475. Если кого-нибудь спрашивают об основаниях его предположения, он задумывается о них. Происходит ли здесь то же самое, что и в том случае, когда человек размышляет о возможных причинах какого-нибудь события?
476. Следует различать предмет страха и причину страха.
Так, лицо, внушающее нам страх или восхищение (предмет страха, восхищения), является не его причиной, а, можно сказать, его адресатом.
477. «Почему ты полагаешь, что эта горячая плита обожжет тебя?» Есть ли у тебя основания для этого предположения и нужны ли тебе эти основания?
478. Какие у меня основания предполагать, что мой палец, коснувшись стола, встретит сопротивление? Какие у меня основания считать, что этот карандаш вызовет у меня боль, если им уколоть мою руку? Когда я задаю эти вопросы, мне в голову приходят сотни оснований, почти мгновенно сменяя друг друга. «Да я сам множество раз испытывал это; и столь же часто слышал о подобном опыте от других; если бы это было не так, то… и т. д.».
479. Вопрос «На каком основании ты это полагаешь?» мог бы значить: «На основании чего ты делаешь (сделал сейчас) такое умозаключение?» Но он мог бы означать также: «Какие основания для этого предположения ты можешь привести мне впоследствии [задним числом]?»
480. Итак, под «основанием» некоторого мнения на самом деле можно понимать лишь то, что человек высказал самому себе, прежде чем он пришел к определенному мнению. Исчисление, фактически выполненное им. В случае же вопроса: как прежний опыт может явиться основанием для предположения, что впоследствии произойдет то-то? отповедь такова: а каким же общим понятием основания мы располагаем для такого рода предположения? Основанием предположения, что в будущем нечто произойдет, мы называем именно этот [упомянутый выше] род утверждения о прошлом. А если человек удивится, что мы играем в такую игру, то я сошлюсь на влияние прошлого опыта (на то, что обжегшийся ребенок боится огня).
481. Если бы кто-то сказал, что опыт прошлого не убеждает его в том, что нечто произойдет в будущем, то я не понял бы его. Можно было бы его спросить: а что тогда ты хочешь услышать? Какие данные ты называешь основанием для того, чтобы верить? А что ты называешь «быть убежденным»? Как ты надеешься убедиться? Если это не основания, то что же тогда основания? Если, по твоим словам, это не основания, то нужно, чтобы ты все-таки мог установить, в каком случае можно по праву заявить, что для нашего предположения есть основания.
Ибо заметь: в данном случае основания не предложения, из которых логически следует предполагаемое.
Но и не то, о чем можно сказать: для полагания требуется меньше, чем для знания. Ибо речь тут идет не о чем-то приближающемся к логическому выводу.
482. Нас сбивает с толку такой способ выражения: «Это достаточное основание, ибо оно делает вероятным наступление данного события». Создается впечатление, будто тут что-то дополнительно утверждается об этом основании, что оправдывает его как основание; между тем предложение: «Это основание делает событие вероятным» говорит лишь о том, что данное основание соответствует определенной норме достаточного основания, сама же норма не обосновывается!
483. Достаточным является такое основание, которое на деле является таковым.
484. Кто-то готов изречь: «Это достаточное основание только потому, что оно делает событие действительно вероятным». Потому что оно, так сказать, действительно оказывает некое влияние на данное событие; словно бы оно имело опытный характер.
485. Обоснование путем опыта имеет конец. В противном случае оно не было бы обоснованием.
486. Следует ли из получаемых мною чувственных впечатлений, что там стоит стул? Как же может предложение следовать из чувственных впечатлений? Ну, а следует ли оно из предложений, описывающих чувственные впечатления? Нет. А разве не из таких впечатлений, не из чувственных данных я делаю вывод, что там стоит стул? Я не делаю никакого вывода! Но иногда все же делаю. Например, рассматривая фотографию, я говорю: «Выходит, что там должен стоять стул» или же: «Из того, что здесь видно, я заключаю, что там стоит стул». Это вывод, но не относящийся к логике. Вывод это переход к некоторому утверждению, а значит, и к поведению, соответствующему этому утверждению. «Я вывожу следствия» не только на словах, но и в поступках.
Был ли обоснованным мой вывод этих следствий? Что здесь называется основанием? Как употребляется слово «основание»? Опиши языковые игры! По ним и можно будет судить о важности обоснованности.
487. «Я выхожу из комнаты, потому что ты так велишь».
«Я выхожу из комнаты, но не потому, что ты так велишь».
Описывает ли это предложение связь моего поступка с его поведением или же оно формирует эту связь?
Можно ли спросить: «Откуда ты знаешь, что делаешь это поэтому или не поэтому?» И возможен ли ответ: «Я это чувствую»?
488. А как мне судить, так ли это? По косвенным приметам?
489. Спроси себя, по какому поводу, с какой целью мы это говорим?
