Есть известная либертарианская поговорка «оружие не убивает людей, люди убивают людей», — таким образом защищается право человека на оружие. Но что в самой истории человека привело к технологической разработке именно таких артефактов, которые убивают других людей, а не, например, временно парализуют или усыпляют их? Пистолет, как и фабрика, — это технологическое воплощение определённых ценностей, или даже не ценностей, а понятий допустимого действия к другим людям. Когда только появились пароходы в 19 веке, их производители, желая сэкономить, оснащали их дешёвыми тонкими бойлерными котлами, которые при высоком давлении взрывались и убивали рабочих; но поскольку приоритетом была краткосрочная выгода, а не жизни людей, дешёвые котлы до какого-то момента продолжали пользоваться высоким спросом и продолжали убивать людей. Аварии в угольных шахтах, до сих пор убивающие людей в России и не только, при внимательном рассмотрении оказываются результатом желания сэкономить. На этих примерах видно, что кажущаяся рациональной и нейтральной технология — на самом деле результат особого процесса разработки/дизайна и различных решений, некоторые из которых могли быть приняты только в тех социальных условиях, где жизнь рабочего ценится не очень высоко. Технология в сегодняшнем виде — это ещё и процесс вырывания человека из мира (de-worlding); Финберг пишет, что человечество уникально этой способностью к деконтекстуализации человека в подчинении его техническому действию; работая на производстве или в сфере услуг, человек как будто должен забыть обо всём, что связывает его с жизнью, — он не должен уставать, жаловаться или быть недовольным, а всё, что интересует работодателя в нём, — его способность к эффективной деятельности: это называется респектабельным словом «менеджмент».
Один из главных пойнтов критической теории технологий в изложении Финберга в том, что он обращает внимание на момент перевода социальных запросов в технологические спецификации (для этого он вводит понятие design code); он пишет, что весь технологический прогресс определяется только относительно соответствия технологий дизайн-коду, придумываемому узким кругом людей. Альтернативные варианты технологий забываются или игнорируются как «неуспешные» — только потому, что они не вписываются в доминирующую систему контроля и эффективности; таким образом складывается впечатление, что все технологии, существующие сегодня, — не просто рациональны, но безальтернативны; что не могло быть альтернативы домашнему компьютеру или айфону, что это единственно возможный вариант решения проблем, ответом на которые они стали. Но кто определяет, какие проблемы важны для решения, а какие — нет? Кто определяет, что в телеграме должны появиться стикеры кончающего на экран баклажана, а не дополнительная приватность, например? Кто определяет, что секс-игрушки должны дублировать по форме мужской член, а не что-то ещё? Почему секс-игрушки — это в основном генитальные протезы, а не, например, электроды к черепу или что-то другое? Почему секс-куклы дублируют тело человека, а не изобретают новые формы телесности? Технология структурирована таким образом, чтобы исполнять власть немногих над многими; и технологии продолжают разрабатываться исходя из интереса той небольшой группы людей, которая оккупировала средства производства технологических артефактов и знания. Это хорошо видно по выражению Стива Джобса «люди не знают, чего они хотят, пока мы не предложим им этого»; эта предельно аррогантная формула, которую многие читают как визионерскую: есть узкое сообщество экспертов и инженеров, и только они могут решать или придумывать, что на самом деле нужно людям; потребители должны потреблять и ни в коем случае не вмешиваться в дизайн и устройство закрытых технологических систем, чтобы модифицировать их под себя. Такая закрытость обеспечивает максимум дохода и контроля. Взять, например, такую, казалось бы, однозначно хорошую, полезную и рациональную технологию, как цифровое шифрование; шифровать персональную информацию круто и важно, это защищает её от несанкционированного доступа и эксплуатации; но, как выяснилось в 2013 году после слива документов Эдвардом Сноуденом, американское Агентство Национальной Безопасности заключило секретный договор на $10 млн с одним из лидеров индустрии компьютерного шифрования — RSA — чтобы они продвигали стандарт случайного генерирования цифр, к которому у АНБ, условно, есть ключ. Могло ли такое произойти, если бы процесс создания технологии был действительно прозрачным и учитывал интересы общества, а не узкой группы влияния, коррумпировавшей его?
