й показал, что нынешний уровень развития технологий и накопленные общественные богатства создают достаточные предпосылки для начала перехода к «царству свободы»[6]. Но в данном случае мы эту тему оставляем в стороне.
Для данной статьи важнее показать, что «империя» (черты которой пока лишь прогнозируются, просматриваясь несколько аморфно и неясно, хотя общее направление эволюции достаточно определенно) — это ход в исторический тупик. Причины этого на уровне социофилософского рассмотрения видятся в тенденции «увода» силами «протоимперии» основной траектории развития в русло, противоположное задачам свободного гармоничного развития Человека в диалоге с Природой. Приоритетными для зарождающегося реверсивного русла становятся такие направления использования возрастающего технологического потенциала как милитаризм, финансовые трансакции, паразитическое перепотребление и массовая культура при росте и углублении глобальных проблем и конфликтов. Аргументация этих тезисов уже достаточно хорошо известна (упомяну такие имена как Н.Хомский, Э.Валлерстайн, С.Амин, Э.Туссейн и мн. др.):
закат неолиберализма на практике показал свою ориентацию на рост военных расходов и использование войн и насилия для достижения своих целей; имперская геополитика на практике ориентирована на прямую реколонизацию и подчинение слаборазвитых стран и потому усугубление глобального противостояния;
глобальный виртуальный финансовый капитал (как господствующая форма эпохи заката неолиберализма) по своей природе заинтересован в максимальной свободе движения и самовозрастания и потому предельно антагонистичен каким бы то ни было социальным и т. п. ограничениям (в отличие от производственного, хоть как-то ограниченного необходимостью соблюдать интересы работника, национального — обеспечивать социальную стабильность и т. п.);
общество потребления и адекватная ему массовая культура способны генерировать лишь относительно узкий слой специализированных профессионалов, все более отчуждая подавляющее большинство граждан от свободной творческой деятельности, усугубляя их бытие как потребителей-конформистов, пассивных объектов манипулирования, для чего «империя» (в отличие от неолиберализма) не брезгует использовать и прямые методы политико-идеологического давления.
Все эти тенденции свидетельствуют о реверсивности данной эволюции, по отношению к линии прогресса, ориентированной на обеспечение простора для человеческих развития на базе использования новых пост-индустриальных технологий.
При этом, конечно же, остается открытым вопрос о наличии прогресса и возможности его адекватного отображения. Для постмодернизма здесь очевиден однозначно отрицательный ответ. Однако для практики неолиберализма (этот постмодернизм взрастившей и его адептами поддерживаемой) критерий прогрессивности и регрессивности очевиден: те, кого бомбят «наши» государства — регрессивны, а мы (те, кто бомбит) — прогрессивны и цивилизованы. И это не публицистическая гипербола, а практика социально-политической жизнедеятельности современного мира, где плюралистичное безразличие до недавнего времени оставалось прикрытием этой циничной позиции, а ныне постепенно отбрасывается за ненадобностью и неудобностью маскировки.
Соответствующие изменения, по-видимому, в настоящее время всё более будут претерпевать не только теоретические парадигмы, которые всё более будут обслуживать, причём, чем дальше, тем в более вульгарных и примитивных формах, господствующие интересы глобальных игроков, но и идеология, ценности и мотивы поведения мещанско-обывательского большинства. От пассивного потребительства и «внеидеологического» существования, от лозунгов деидеологизации и «опоры на здравый смысл», обыватель в настоящее время всё более и более переходит в русло квази-патриотизма (если говорить о США), в русло пока ещё не определённого, только формирующегося идеологического восторга по отношению к господствующим идейно-политическим силам и безусловного им подчинения.
Безусловно, эта тенденция является не единственной, и в настоящее время разворачивается широкий спектр оппозиционных сил. Однако сама по себе она явственно проявляет себя в лозунгах, по сути дела, оправдания под эгидой борьбы с терроризмом любых форм неоколониальной экспансии, оправдания любых форм насилия, подавления инакомыслия и антидемократических, антигуманных акций, вплоть до развязывания войн под вывеской защиты ценностей цивилизации.
Как уже неоднократно отмечалось выше, наряду с тенденцией заката неолиберализма и постмодернизма как соответствующей теоретико-идеологической парадигмы, ныне в мире развиваются достаточно мощные и качественно новые оппозиционные течения. Самый конец XX в. и первые несколько лет нового столетия продемонстрировали, что эти силы являются отнюдь не только теоретически моделируемыми, но и реально действующими в глобальном масштабе.
