страшно сказать! – с властными играми» [283, с. 64]. Но это всё-таки означает, что надо разворачивать междисциплинарные исследования или создавать новую, синтетическую дисциплину, а не продолжать попытки свести всю проблематику к какой-то одной из уже имеющихся.
Эдгар Морен отмечает, что в современной ситуации «понимание сложности требует реформы понимания» [379, с. 180], и подчеркивает, что «сложно осмыслить в совокупности и одно, единое, и различное, разнообразное: тот, кто ставит в привилегированное положение Единое (как фундаментальный принцип), обесценивает разнообразное (как феноменальную видимость), а тот, кто отдает приоритет разнообразному (как конкретной реальности), обесценивает единое (как абстрактный принцип). Классическая наука базировалась на редукционистском и империалистическом, безусловно превалирующем понимании Единого, считая, что Единое отвергает разнообразное как эпифеномен или шлак, отход. Но все же без принципа понимания, который схватывает единое в разнообразии и разнообразие в едином, мы неспособны постигнуть своеобразие системы. Система является комплекцией (u n e complexion) (ансамблем разнообразных взаимосвязанных частей); идея комплекции ведет нас к идее сложности, когда единое связывают с разнообразным. Система представляет собой единое, которое происходит от разнообразия, соединяет элементы в их разнообразии, несет в себе разнообразие, организует разнообразие, создает разнообразие. От принципа исключения Паули до биологического принципа дифференциации и размножения системная организация создает, производит, поддерживает, развивает внутреннее разнообразие, и в то же время она создает, поддерживает, развивает единство. Нам необходимо, стало быть, понять единое и разнообразное как два понятия, которые не просто противоположны или конкурируют друг с другом, но также и дополнительны друг другу» [379, с. 181]. Принять и понять современное понимание системы «означает отказ от главенствующей идеи упрощения (которая могла только устранять всякий антагонизм в Едином) в пользу матричной идеи сложности. Сложность возникает, следовательно, в самой сердцевине Единого одновременно как относительность, соотнесенность, разнообразие, несхожесть, двойственность, двусмысленность, неопределенность, антагонизм, и в объединении этих понятий, которые являются по отношению друг к другу дополнительными, конкурирующими и антагонистическими. Система – сложное образование, которое есть нечто большее, меньшее, иное по сравнению с ней самой. Она является одновременно и открытой, и закрытой. Не существует организации без антиорганизации. Не существует функционирования без дисфункции…» [379, с. 183–184].
Стихийно складывающиеся практики и даже прямолинейные способы управления ими очень быстро встречаются с принципиально неразрешимыми с помощью прежних инструментариев проблемами. Например, «модель прямого директивного управления („счетной игры“), построенная во второй половине XIX столетия, уже в ходе Первой мировой войны столкнулась с непреодолимой трудностью, известной как кризис аналитичности. Суть проблемы состояла в одинаковости мышления сторон, вернее, в схожем уровне грамотности такого мышления» [419, с. 139]. Наиболее конструктивный и продуктивный вариант рефлексивного решения «предполагал создание механизма управления над полем возможных управленческих решений (управление управлением, управление директивными балансами). Такой механизм… получил название проектного управления» [419, с. 140]. К концу же ХХ века «на смену кризису аналитичности пришел кризис проектности» [419, с. 141]. Сценарное мышление или «ситуационное управление есть попытка решить этот кризис апробированным способом: выходом в следующий рефлексивный слой, созданием механизма управления над полем возможных проектных решений (управление проектностью, управление проектными балансами)» [419, с. 141]. Приведенные примеры наглядно демонстрируют, что прямое и непосредственное применение некоего знания[135] в соответствии с классическим пониманием единства мира как однородного и монотонного, бытие которого может быть исчерпывающе этим знанием представлено, приводит не только к экологическим кризисам (в результате соответствующего отношения к природе) [см. 149], но также и к кризисам социальным (в результате соответствующего отношения людей друг к другу) и кризисам культурным (в результате соответствующего отношения человека к «третьим вещам»[136]), преодоление которых востребует в том числе и переосмысление единства мира.
