из ромалок рассказывает, как ей делали кесарево при рождении первого ребёнка, и когда она начала засыпать от анестезии, поняла, что медсестра её рукой подписывает какой-то документ, а после родов ей сказали, что у неё больше не будет детей. В исследовании, опубликованном[184] чешской учёной Верой Соколовой в 2008 году, говорится, что 36 % всех стерилизаций в регионе были проведены на ромах, при том что их численность никогда не превышала 2 % от всего населения. Политика насильственной стерилизации не прекратилась с развалом СССР, в Словакии и Чехии исследования начала 10-х приводят зарегистрированные случаи стерилизации от 2005 и 2007 гг. В 2017 году центр Pew Research выяснил, что 53 % чехов не готовы принять рома как граждан страны, а 78 % — не готовы принять их как членов своих семей. В Румынии, где стабильно высокий уровень антицыганизма, работодатели до сих пор иногда указывают в вакансиях, что рома могут даже не пытаться. Во время пандемии в Болгарии, Словакии и Румынии полицейские оцепляли ромалские районы и блокировали улицы без свидетельств о позитивных ковид-тестах, а официальные власти делали заявления, что рома могут быть очагами заразы. Мэр словацкого города Кашице заявил, что цыгане представляют особую опасность для здоровья нации, так как они «социально неадаптируемые люди». Естественно, рома стабильно дискриминировались в вопросе получения качественной медицинской помощи. Я хочу сделать акцент на понятии оседлоцентризма, потому что просто расизм не объясняет тот уровень дискриминации, которому подвергаются ромы. Это подтверждается примерами других номадических этничностей, например, так называемых «ирландских путешественников» (пэйви) — кочующей этничности в Ирландии и Британии — или народа ениши в Западной Европе. Несмотря на то, что они условно белые и в основном католики, в странах своего пребывания они являются одними из самых дискриминируемых групп, — именно по причине своей незакреплённости.
Ханна Арендт писала о ситуации, когда люди «лишены прав на права», имея в виду беженцев: насколько тесно концепт прав человека связан с национальностью и как легко права человека отбираются национальным сувереном и даже не подразумеваются в тех, кто бежал из своей страны в чужую. Но есть и сообщества/этничности, которые никуда не переезжают, но не вписываются в понятия гражданственности в конкретных странах и за это лишаются прав; ромы — один из нагляднейших примеров. Конечно, не везде ромы живут в гетто и социальной изоляции, и в Европе, и в СНГ их представители получают образование и ассимилируются в городскую среду. Стереотип о ромах как об эндогамной группе, противостоящей мейнстримному образованию, только ограничивает их доступ к образовательным институциям и способствует сегрегации в школах. В «Таких делах» выходил репортаж[185] о том, как в Самаре 78 детей из табора исключили из школы и отказывались принимать обратно, — просто потому что «они же цыгане»; такое прямое лишение прав на образование по причине расизма характерно для многих регионов в России. В исследовании 2020 года показано[186], как сообщество рома в Каталонии видит образование для детей одним из важнейших приоритетов и способствует продвижению женщин в академической карьере. Авторы рассказывают, как существует ромалский не-академический феминизм — на примере отдельных активисток (существующих и в связи с этническими сообществами, и вне их) и правозащитных ромалских организаций. Конечно, если сообщество настолько дискриминировано, как цыгане люли в Киргизии, где они живут в гетто, любое столкновение с милицией может обернуться насилием, а местная школа вмещает только четверть их детей, — люли даже не будут пытаться отдать детей в общие школы, потому что это невозможно, а также потому что от работы детей зависит выживание семейств. Люли — характерный пример гендерных динамик среди разных групп рома; у них традиционно считается, что работать должны женщины и дети, а мужчина занимает роль воспитателя и главы сообщества. Многие из ромалских групп воспроизводят гендерное неравенство, во многих высокий уровень домашнего насилия в отношении женщин; но, как показывает исследование выше, — в отдельных местах ситуация активно меняется. Другое исследование[187] описывает жизнь так называемых «современных цыган», калос, которые живут в Испании и Каталонии; они признаются, что растеряли множество традиционных обычаев, но тем не менее продолжают носить ромалскую идентичность; они довольно интегрированы в жизнь города и сообществ — в основном через механизмы потребления и проведения свободного времени; для них характерен патриархатный режим в семье с главенствующей ролью отца и патрилинеальностью, но молодые девушки этих сообществ подрывают гендерные динамики, отчасти используя свою эротичность. Во время танцев, которые девушки калос исполняют для развлечения сообщества, одна из молодых информанток сказала исследователю: «Мы не танцуем для мужчин, мы танцуем для матерей».