Автору ещё в середине 90-х гг. приходилось писать о том, что глобальная гегемония капитала не может не порождать в качестве своей альтернативы субъекта ассоциированного социального творчества. И тогда, в 1995-97 годах, мне немало пришлось услышать критики, суть которой заключалась в указании на отсутствие в общественно-политической и идейной жизни таких массовых, реально действующих сил. Однако, начиная с 1999 г., волна массовых выступлений «антиглобалистов» (мы предпочитаем понятие альтерглобалисты — сторонники иной интеграции, а не противники глобализации), начавшаяся с Сиэтла и далее прокатившаяся практически по всему миру, включившая целую сеть новых форм оппозиционной деятельности, стала ответом на это постоянно звучавшее критическое замечание. Реальная жизнь подтвердила теоретическую гипотезу. Постоянно протестующие против войны в Ираке миллионы и миллионы граждан по всему миру стали практическим свидетельством того, что рождается не только «протоимперия», но и анти-империя.
Массовый субъект ассоциированного социального творчества стал вырастать буквально на глазах, и альтерглобалистское движение стало не только идейным, но и общественно-политическим фактором современной жизни. Пожалуй, с природой этого феномена следует разобраться несколько подробнее, тем паче, что это новый тип социальной оппозиции, наследующий, но во многом и отрицающий предыдущие формы, будь то социал-демократическая, коммунистическая или даже профсоюзная, экологическая и иные формы оппозиции глобальной гегемонии капитала, характерные для XX в.
Это новый тип общественных отношений и общественной деятельности, который не случайно начался как интернациональный и глобальный, не случайно начался с широчайшего использования современных сетевых технологий и для технического обеспечения своей жизнедеятельности (Интернет является основной формой коммуникаций и организации альтерглобалистского движения), и в технологии своей организации (движение построено как разомкнутая, открытая сетевая структура).
Тем более интересно будет посмотреть на этот новый тип оппозиционного движения в связи с кратко аргументированным в самом начале данного текста тезисом о том, что генезис сетевого общества стал одной из предпосылок развития постмодернистской методологии и постмодернистской теоретико-методологической парадигмы. Но я сказал, что возможен и иной парадигмальный ответ на вызовы сетевого общества. Именно такую возможность открывает (но пока именно и только открывает) теоретико-методологическая парадигма альтерглобализма, лишь формирующаяся в настоящее время[7].
4. Можно ли закат постмодернизма объяснить из методологии постмодернизма? (вместо заключения)
Ответ на поставленный в этом подзаголовке вопрос будет, скорее всего, отрицательным. В рамках методологии постмодернизма его закат практически необъясним. Однако вполне обоснованным является тезис о том, что социальная востребованность постмодернистской методологии уходит в прошлое. По сути дела, складывается такая ситуация, когда методология и теория, лежащая в рамках постмодернистской парадигмы, оказываются не только не нужны власть предержащим (и, тем более, оппозиции), но и не способны объяснить происходящие в современных условиях процессы, не способны дать ответы на те объективные вызовы времени, которые всё больше звучат и оказываются доступны каждому, кто имеет уши, чтобы услышать.
В самом деле, постмодернизм предполагает, во-первых, методологический плюрализм, который, во-вторых, сопровождается плюрализмом теоретическим и, следовательно, в-третьих, опирается на отрицание системности и, в-четвёртых, мета-теории. На базе этих четырёх посылок делается, в-пятых, вывод о том, что критерии Истины, Добра и Красоты также не применимы, и использование этих критериев для оценки общественных, художественных или иных явлений является устаревшим.
Давайте посмотрим, возможно ли, оставаясь в рамках этих основных постулатов постмодернистской парадигмы, решить те объективные задачи, которые сегодня ставит развитие ультраимпериалистических тенденций.
По сути дела, фактом становится всё большее разделение мира на две системы, из которых одна признаётся цивилизованным сообществом, а вторая определяется как его враги. Тем самым, создаётся критерий деления общества на «цивилизованное» и «нецивилизованное». Соответственно, страны и сообщества, которые относятся к нецивилизованным (это не только террористические группировки, но и целые государства, такие как Афганистан, Ирак, возможно, еще какие-то государства появятся в будущем) подлежат «критике оружием». Они насильственно принуждаются к изменению общественного строя, ценностей и культурно-цивилизационных установок исходя из чётко заданных «цивилизованными» глобальными игроками критериев.
Сие уже есть не только отрицание плюрализма и нейтрального отношения, но и, по сути дела, введение специфических критериев «Добра» и «Зла» (как тут не вспомнить Буша-младшего с его девизом «гуманизм — это война»). При этом под «Добром», очевидно, понимается всё то, что хорошо для государства и капитала США (и их сателлитов). Так что сегодня мы можем переформулировать знаменитые слова примерно следующим образом: то, что хорошо для Буша и Билла Гейтса, то хорошо и для мира. На этой базе вводится специфический критерий «Истины»: монополией на её выражение обла