Латур пишет, что технология — это не просто собрание артефактов, а собрание индивидов и предметов, связанных вместе посредством различных ассоциаций; и от того, что это будут за индивиды и какие предметы они выберут, — зависит то, какие области жизненного мира будут определены как проблемные и какие технологические решения этих проблем будут предложены; разный взгляд на одну и ту же проблему может привести к разным техническим решениям; разные ценности могут сделать одни технические решения допустимыми, а другие — нет. Поскольку технология устроена таким образом, что она устанавливает в мире способ жизни, выгодный одной из влиятельных групп, технократия занимается тем, что всеми силами ограничивает доступ других групп к процессу дизайна технологий. Эффект технократического режима сегодня заключается в том, что технологии менеджмента и технического действия распространяются с фабрик и частной сферы на общественную: медицину, образование, искусство. Мы все свидетели того, как огромные корпорации пытаются «переизобрести» ту или иную часть жизни, уверенные в своих силах просто потому, что они представители технологической сферы, которая обладает авторитетом как единственная способная эффективно решить все важнейшие проблемы, в отличие от коррумпированных государств. Вся жизнь обществ становится зависимой от власти техники, и в этом смысле стирается различие, например, между капиталистической Америкой и социалистическим Советским Союзом. Быть против технологий — значит быть бумером или луддитом, вести себя иррационально. Прогресс страны или человечества уравнивается с развитостью технологий: странами первого мира называют высокотехнологичные, странами третьего — ещё не перешедшие целиком в постиндустриальное состояние; технологии накачиваются авторитетом, техническое действие видится как нейтральное и безальтернативное для реализации любых процессов; когда возникает какая-либо проблема, первым делом начинают искать «технологическое решение», а не политическое или социальное; технократы захватывают власть и вымывают из неё политику. Когда на пост мэра или губернатора российского города назначают «молодого технократа», это воспринимается как позитивное событие, потому что он «просто будет делать вещи и оптимизировать процессы»; в этот момент все забывают, что управленец назначается, а не выбирается.
Финберг утверждает, что тотальное осуществление технической власти способствует появлению нового типа сопротивления: люди, исключённые из процесса обозначения важных проблем, дизайна и разработки технологии, становятся жертвами последствий использования этих технологий; это вынуждает их протестовать и претендовать на роль в дизайне технологий. Он приводит в пример загрязнение воздуха и среды: пока люди, ответственные за загрязнения, могли избегать последствий собственных действий (переносить грязные производства в развивающиеся страны, коррумпировать политиков, жить на чистых зелёных островах), — проблема загрязнения оставалась, переоборудование производств для уменьшения выбросов рассматривалось как дорогое и непродуктивное. Только в результате длительных демократических протестов, усиления голосов жертв загрязнений, коалиций граждан с учёными и активистами стало возможно появление субъекта, претендующего на роль в редизайне производств и артефактов: появляются электромобили, грязные производства начинают переоборудовать, технологии ставятся под вопрос. В документальном фильме How To Survive a Plague про эпидемию СПИДа в США на примере активистских групп ACT UP и TAG показано, как низовые активисты буквально отвоёвывали себе право на участие в разработке медицинских технологий — а именно лекарств от ВИЧ и всего комплекса терапии. Для этого им пришлось овладеть всей необходимой медицинской и научной информацией, понять, как работают бюрократические органы согласования и тестирования препаратов, устраивать масштабные акции и пикеты, врываться в здания, — короче, выцарапывать у государства и фармацевтических компаний оккупированное ими знание и средства производства. В итоге активисты предложили свои технологии тестирования экспериментальных препаратов, которые были безопасны и сокращали время на тесты, а также давали шанс на выживание уже болеющим людям.
Как фотоны трогают себя
Финберг опирался на конструктивистскую теорию, чтобы показать, как технологии и их разработка социально обусловлены. Он писал, что технологии распространились далеко за пределы рабочей сферы и что теории Маркузе и Хоркхаймера слишком абстрактны для того, чтобы справиться с критикой новейших экологических технологий и интернета. Но сам Финберг был сосредоточен в основном на том, что работники должны иметь возможность участвовать в дизайне технологий, которые они применяют. Выйти за пределы фокуса на рабочем месте помогает феминистская философия технологий и науки. В истории отношений феминистской мысли и технологий было несколько этапов. Условно говоря, эти отношения развивались от «женского вопроса в технологиях» до «вопроса технологий в феминизме» и появления таких направлений теории и активизма, как технофеминизм, кибер- и ксенофеминизм, а также феминистские исследования технологий и науки и технологическая перспектива в эко-феминизме. Вторая волна феминизма с 60-х по 90-е в отношениях с технологиями часто сводилась к крайне пессимистичному или крайне оптимистичному взгляду. Несложно догадаться, что первым делом была вскрыта гендеризованная структура отношений человека с тех