Или: в танце тебя ведет партнер; ты стараешься стать максимально восприимчивым, чтобы угадывать его намерения и тем самым избегать малейшего принуждения.
Или: кто-то взял тебя с собой на прогулку; вы беседуете, и ты идешь туда, куда идет он.
Или: ты идешь полевой дорогой, позволяя ей себя вести.
Все эти ситуации схожи одна с другой; но что общего во всех сопутствующих им переживаниях?
173. «Но быть ведомым это же и есть определенное переживание!» Ответ на это: ты думаешь сейчас об особом переживании «быть ведомым».
Желая воссоздать переживание человека, чьи действия при переписывании как в одном из ранее приведенных примеров, направлялись печатным текстом или же таблицей, я представляю себе «добросовестный» вид и т. д. При этом я придаю своему лицу особое выражение (скажем, добросовестного бухгалтера). В этом образе очень существенна, например, тщательность, в другом было бы важно полное исключение собственной воли. (Ну, а представь себе, что некий субъект с выражением внимания а почему бы и не с переживанием? выполняет то, что обычно люди делают, не выказывая признаков внимания. Но внимателен ли он? Представь себе, скажем, лакея, с показным усердием роняющего под ноги поднос со всем содержимым. Если я представлю себе какое-то особое переживание такого рода, то мне кажется, что существует и такое переживание, как «быть ведомым» (скажем, чтение). Но я тут же спрашиваю себя: что ты делаешь? Ты смотришь на каждый знак, твое лицо приобретает такое выражение, ты внимательно выписываешь буквы (и т. п.). Так это и есть переживание «быть ведомым»? Тут напрашивается ответ: «Нет, это не оно. То переживание нечто более внутреннее, более существенное». Кажется, будто сначала все эти, в общем-то, незначительные процессы были как бы окутаны особой аурой; я всмотрелся в них, и эта аура рассеялась.
174. Поинтересуйся, каким образом ты «обдуманно» чертишь линию, параллельную данной, а в другой раз, обдуманно, под углом к ней? В чем состоит переживание обдумывания? Здесь тебе сразу же приходят в голову особое выражение лица, поза и как бы тянет сказать: «Это и есть особое внутреннее переживание». (Но ведь этим ты ничего не добавил к сказанному раньше.)
(Здесь имеется взаимосвязь с проблемой природы намерения, волевого акта.)
175. Изобрази на бумаге произвольную загогулину. А теперь копируй ее, пусть она тебя направляет. Я бы сказал: «Верно! Я здесь в роли ведомого. Но произошло ли при этом нечто характерное, специфическое? Стоит мне рассказать, что произошло, как оно уже не кажется мне характерным».
Ну, а теперь заметь вот что. Пока я являюсь ведомым, все очень просто, я не замечаю ничего особенного. Но после, когда я спрашиваю себя, что же произошло, оно мне представляется чем-то не поддающимся описанию. После этого я не удовлетворяюсь никаким описанием. Мне словно не верится, что я просто смотрел, с таким вот выражением лица проводил линию. Но тогда, может быть, я вспоминаю о чем-то другом? Нет. И все же мне кажется, что должно было быть и еще что-то; особенно я чувствую это тогда, когда плюс ко всему подсказываю себе такие слова, как вести, влияние и т. п. «Но я же был ведом», говорю я себе. Тут-то и возникает представление о некоем эфемерном, неуловимом влиянии.
176. Когда я ретроспективно думаю об этом переживании, у меня возникает такое чувство, что для него существенно «переживание некоего влияния», связи явлений в противоположность их простой одновременности. Но при всем том мне бы не хотелось любое проявление внутреннего опыта называть «переживанием влияния». (Здесь корни идеи: воля не есть явление.) Так и хочется сказать: я испытывал «потому что»; и все-таки не в состоянии назвать ни одного проявления этого «потому» что» переживания».
177. Я бы сказал: «Я переживаю «потому что» (das Weil)». Но не потому, что помню об этом переживании, а потому, что, думая ретроспективно о пережитом в том случае, я смотрю на это опосредованно, через понятие «потому что» (или «влияние», или «причина», или «связь»). Ведь правильно же утверждение, что я прочертил эту линию под влиянием образца: но это заключается не просто в том, что я испытывал, чертя линию, а в обстоятельствах, в том, например, что я чертил ее параллельно другой. Хотя и это, в общем-то, несущественно для такого переживания, как «быть ведомым».
178. Мы говорим также: «Ты же видишь, что это направляет меня», а что видит тот, кто это видит?
Говоря самому себе: «Но ведь я управляем я могу жестом руки выражать это «управление»». Сделай подобный жест рукой, как если бы ты вел кого-нибудь, и полюбопытствуй, в чем состоит направляющий характер этого движения. Ведь ты при этом никого не вел. И, несмотря на это, тебе хочется назвать это движение «направляющим». Следовательно, ни в этом движении, ни в этом переживании не заключалась сущность «управления», и тем не менее что-то побуждает тебя использовать данное обозначение. И тем, что навязывает нам это выражение, служит именно впечатление от единой формы проявления управления.
179. Вернемся к нашему случаю «151». Ясно, что мы не могли бы сказать, что B был вправе произнести слова «Теперь я знаю, как продолжить», поскольку ему в голову пришла формула ряда чисел, если бы не была установлена эмпирическая связь между возникновением в его сознании формулы (ее проговариванием, записью) и действительным продолжением ряда. А такая связь явно существует. Так что можно было бы считать, что предложение «Я могу продолжить ряд» равнозначно предложению «Я испытываю переживание, которое, в соответствии с опытом, ведет меня к продолжению ряда». Но это ли имеет в виду B, говоря, что может продолжить ряд? Возникает ли у него в сознании это предложение или же он готов произвести его для объяснения того, что он имеет в виду?
