оциологию социального“» [284, с. 26]. Поскольку текст, по Барту, никогда самим собой не ограничивается[174], обязательно необходимо учитывать интертекстуальность. «Сотканный из множества равноправных кодов, словно из нитей, текст, в свою очередь, сам оказывается вплетен в бесконечную ткань культуры; он является ее „памятью“, причем „помнит“ не только культуру прошлого и настоящего, но и культуру будущего: „В явление, которое принято называть интертекстуальностью, следует включить тексты, возникающие позже произведения: источники текста существуют не только до текста, но и после него“ [626, р. 300]» [261, с. 39–40]. А это прямо и непосредственно напоминает потенциальную бесконечность смыслов неявного фона разворачивания любых сетей и ассоциаций, который тот же Латур назвал плазмой.
Таким образом, «язык, который мы могли бы понять, а мы понимаем, потому что уже имеем язык, нуждается для этого понимания в каких-то постулатах или аксиомах. Назову одну из таких аксиом: язык есть нечто целостное. То есть я хочу сказать тем самым, что, вступив в ту область, которую я назвал сознанием, мы еще имеем дело с такими вещами, которые мы должны принять как возникающие сразу и целиком и не поддающиеся складыванию по частям и в последовательности. Ни один язык нельзя получить по частям. Так он не возникал. А как он возникал? Как возникает понятие квадрата или круга в нашей голове? Философ может ответить, что здесь действует всесвязность сознания… Сознание как свидетельство об этих вещах или об иномирах. Назовем их условно так. Ино-мирные – значит те, которые мы не можем понять, если уже не понимаем. Или уже не имеем. А если имеем, то имеем целиком» [347, с. 48]. Но целостность языка – опосредованная и опосредующая – разворачивается во времени, фиксируя также продолжительность процессов.
Традиционная для философии проблема времени обретает свое концептуальное воплощение прежде всего в феноменологии – именно феноменология создает и развивает специфическую концепцию времени, причем до сих пор практически только феноменологам удалось достаточно подробно и обстоятельно разработать философскую модель, в которой время трактуется как процесс, происходящий в характерной собственной динамике. С другой стороны, для самой феноменологии проблема времени выступает чуть ли не как центральная, поскольку феноменологическое описание осознания времени подводит к пониманию темпоральности самого сознания, что принципиально важно для феноменологического подхода. Вдобавок как раз феноменология оказывается одной из самых влиятельных философских стратегий, предоставляющих до сих пор актуальные исследовательские программы по изучению и формированию методологических предпосылок, оснований и допущений для современных наук – естественных, гуманитарных и социальных. И, наконец, на примере феноменологии времени отчетливо видны те рефлексивные сдвиги, которые производятся в самой философской технологии для получения новых значимых результатов.
Феноменологическая концепция времени (в версии прежде всего Гуссерля [167] и Мерло-Понти [365]) представляет собой тщательно выстроенную модель, в которой в первую очередь необходимо обнаружить онтолого-гносеологические основания, поддерживающие осуществление соответствующих, рефлексивно выстроенных и сознательно принятых методологических процедур и операций. Ведь известная схема взаиморасположения, взаимоперетекания и взаимодействия ретенций и протенций, которые в комплексе и образуют темпоральную сеть интенциональностей в феноменологической концепции времени, не только по-прежнему продолжает, хотя и в разных вариациях, неявно содержать традиционные классически линейные последовательности фиксируемых событий, но и – что гораздо более критично – не отображает всех следствий из собственно феноменологических принципов.
Действительно, Гуссерль не разделяет прямо и непосредственно концепцию сознания, которую Брентано[175] выстраивает в отчетливо классическом стиле и которая предполагает практическое совпадение сознания и самосознания, полную прозрачность сознания для самого себя и мгновенную просматриваемость его в рефлексии: «Ведь очевидно, что восприятие временно го объекта само обладает временностью, что восприятие самой длительности предполагает длительность восприятия, что восприятие любой временной формы (Zeitgestalt) само обладает своей временной формой» [167, с. 25]. Однако на некотором новом уровне те же самые принципы вновь воспроизводятся – формируется, тем самым, уже неоклассическая система предпосылок; рассмотрим ее действие на диаграмме времени (рис. 1).