Майкл Уорнер в книге Trouble With Normal в самом начале пишет, что «те, кого заботят политика и нравственность, должны брать отправной точкой перспективы людей в самом низу шкалы респектабельности: квиров, шлюх, трансов и прочих отбросов». Это правило, описанное в том числе интерсекциональной теорией: пока мы не найдём пространства, где на тела воздействует наибольшее число векторов угнетения, мы продолжим средненько улучшать жизнь «нормальных» людей. Мне стало интересно, как живут ЛГБТК+ персоны цыганского происхождения, ведь это люди, страдающие от множественных ксенофобий — как извне, так и изнутри своих сообществ. Находим текст[188], в котором рассказываются истории квирных рома, живущих в Румынии. Одна из героинь, Бьянка, вспоминает, как однажды пришла в единственный гей-клуб в Бухаресте, и там у кого-то украли телефон; охранники подошли к ней и её другу и сказали, что хотят их обыскать; ничего не найдя, они, тем не менее, стали выталкивать их из клуба; проблему удалось решить с помощью менеджера. Бьянка, гендерфлюидная персона, рассказывает, что уже привыкла к обвинениям в воровстве, но особенно оскорбительно это в ЛГБТК-клубе, единственном месте, где подразумевается свобода от стыда и вины для многих людей. Тем не менее дискриминация внутри квир-сообщества и квирных заведений — это то, с чем постоянно часто сталкиваются ромы[189].
Люси Фремлова в подробнейшей диссертации[190] про опыт ЛГБТК+ людей из рома семей приводит историю информантки из одной восточноевропейской страны, которую при попытке попасть в клуб с другими рома друзьями попросили «сделать клубные карты», которых не существует. Ещё авторка рассказывает историю девушки Вероники из Чехии; её мать, чешка, с невысоким уровнем образования и рабочим бэкграундом, влюбляется в чешского цыгана. Все отговаривают её от отношений с ним и стигматизируют за это, но она создаёт с ним семью и в 18 лет рожает дочь; за это от неё отворачиваются все её родственники. Муж довольно быстро идёт по наклонной, спивается, изменяет и чудовищно её избивает на протяжении долгого времени. Наконец они разводятся, и естественно, что мать больше не хочет слышать ни о каких цыганах. Тем не менее дочь предпринимает попытки восстановить связь с отцом, что воспринимается матерью как предательство, а в 17 лет Вероника каминаутится ей как лесбиянка, и мать моментально начинает винить себя за то, что при воспитании дочери рядом не было мужчины, но также она винит «дегенеративный цыганский ген», который, как ей кажется, мог повлиять на ориентацию дочки. В ещё одном интервью трансгендерный парень Доминик рассказывает о том, как начал подвергаться антицыганской дискриминации с тех пор, как начал встречаться с девушкой с выраженной ромалской внешностью, — при том что он сам по происхождению рома, просто со светлой кожей. Он отмечает, что это стало большей проблемой, чем его трансгендерность, — особенно в кругу друзей, принимающих гендерную идентичность, но не свободных от расистских предрассудков. Его девушка рассказывает, как в школе одноклассники планировали облить её белизной, а из недавнего она вспоминает, как их обоих решил напугать водитель на перекрёстке, чуть не сбив.
Другая информантка Ана рассказывает, что ей пришлось делать двойной каминаут: как лесбиянке и как рома (у неё светлая кожа). Она рассказывает, какие ужасные переживания на самом деле вызывает вопрос идентичности у квир-ромалских детей, подростков и взрослых, потому что сообщество, частью которого они являются этнически, как правило, ненавидит и боится вторую часть их идентичности — квирную. Ана говорит, что девушкам и женщинам в этом смысле гораздо тяжелее даже чем геям, потому что во многих рома общинах сохраняются строгие гендерные роли: женщина должна сидеть дома и не получать образование, она не может найти партнёрку в своём комьюнити, потому что это значит изгнание для них обеих, а ещё ей угрожает насильственный брак. Впрочем, насильственный брак угрожает не только девушкам; ещё одна история — про Антонеллу Дуда из восточной Румынии, родившуюся мальчиком; в 14 лет мать собралась его поженить, и он не смог ничего с этим сделать; в брачную ночь пара не смогла «легитимизировать» брак сексуальной связью, потому что жених ощущал себя девушкой и отказался; случился скандал, семья невесты забрала приданое, а Антонеллу отправили на психиатрическое обследование, где диагностировали гендерную дисфорию. В 16 лет она влюбляется в мужчину и соглашается отправиться с ним в Италию[191], где фактически попадает в рабство; романтическая любовь как приманка — одна из стандартных схем для вовлечения девушек в секс-работу, в 2020 году минимум 30 000 румынок занимались эротическим трудом в Италии, половина из них — несовершеннолетние. Через полгода Дуда вырывается из рабства, но ей приходится продолжать заниматься секс-работой, чтобы выжить. Наконец она возвращается в Румынию и становится активисткой за права трансгендерных и квир-рома граждан. Она основала первый в Румынии профсоюз для секс-работников, а в июле 2020-го стала первой транс-персоной, баллотирующейся на государственный пост в Бухаресте.