Какого рода действия сопровождают эти слова? (Подумай о приветствиях!) В каких сценах они употребляются; и для чего?
490. Как я узнаю, что этот ход мыслей привел меня к этому поступку? Ну, вот характерная картина: скажем, в экспериментальном исследовании приходят к дальнейшему эксперименту путем расчета. То [о чем спрашивается] похоже на это и тут я бы мог описать пример.
491. Дело, пожалуй, не столько в том, что «без языка мы не могли бы понимать друг друга», сколько в том, что без языка мы не могли бы влиять на поведение других людей тем или иным образом; не могли бы строить улицы и машины и т. д. А к тому же: без использования устной и письменной речи люди не понимали бы друг друга.
492. Изобретение какого-то языка могло бы означать изобретение на основе естественных законов (или же в соответствии с ними) некоего приспособления для определенной цели; но об изобретении языка можно говорить и в другом смысле, аналогичном тому, в каком велась речь об изобретении игры.
Здесь я изрекаю нечто о грамматике слова «язык», связывая ее с грамматикой слова «изобретать».
493. Говорят: «Петух созывает кур своим криком» а не лежит ли в основе этих слов сравнение с нашим языком? Разве не изменяется полностью аспект [наше видение этой картины], если представить себе, что крик петуха приводит кур в движение путем какого-то физического воздействия?
А если, допустим, показано, каким образом слова «Иди ко мне!» воздействуют на человека, к которому они обращены, так что при определенных условиях в конечном счете возбуждаются мускулы его ног и т. д., разве в силу этого данное предложение утратило бы для нас характер предложения?
494. Я хочу сказать: мы называем «языком» прежде всего аппарат нашего обычного словесного языка, а уж по аналогии или сравнимости с ним и нечто другое.
495. Очевидно, я могу установить с помощью опыта, что человек (или животное) реагирует на один знак так, как мне этого хочется, а на другой нет. Что, например, по знаку «о «человек идет направо, а по знаку «м «идет налево; на знак «««он реагирует не так, как на знак «м «, и т. д.
Мне даже незачем придумывать какой-то особый случай, достаточно понаблюдать на реальных фактах, как удается направлять человека, владеющего только немецким языком, используя лишь немецкий язык. (Ибо я тут рассматриваю изучение немецкого языка как настройку механизма на определенный тип влияния; при этом может быть безразлично, выучил ли этот язык другой человек или, допустим, уже от рождения устроен так, что реагирует на предложения немецкого языка, как и обыкновенный человек, выучивший немецкий.)
496. Грамматика не говорит нам, как должен быть построен язык, чтобы выполнять свою задачу, воздействовать на людей тем или иным образом. Она только описывает, но никоим образом не объясняет употребление знаков.
497. Правила грамматики можно назвать «условными», если под этим подразумевать, что цель грамматики есть не что иное, как цель языка.
Если кто-то утверждает «Не имей наш язык этой грамматики, он не мог бы выражать эти факты», задаешься вопросом, что здесь означают слова «мог бы».
498. Если я утверждаю, что указание «Принеси мне сахар!» и «Принеси мне молоко!» имеет смысл, а комбинация слов «Молоко мне сахар!» лишена смысла, то это не значит, что ее произнесение не вызывает никакого эффекта. И если в ответ на эти слова человек уставится на меня и разинет рот от изумления, то я на этом основании все-таки не назову их повелением уставиться на меня и т. д., пусть даже я и хотел вызвать именно такой эффект.
499. Сказать «Эта комбинация слов не имеет смысла» значит исключить ее из сферы языка и ограничить тем самым область языка. Но границы можно проводить по разным основаниям. Можно обнести какое-то место изгородью, обвести линией либо ограничить еще каким-то способом с целью не впускать кого-то сюда или же не выпускать его отсюда. Но это может быть и элементом игры, в которой играющие должны, скажем, перепрыгивать через такой барьер. Или же это может отмечать, где кончаются владения одного человека и начинаются владения другого и т. д. Таким образом, проведение границы само по себе еще не говорит, для чего это делается.
500. Если сказано, что предложение бессмысленно, это не означает, будто речь идет о бессмысленности его смысла. Дело в другом: при этом исключается из языка, изымается из обращения некое сочетание слов.
501. «Цель языка выражать мысли». Итак, по-видимому, цель каждого предложения выражать какую-то мысль. Какую же мысль выражает тогда, например, предложение «Моросит»?
502. Вопрос о смысле. Сравни:
«Это предложение имеет смысл». «Какой?»
«Этот ряд слов является предложением». «Каким?»
503. Если я даю команду кому-то, мне вполне достаточно подать ему знак. Я бы никогда при этом не сказал: да это всего лишь слова, а мне нужно проникнуть за них. Вот так, и задавая кому-то о чем-то вопрос, я вполне довольствуюсь его ответом (то есть каким-то знаком) это как раз то, чего я ждал, и я не протестую: да это всего лишь ответ.