В современную эпоху, отличающуюся стремительным распространением как межличностных коммуникаций, так и человеко-машинных взаимодействий (по количеству интеракций – независимо от того, как мы оцениваем их «глубину» и/или «содержательность»), настоятельно требуется разработка и внедрение более изощренных философских и общегуманитарных технологий. Ибо радикальным образом меняется сам характер типичных ситуаций выбора – если раньше обычно предполагались в общих чертах доступными и понятными немногочисленные стандартные варианты возможных действий с более или менее предсказуемыми последствиями, как правило, известными среднему социализированному и инкультурированному человеку, то сегодня начинают преобладать ситуации неопределенные и возможно даже неопределимые. Дело не в том, разумеется, что человек традиционного общества якобы определенно знал будущее, а современный потерял такую способность, но в том, что посредством традиции любая наступившая ситуация очевидно и практически несомненно опознавалась как вполне определенная, заведомо попадающая в ту или иную классификационную ячейку (наступление засухи, набег врагов, прибытие торгового каравана и т. д. и т. п.), причем в каждом случае было понятно[137], что нужно делать (хотя, конечно, не было известно заранее, какая именно ситуация в какой момент времени наступит и удастся ли получить желаемый результат). В современных же условиях многообразие и разнообразие возможных ситуаций умножается потенциально бесконечно, что требует выработки средств и способов их осмысления, охвата и решения. «Самое важное, что это – не столько „привилегия“ или „завоевание демократии“, сколько жесткая реальность нашего „современного“, „модерного“ (или даже пост-модерного) общества. Эта реальность состоит в том, что культуры перемешиваются, социокультурные традиции, на которые в устойчивых традиционных обществах люди могли опираться, больше не обеспечивают „нормальности“ даже элементарного социального поведения» [408, с. 470], так что каждому приходится теперь принимать свое решение и совершать свой экзистенциальный выбор при отсутствии очевидных вариантов, что как раз и предоставляет свободу [см. 407].
Средства, которые смогли бы помочь разобраться в таких ситуациях, – средства эвристические, никоим образом не алгоритмизирующие и не автоматизирующие возможный выбор, но расширяющие спектр доступных возможностей. Такие средства могут предоставить только гуманитарные дисциплины, которые пока, к сожалению, крайне редко достигают технологичного уровня. К сожалению – потому что приемы и техники индивидуальной работы («психотехники» или «социотехники» [см. 408]) выстраиваются так или иначе на основе тех или иных технологий (которые тем самым усваиваются, присваиваются, интериоризируются и адаптируются). Тем не менее гуманитарные результаты до сих пор фактически требуют от освоившего их самому придумывать на ходу способы их использования в той или иной проблемной ситуации, сплошь и рядом «изобретая велосипед», практикуя «пробы и ошибки» на собственном опыте или обращаясь в лучшем случае к друзьям, но не к специалистам. А ведь и без того гуманитарные технологии в силу их специфики реализуются каждый раз заново на каждом новом человеке и, скорее всего, никогда не будут воплощены в некий «черный ящик» (в латуровском смысле), «который работал бы так же непроблематично, как мотор Дизеля» [571, с. 37]. Из-за пренебрежения технологичностью[138] и приложениями гуманитаристики даже сами специалисты-гуманитарии за пределами своей узкой профессиональной деятельности оказываются в положении чуть ли не обычных обывателей, которые остаются беспомощными объектами манипуляций со стороны всех тех, кто поставил себе такие цели и, посвящая этому всё свое время, сознательно или бессознательно овладевает соответствующими навыками – начиная от торговцев на рынке и заканчивая PR-менеджерами и политконсультантами. Тогда как на базе гуманитарных технологий каждый образованный человек мог бы выработать собственные приемы или освоить/присвоить любые из имеющихся техник индивидуального и социального взаимодействия, рефлексивно отслеживая и контролируя попытки им манипулировать.
Тем не менее, чтобы достижения гуманитаристики не оставались только в кругу гуманитариев (а то и только узких специалистов), стоило бы специально задуматься над способами придания им технологичности, понимаемой в данном контексте как возможность прикладной применимости в разнообразных конкретных случаях, доступная для неспециалистов. Ведь технологии в широком смысле суть «обусловленные состоянием знаний и общественной эффективностью способы достижения целей, поставленных обществом» [299, с. 22]. Иначе не только возрастает риск техногенных катастроф, но и падает авторитет гуманитаристики. Поскольку функционирование современной техники всё в большей степени завязано на всё более широкие массы людей, а разработчики машин и механизмов, хотя и декларируют свое внимание к эргономике и человекоразмерным интерфейсам, однако, как правило, не владеют гуманитарными технологиями. Пора уже концептуально осмыслить потенциальную технологичность гуманитарных средств. «Мы находимся на поворотном пункте истории орудий труда, орудий, которые, возникнув в сфере труда физического, переступают его границы и вторгаются в сферу умственного труда человека» [299, с. 12–13]. Вместе с тем целесообразно разделять «технологии физические, работающие с физическим пространством-временем, объективными смыслами, вещественными результатами производства, и гуманитарные, соотнесенные с информационным пространством, внутренним временем, субъективными смыслами» [418, с. 667]. Одновременно необходимо наладить продуктивное их взаимодействие, реализующее междисциплинарные взаимодействия, причем на различных уровнях, разнообразных тактических и стратегических подходах. «В поле взаимодействия… блуждающие науки довольствуются