Вовсе нет. Слова «Теперь я знаю, как продолжить» были правильно употреблены, когда B пришла в голову формула ряда; то есть при определенных обстоятельствах. Например, если он изучал алгебру, то ранее уже пользовался такими формулами. Но это не значит, что приведенное высказывание всего лишь сокращение для описания совокупности обстоятельств, образующих сценическую площадку нашей языковой игры. Подумай о том, как мы учимся применять выражения «Теперь я знаю, как продолжить», «Теперь я знаю, что следует делать» и т. д.; в каком семействе языковых игр мы овладеваем их употреблением.
Мы можем также представить себе случай, когда в сознании B вообще ничего другого не происходит, кроме того, что он внезапно говорит «Теперь я знаю, как продолжить» возможно, с чувством облегчения; и что он при этом действительно продолжает ряд, не пользуясь формулой. Мы бы и в этом случае при определенных обстоятельствах сказали, что он понял, как продолжить ряд.
180. Вот как употребляются эти слова. В последнем случае, например, назвать слова B «описанием душевного состояния» было бы совершенно ошибочно. Скорее уж, их можно было бы назвать «сигналом», а правильно ли он употреблен, мы судили бы по тому, что B делает дальше.
181. Чтобы это понять, мы должны рассмотреть также следующую ситуацию: предположим, В говорит, что он знает, как продолжить ряд, но, пытаясь продолжить, колеблется и не в состоянии сделать это. Должны ли мы в таком случае сказать: он был не прав, говоря, что может продолжать ряд, или же: тогда он мог это сделать, а сейчас нет? Ясно, что в различных ситуациях мы говорим разные вещи. (Рассмотрим оба вида случаев.)
182. Грамматика слов «подходить», «мочь» и «понимать». Задания: 1) Когда говорят, что цилиндр Z подходит к пустотелому цилиндру H? Только ли тогда, когда Z входит в H? 2) Иногда говорят, что Z в такое-то и такое время перестал подходить к H. Какими критериями пользуются в таком случае для определения того, что в такое время это случилось? 3) Что мы будем считать критерием того, что тело изменило свой вес за определенное время, если оно тогда не лежало на весах? 4) Вчера я знал стихотворение наизусть; сегодня я его уже не знаю. В каких случаях вопрос «Когда я перестал его знать наизусть?» имеет смысл? 5) Кто-то спрашивает меня: «Можешь ли ты поднять эту тяжесть?» Я отвечаю «Да». А когда он говорит мне «Подними!» я не могу этого сделать. При каких обстоятельствах мое оправдание: «Отвечая «Да», я мог это сделать, а вот сейчас не могу» могло бы быть сочтено достаточным?
Критерии правильности применения слов «подходить», «мочь», «понимать» значительно сложнее, чем может показаться на первый взгляд. То есть игра с этими словами, их употребление в языковом общении, осуществляемом с их помощью, были запутанны роль этих слов в нашем языке иная, чем мы склонны полагать.
(Чтобы разрешить философские парадоксы, мы должны понять именно эту роль. Дефиниции же для этого, как правило, недостаточно; утверждения же, что слово вообще «неопределимо», тем паче.)
183. Ну, а что означает предложение «Теперь я могу продолжить» то же ли самое, что и предложение «Теперь мне в голову пришла формула», или же что-то другое? Можно сказать, что при таких обстоятельствах одно предложение имеет тот же смысл (делает то же самое), что и другое. Однако следовало бы добавить, что вообще эти два предложения имеют неодинаковый смысл. Мы же говорим: «Теперь я могу продолжить, думаю, что я знаю формулу»; так же как говорим: «Я могу пройтись, то есть у меня есть время»; или же: «Я могу прогуляться, то есть я уже достаточно окреп»; или же: «Что касается моей ноги, то я в состоянии прогуляться». Мы говорим так, противопоставляя это условие моей прогулки другим условиям. Но здесь следует остеречься представления, будто существует некоторая совокупность условий, соответствующих природе каждого случая (например, прогулки человека), то есть такая совокупность условий, что, будь все они выполнены, ему как бы не останется другого выбора, кроме как пойти гулять.
184. Я хочу вспомнить мелодию, а она ускользает от меня; вдруг я говорю: «Теперь я знаю ее!» и начинаю напевать. Как произошло, что я вдруг вспомнил ее? Конечно, она не могла прийти мне в голову в тот момент вся целиком! Ты, пожалуй, скажешь: «Это особое чувство, как если бы она сейчас звучала тут», но разве она звучит в действительности? А что, если я начал ее петь и не смог продолжить? Но разве я не мог в тот момент быть уверенным, что знаю ее? Следовательно, в каком-то смысле она все-таки была тут! Но в каком смысле? Ты бы сказал, что мелодия присутствует тут, когда кто-то в состоянии ее пропеть от начала до конца, или же она во всей полноте ее звучания воспринимается его внутренним слухом. Я ведь не отрицаю, что высказыванию о присутствии мелодии здесь можно придать и совершенно другой смысл например, истолковать это в том смысле, что я располагаю листком бумаги, на котором она записана. А в чем состоит тогда «уверенность» человека, что он ее знает? Конечно, можно сказать: если кто-нибудь говорит убежденно, что теперь он знает мелодию, то в этот момент она (каким-то образом) пребывает у не