Что же делает данный набросок суммарным выражением этой мысли?
320. Мгновенная мысль может относиться к мысли, сформулированной словами, как алгебраическая формула к ряду чисел, в который она развертывается.
Если мне, например, дана алгебраическая функция, то я уверен, что смогу рассчитать ее значение для аргументов 1, 2, 3, до 10. Эту уверенность можно назвать «вполне обоснованной», ибо я обучен рассчитывать такие функции и т. д. В других случаях она не будет обоснованной но будет оправданной успешностью моих расчетов.
321. «Что происходит, когда человек что-то внезапно понимает?» Вопрос плохо сформулирован. Будь он вопросом о значении выражения «внезапно понять», ответ на него не был бы указанием на процесс, которому мы дали такое название. Этот вопрос мог бы означать: каковы признаки того, что человек внезапно понял что-то; каковы характерные психические проявления внезапного понимания?
(Нет основания считать, что человек чувствует, например, смену выражений своего лица или изменения дыхания, характерные для того или иного душевного движения. Даже если он чувствует их, обратив на них свое внимание.)
322. Что такое описание [внешних проявлений] не дает ответа на вопрос о значении выражения [ «внезапно понять»], подталкивает к выводу, будто понимание особое, не поддающееся определению переживание. Но при этом забывается, что нас-то должен интересовать вопрос: как мы сравниваем эти переживания, какой критерий тождества мы устанавливаем для таких случаев?
323. «Теперь я знаю, как продолжить!» восклицание; оно сродни естественному вскрику, вспышке радости. Из моего впечатления, естественно, не следует, что при попытке продолжить ряд я не собьюсь. В некоторых случаях я бы при этом сказал: «Когда я говорил, что знаю, как продолжить, так оно и было». Это заявят, например, столкнувшись с непредвиденным препятствием. Но непредвиденным должно быть не просто то, что я сбиваюсь.
Можно было бы также представить себе, что человек, вроде бы уяснивший что-то, всякий раз восклицал: «Теперь до меня дошло!» а на деле никогда не мог бы оправдать это. Ему могло бы казаться, будто он в мгновение ока снова забывает значение представившейся ему картины.
324. Разве было бы верно утверждать, что дело здесь заключается в индукции и что я столь же уверен в своей способности продолжить ряд, как уверен, что эта книга упадет на пол, стоит мне выпустить ее из рук; и что, если бы вдруг, без всяких видимых причин я оказался не в состоянии продолжить ряд, я бы удивился не меньше, чем если бы книга не упала на пол, а повисла в воздухе? На это я отвечу, что как раз для такой уверенности мы не нуждаемся ни в каких основаниях. Разве что-нибудь способно оправдать уверенность лучше, чем успех?
325. «Уверенность, что я смогу продолжить ряд, после того как обрел данный опыт, например усмотрев эту формулу, зиждется просто на индукции». Что это значит? «Уверенность, что этот огонь меня сожжет, зиждется на индукции». Значит ли это, что я умозаключаю про себя: «Меня всегда сжигало пламя, следовательно, это случится и теперь»? Или же прежний опыт причина моей уверенности, а не ее основание? Является ли прежний опыт причиной уверенности? Это зависит от того, в какой системе гипотез, естественных законов рассматривается феномен уверенности.
Оправданна ли эта уверенность? То, что люди принимают за обоснование, показывает, как они мыслят и живут.
326. Мы ожидаем этого и поражаемся тому; но цепь оснований имеет конец.
327. «Можно ли мыслить, не говоря?» А что такое мыслить? Ну, а разве ты никогда не думаешь? Разве ты не можешь понаблюдать за самим собой и усмотреть, что же происходит? Ведь это должно быть совсем просто. Тебе же не надо дожидаться этого, как астрономического события, чтобы затем, может быть, в спешке делать наблюдения.
328. Ну, а что еще называют словом «мыслить»? По отношению к чему люди приучены употреблять данное слово? Разве, утверждая, что я мыслил, я всякий раз должен быть прав? Какого рода ошибка скрывается здесь? Существуют ли обстоятельства, при которых человек спросил бы: «Разве то, что я тогда делал, действительно было мышлением; не заблуждаюсь ли я?» Допустим, кто-нибудь в процессе размышлений проводит измерения; прекращает ли он мыслить, когда по ходу измерений перестает говорить с самим собой?
329. Когда я мыслю вербально, «значения» не предстают в моем сознании наряду с речевыми выражениями; напротив, сам язык служит носителем мысли.
330. Разве мышление род разговора? Хотелось бы сказать: это то, что отличает осмысленную речь от бессмысленного словоговорения. И вот уж кажется, что мышление аккомпанемент речи. Некий процесс, который может сопровождать что-то другое или же протекать самостоятельно.
Произнеси фразу: «А перо-то, кажется, тупое. Ну ничего, сойдет». Сначала обдуманно; затем бездумно; наконец, воспроизведи только мысль, без слов. Ну, а по ходу действия я мог бы проверить кончик моего пера, скривить лицо, а затем со смиренной миной продолжить письмо. И, занимаясь различными измерениями, я бы мог вести себя так, что всякий наблюдающий за мной сказал бы, что я без слов думал: если две величины равны третьей, то они равны между собой. Но то, что здесь составляет мысль, не является процессом, который должен сопровождать слова, коль скоро их не следует произносить бездумно.
