потребляются одинаково. Ну, а имеют ли «X» и «Y» одинаковое значение в тех предложениях, где они фигурируют без удвоения? На это можно ответить по-разному.
а) Эти два слова имеют разное применение. Стало быть, и разное значение. Но предложения, в которых они используются без удвоения и которые во всем остальном гласят одно и то же, имеют одинаковый смысл.
б) Оба слова имеют одинаковую функцию в языковых играх, за исключением одного изначального их различия, которое не столь уж существенно. Применению обоих слов учатся одинаковым образом, с помощью одинаковых действий, жестов, картин и т. п. Различие же в способах их употребления добавляется как нечто второстепенное, как одна из причудливых черт языка, объяснение этих слов. Потому мы будем говорить, что «X» и «Y» имеют одинаковое значение.
в) С этими двумя отрицаниями мы связываем разные представления. «X» как бы поворачивает смысл на 180 градусов. И потому два таких отрицания возвращают смысл в его первоначальное положение. «Y» же подобен отрицающему движению головой. И как одно покачивание головой не снимает другого, так и второй «Y» не снимает первого. Итак, если предложение с этими двумя отрицаниями практически и сводятся к тому же, то «X» и «Y» тем не менее выражают разные идеи.
557. В чем же может заключаться то, что, высказывая это двойное отрицание, я подразумеваю под этим усиленное отрицание, а не утверждение? Не существует ответа, который гласил бы: «Это заключается в том, что» Вместо того чтобы заявлять «Это удвоенное отрицание имеет значение усиления», при определенных обстоятельствах можно произносить его как усиление. Вместо того чтобы говорить «Удвоение отрицания предполагает его снятие», можно, например, поставить скобки. «Да, но ведь сами эти скобки могут играть различную роль; ну кто говорит, что их следует понимать как скобки?» Никто этого не говорит. Да и для объяснения своего собственного понимания ты же опять-таки прибегаешь к словам. Что означают скобки, заключено в технике их применения. Вопрос в том: при каких обстоятельствах имеет смысл утверждать «Я имел в виду» и какие обстоятельства позволяют мне заявлять «Он имел в виду»?
558. Что подразумевают, говоря, что слово «есть» в предложении «Роза есть красная» имеет иное значение, чем в предложении «Два, помноженное на два, есть четыре»? Если в ответ на это скажут: имеется в виду, что для этих двух слов значимы разные правила, то на это следует возразить, что мы имеем здесь дело лишь с одним словом. А если я обращаю внимание исключительно на грамматические правила, то они как раз и дозволяют употребление слова «есть» и в той и в другой связи. Правило же, указывающее, что слово «есть» в этих предложениях имеет разные значения, таково, что разрешает заменять слово «есть» во втором предложении знаком равенства и запрещает это делать в первом предложении.
559. Хотелось бы потолковать о функции слова в данном предложении. Как если бы предложение было неким механизмом, в котором слово выполняло определенную функцию. Но в чем состоит эта функция? Как она высвечивается? Тут же нет чего-то сокрытого, ведь все предложение на виду. Функция должна выявляться при оперировании словом.
560. «Значение слова есть то, что объясняется объяснением значения». То есть: если ты хочешь понять употребление слова «значение», то приглядись к тому, что называют «объяснением значения».
561. Ну, а разве не странно, что я говорю: слово «есть» употребляется в двух разных значениях (как связка и как знак равенства), не преминув также сказать, что значение данного слова это его употребление, то есть употребление в качестве связки и знака равенства?
Кто-то готов сказать, что два этих типа употребления слова не дают нам одного значения; что скрепление их одним и тем же словом случайно, несущественно.
562. Но как можно решить, что является существенной, а что несущественной, случайной чертой [системы] обозначения? Опирается ли эта [система] на какую-то реальность, в соответствии с которой строится ее грамматика?
Вспомним об аналогичном случае в игре. В шашках дамка обозначается тем, что одну шашку ставят на другую. Ну, а неужели кто-нибудь не заявит: что дамка состоит из двух шашек несущественно для игры?
563. Мы говорим: значение пешки (фигуры) это ее роль в игре. Ну, а до начала каждой шахматной партии жребий решает, кто из игроков будет играть белыми. Для этого один из них прячет в каждом кулаке по шахматному королю, а другой наугад выбирает одну из рук. Отнесем ли мы к роли короля в шахматной игре и то, что им пользуются для жеребьевки?
564. Стало быть, я склонен и в игре разграничивать существенные и несущественные правила. У кого-то уже готова реплика: игра имеет не только правила, но и смысл.
565. К чему нам то же самое слово? Ведь это тождество не находит применения в исчислении [оперировании словами]! Почему одна и та же игровая фигура служит двум разным целям? А что в данном случае означает «находить применение тождеству»? Да разве не с таким применением мы имеем дело, используя то же самое слово?
566. Причем, если тождество неслучайно, существенно, то кажется, что использование того же самого слова, той же самой фигуры, имеет некую цель. И что эта цель состоит в том, чтобы человек был способен узнавать фигуру и знал, как играть. Но идет ли тут речь о физической или же о логической возможности? Если о второй, то тождественность фигур входит в условия игры.
