил, потому что странно верить статистике в стране, где манипулируют цифрами по смертям от коронавируса и многими другими). Тем не менее точно известно, что описанные выше ситуации — не просто не единичные истории, это эпидемия в медицинском смысле слова: в зависимости от разных болезней, эпидемический порог определяется заболеванием от 5 до 15 % населения страны или конкретной социальной группы; так вот в случае с жёнами трудовых мигрантов — как минимум 30 % из них были брошены мужьями, уехавшими в Россию. И это данные из исследования 2009 года, тогда число только таджикских брошенных жён определялось в районе 288 тысяч[175] (чудовищная цифра для страны, где всего живёт около 9 млн человек); с тех пор количество мигрантов только из Таджикистана увеличилось в два раза, а значит, примерно во столько же увеличилось и число бросающих или перестающих выходить с семьями на связь мужей, потому что изменение отношения к жене и семье напрямую связано с тем, что видит мигрант, оказавшись в большом российском городе. Саида вспоминает: «Я со своим мужем три года прожила, затем он улетел в Россию асфальт класть. Пишет мне: „Тут девушки без хиджабов, в коротких юбках ходят, красавицы“. Ага, а меня, значит, заставлял хиджаб носить!» Большинство трудовых мигрантов-мужчин, бросающих оставленных на родине жён, делают это по причине новых отношений. Они могут быть разными: чуть ли не каждый второй мигрант живёт в гостевом браке, часть из которых заключается с российскими гражданами для получения регистрации или вида на жительство; часто такие браки перерастают в рождение ребёнка, многих из которых бросают — либо только мужчины, либо оба партнёра; второй женой также может стать женщина той же или соседней национальности, работающая рядом или неподалёку. В одном из сюжетов «Дождя» сообщается, что от 30 до 50 % детей в детских домах — дети мигрантов. Религиозные убеждения, сопротивление мужей к резинкам и почти отсутствующее сексуальное просвещение, а также дороговизна оральных контрацептивов объясняют то, что мигрантки (приехавшие в Россию с мужем или приехавшие одни и нашедшие здесь партнёра своей или соседней национальности) занимаются незащищённым сексом и беременеют; даже легальные мигранты не могут рассчитывать здесь почти ни на какую поддержку (в сентябре 2021-го всплыла информация о том, что в Москве мэрия предлагает мигрантам получить 20 тысяч по рождению ребёнка — это плюс-минус их месячная зарплата); содержать ребёнка не на что, мужчины-добытчики с рождением бэбика утекают в закат, матери живут социально-изолированную жизнь на койко-месте за 5 к/мес, бэби-боксы в России не устанавливают, потому что это не православно, всё кончается оставленными коробками с младенцами на помойках и сюжетами о «зверях-мигрантах» в государственных медиа.
Считается, что трудовые мигранты — в основном мужчины, но это уже давно не так: в 2020 году из 281 млн мигрантов во всём мире было 48 % женщин; миграция активно феминизируется, и речь идёт не только о том, что женщины стали уезжать с мужьями; они уезжают и независимо, либо будучи разведёнными/вдовами, а также молодыми девушками, едущими за образованием или отношениями с иностранцами. Всё больше женщин уезжает на заработки в качестве глав семьи, оставляя мужей дома с детьми и родственниками. Одну из таких историй рассказывает издание Sputnik Kyrgyz: 42-летняя женщина Нурсулу из Кыргызстана, работающая маркетологом, уезжает в Англию, планируя чуть позже забрать к себе мужа и двух дочерей. Муж не спешит, и в какой-то момент она получает от него в вотсапе то самое «Талак. Талак. Талак. Прости меня за всё». Позднее выясняется, за что она должна была его простить: он забрал себе всё их имущество (в ремонт его квартиры она вложила $17к, её драгоценности он тоже оставил себе), а также решил оставить обеих дочерей; через суд и переговоры Нурсулу смогла забрать младшую, со старшей мужчина не разрешает видеться. Он захотел развестись из-за желания завести вторую жену; «зачем ему надо было заводить вторую жену, если он не в состоянии обеспечить первую?! Это просто нелогично и очень глупо. Честно говоря, я сказала: „Хорошо, если найдется женщина, которую ты будешь обеспечивать так же, как меня, то есть никак, к которой будешь относиться так же, как ко мне, то есть очень плохо, то пожалуйста“. Это было очень странно». В 2020 году из всех киргизских мигрантов в Россию 50 % были женщины; по Таджикистану и Узбекистану цифры колеблются от 15 до 30 % — это связано с отношением к женщине в этих странах, которое не позволяет массово уезжать. Мигрантки из Средней Азии почти никогда не берут с собой детей, в отличие от мигранток из Азербайджана, Армении и Беларуси; исследование 2011 года показывает, что наличие детей позволяет легче интегрироваться на новом месте. Трудовая миграция женщин из Средней Азии была бы практически невозможна, если бы не «институт бабушек»: 74 % уезжающих женщин