331. Представь себе людей, которые могли бы мыслить только вслух. (Как существуют люди, которые могут читать только вслух.)
332. Хоть мы иногда называем «мышлением» предложение вместе с сопровождающим его душевным процессом, но «мыслью» мы называем не это сопровождение. Произноси предложение и мысли его; произноси его с пониманием! А теперь, не произнося его, только делай то, что сопровождало его при осмысленном произнесении! (Спой эту песню с выражением! А теперь повтори это выражение без пения! И здесь также можно что-то повторить; например, телодвижения, учащенное и замедленное дыхание и т. д.)
333. «Это может сказать только тот, кто в этом убежден». Как помогает ему убежденность, когда он высказывает это? Сосуществует ли она с высказанным выражением? (Или же перекрывается им, как перекрывается тихий тон громким, так что его уже как бы нельзя услышать при переходе к громкой тональности?) А что, если бы кто-то утверждал: «Чтобы суметь пропеть мелодию по памяти, нужно мысленно слышать и повторять ее»?
334. «Итак, ты, собственно, хочешь сказать…» С помощью этой фразы мы направляем кого-нибудь от одной формы выражения к другой. Человек склонен использовать такую картину: то, что он, собственно, «хотел сказать», что он «подразумевал», уже присутствовало в его сознании еще до того, как было высказано. Разного рода обстоятельства могут побудить нас отказаться от одной формы выражения и заменить ее другой. Чтобы это понять, полезно рассмотреть то отношение, в котором находится решение математической проблемы к причине и основанию ее постановки. Понятие «трисекции угла с помощью линейки и циркуля», когда люди пытаются проделать такое деление и, с другой стороны, когда доказано, что такового не существует.
335. Что происходит, когда мы стараемся, например, при написании письма найти правильное выражение для наших мыслей? Данный способ выражения уподобляет такой процесс переводу или описанию: мысли уже наличествуют (возможно, уже заранее даны) и мы просто ищем им выражение. Эта картина более или менее подходит для различных случаев. Но и происходить при всем том может разное! Я поддаюсь настроению, и выражение приходит. Или передо мной возникает некая картина, которую я стараюсь описать. Или же: мне приходит в голову английское выражение, а я пытаюсь припомнить его немецкий эквивалент. Или я делаю жест и спрашиваю себя: «Какие слова соответствуют этому жесту?» И т. д.
Ну, а каким должен быть ответ на вопрос: «Есть ли у тебя мысль до того, как ты ищешь для нее выражение?» Или на вопрос: «В чем состояла эта мысль, как она существовала до ее выражения?»
336. Это напоминает случай, когда человеку представляется, что нельзя непосредственно мыслить предложениями с таким странным порядком слов, как в немецком или латинском языке. На этих языках, по его мнению, сначала нужно мыслить, а потом уже расставлять слова в их необычном порядке. (Некий французский политик написал однажды, что особенность французского языка состоит в том, что в нем слова стоят в том же порядке, как их мыслят.)
337. Но разве я уже с самого начала не замышлял, скажем, целостную конструкцию, скажем, предложения? Выходит, она уже была в моем сознании еще до того, как была высказана! Если бы она присутствовала в моем сознании, то было бы противоестественно, чтобы порядок слов в ней был другим. Но мы тут вновь создаем вводящую в заблуждение картину «замышляемого», а значит, и употребления этого слова. Намерение вплетено в соответствующую ситуацию, в людские обычаи и институты. Не существуй техники игры в шахматы, у меня не могло бы возникнуть намерение сыграть шахматную партию. То, что я в общем и целом заранее замышляю определенную конструкцию предложения, обеспечивается тем, что я могу говорить по-немецки.
338. Ведь сказать что-то можно, лишь научившись говорить. Выходит, тот, кто намерен что-то сказать, тоже должен научиться этому, овладеть языком. И все-таки ясно, что, желая говорить, не обязательно говорят, как можно хотеть танцевать, не танцуя.
А раздумывая об этом, мы мысленно прибегаем к представлению о танце, речи и т. д.
339. Мышление не является нематериальным процессом, который придает жизнь и смысл речи и который можно было бы отделить от речи, подобно тому как дьявол удалил с Земли тень Шлемиля. Но как это понимать: «не является нематериальным процессом»? Стало быть, мне известны «нематериальные процессы», но мышление не является одним из них? Нет, выражение «нематериальный процесс» я привлек на помощь, находясь в затруднительном положении и пытаясь наиболее простым способом объяснить значение слова «мыслить».
Однако можно было бы сказать «Мышление нематериальный процесс», если бы мы таким образом хотели отличить, например, грамматику слова «мыслить» от грамматики слова «питаться». Только это слишком слабо выявляет разницу значений. (Это все равно что сказать: «Цифры это действительные, а числа не-действительные объекты.) Неудачный способ выражения верное средство впасть в путаницу. Он как бы преграждает выход из нее.