567. И все-таки игра должна определяться правилами! Так, если правила игры предписывают, чтобы в целях жеребьевки перед партией использовались короли, то это правило, по сути, принадлежит игре. Что можно было высказать против этого? Что смысл этого предписания непонятен. Как был бы, пожалуй, непонятен и смысл правила, по которому каждую фигуру, прежде чем сделать ход, полагалось бы троекратно повернуть. Обнаружь мы подобное правило в какой-то игре на доске, мы бы удивились и задумались над его целью. («Не призвано ли это предписание предотвращать необдуманный ход?»)
568. Если я верно понимаю характер игры то мог бы сказать, что такое правило не является ее существенной принадлежностью.
569. Язык это инструмент. Его понятия инструменты. Тут, пожалуй, кто-то подумает, что может не быть большой разницы в том, какие понятия мы используем. Ведь в конце концов физику в футах и дюймах можно построить с тем же успехом, что в метрах и сантиметрах; разница лишь в степени удобства. Но даже это неверно, скажем в том случае, если в некоей системе мер вычисления требуют больше времени и усилий, чем мы можем им уделить.
570. Понятия ведут нас к исследованиям. Они выражают наш интерес и направляют его.
571. Вводящая в заблуждение параллель: психология имеет дело с процессами в психической сфере, так же как физика в физической.
Зрение, слух, мышление, чувство, воля составляют предмет психологии не в том же смысле, в каком движения тел, электрические явления и т. д. служат предметом физики. Это ясно из того, что физик видит, слышит, обдумывает сами эти явления, сообщает нам о них, психолог же наблюдает внешние проявления (поведение) субъекта.
572. Ожидание с грамматической точки зрения состояние; так же как: полагание того или этого, надежда на что-то, знание чего-то, умение что-либо делать. Но чтобы понять грамматику этих состояний, следует спросить: «Каков критерий того, что кто-то находится в этом состоянии?» (Состояние твердости, весомости, пригодности.)
573. Иметь мнение это состояние. Состояние чего? Души? Духа? Ну о чем же говорят, что у него есть мнение? О господине N.N., например. И это правильный ответ.
Только от ответа на этот вопрос еще нельзя ожидать разъяснения. Более глубокие вопросы таковы: что принимаем мы за критерий того, что некто имеет определенное мнение? Когда мы говорим: он пришел к этому мнению тогда-то? Когда он изменил свое мнение? И так далее. Картина, которую дают нам ответы на эти вопросы, показывает, что здесь грамматически трактуется как состояние.
574. Предложение, а отсюда в несколько ином плане и мысль могут быть «выражением» верования, надежды, ожидания и т. д. Но верование это не мышление. (Грамматическое примечание.) Понятия верования, ожидания, надежды менее чужеродны друг другу, чем все они понятию мышления.
575. Усаживаясь на этот стул, я, естественно, полагал, что он меня выдержит. У меня и мысли не было, что он может развалиться.
Но: «Вопреки всему, что он делал, я упорно придерживался мнения» Здесь мыслится и как бы вновь и вновь отстаивается определенная установка.
576. Я смотрю на тлеющий бикфордов шнур, с громадным напряжением слежу за движением огня, за тем, как он приближается к взрывчатке. Вероятно, я вообще не думаю ни о чем, или же у меня в сознании проносится множество бессвязных мыслей. Это, безусловно, один из случаев ожидания.
577. Мы говорим: «Я его жду», полагая, что он придет, но его приход не занимает наших мыслей. («Я его жду» означает тут «Я был бы удивлен, если бы он не пришел» а это не назовешь описанием душевного состояния.) Но мы говорим «Я его жду» и в том случае, когда наши слова должны означать: я ожидаю с нетерпением. Мы могли бы себе представить язык, в котором в таких случаях использовались бы разные глаголы. Более чем один глагол применялся бы и там, где говорилось бы о состояниях: «верить», «надеяться» и т. д. Понятия такого языка были бы, вероятно, более пригодны для понимания психологии, чем понятия нашего языка.
578. Спроси себя: что значит верить в теорему Гольдбаха? В чем заключается эта вера? В некоем чувстве уверенности, в то время как мы произносим, слышим или мыслим эту теорему? (Это бы нас не интересовало.) А каковы характерные признаки этого чувства? Ну я даже не знаю, в какой мере это чувство может вызываться самой теоремой.
Можно ли сказать, что верование это тональная окрашенность мысли? Откуда это представление? Ну существует же уверенный тон, так же как и тон сомнения.
Я бы спросил: как примешивается это верование к данной теореме? Призадумаемся над тем, каковы последствия этой веры, к чему она нас ведет. «Она ведет меня к поиску доказательства этой теоремы». Прекрасно! А теперь поинтересуемся, в чем, собственно, состоит этот поиск! И тогда мы узнаем, что влечет за собой вера в теорему.