Рис. 1. Диаграмма времени по Гуссерлю: «АЕ – линия Теперь-точек; АА' – погружение; ЕА' – непрерывность фаз (Теперь-точка с горизонтом прошлого)» [167, с. 31]
Точки А, Р и Е на диаграмме обозначают некоторые события, условно выделенные в потоке времени[176], – в качестве парадигмального примера Гуссерль берет восприятие мелодии, которая состоит из отдельных тонов, но не сводится к их сумме. Каждое событие А, становясь прошлым, не исчезает бесследно, а модифицируется в ретенцию – осознание только-что-прошедшего, воспринимаемое в постоянном изменении. «Ретенциальное сознание реально содержит сознание прошлого (относительно) тона, первичную память тона, и его нельзя разлагать на ощущаемый тон и схватывание в качестве памяти» [167, с. 35]. Так память разделяется Гуссерлем на первичную (ретенцию), которая «хвостом кометы… присоединяется к каждому восприятию» [167, с. 38], и вторичную (воспоминание, Wiedererinnerung); восприятие как конституирующий самоданность акт (selbstgebender Akt) противопоставляется воспроизведению (Vergegenwärtigung), репрезентации (Re-Präsentation), репродукции [167, с. 44–45]. Однако даже при репродукции воспоминания «воспроизводится целое, не только тогдашнее настоящее сознания (Bewußtseinsgegenwart) с его потоком, но “implicite” весь поток сознания до живущего настоящего» [167, с. 57]. Целостность потока сознания непрерывно и постоянно сохраняется.
Иными словами, неявным фоном и восприятия, и репродукции оказывается конституирование «темпоральности самого Длящегося с его Теперь, Прежде, После» [167, с. 58], т. е., по сути, абсолютное сознание в духе кантовского трансцендентального единства апперцепции [ср. 235, с. 104]. Дело вовсе не в том, что линия АЕ на диаграмме изображает объективный поток объективного новоевропейского времени, представление которого критикуется Гуссерлем, и даже не в том, что диаграмма кажется изолированной и ограниченной (ее условная схематичность очевидна), а в том, что линия ЕА' диаграммы воплощает единый и абсолютный поток времени субъекта, включающий и внутреннее его время.
Мерло-Понти несколько более последовательно выстраивает вслед за Гуссерлем аналогичную цепочку рассуждений, приводя уже трансформированную схему (рис. 2), на которой наклон линий, представляющих отображения (Abschattungen) отдельных событий, должен обозначать постепенность перехода от протенций к ретенциям.
Рис. 2. Схема времени по Мерло-Понти: «Горизонтальная линия: ряд „теперь“. Наклонные линии: Abschattungen тех же „теперь“ с точки зрения последующего „теперь“. Вертикальные линии: последовательные Abschattungen того же „теперь“» [366, с. 528]
Согласно Мерло-Понти, протенции и ретенции «исходят не из какого-то центрального Я, но некоторым образом из самого моего перцептивного поля, которое тянет за собой горизонт ретенций и посредством протенций искушает будущее. Я не прохожу через ряд „теперь“, сохраняя их образ, так, что, выстроенные вплотную, они оформлялись бы в линию. С каждым наступающим моментом момент предшествующий испытывает модификацию: я еще держу его в руках, он еще здесь и, однако же, уже меркнет, опускается ниже линии настоящего; чтобы сохранить его, мне нужно протянуть руку сквозь тонкий пласт времени. Это всё тот же момент, и я обладаю способностью постичь его таким, каким он только что был, я не отрезан от него, но в конечном счете, если бы ничего не изменилось, он не был бы прошлым: он начинает профилироваться или проецироваться на мое настоящее, тогда как только что он им был» [365, с. 277]. Схема времени, по версии Мерло-Понти, намечает уже расширения и продолжающиеся распространения прошлого и будущего, хотя протенции на ней тоже не обозначены, – зато тут хорошо заметно, что темпоральные интенциональности образуют сеть. Тем не менее даже прямые указания[177] не получают дальнейшего развития.
Действительно, соответствие отображений (Abschattungen) одного события – например, А – отмечается вертикальной линией, которая, как подчеркивает Мерло-Понти, не стягивает их в «некое идеальное единство, как этого хотел Кант» [365, с. 278], поскольку оно само воспринимается только благодаря своим отображениям и сквозь них. «„Моменты“ А, В, С не существуют последовательно, а дифференцируются один от другого, и соответственно А переходит в А′, а оттуда в А′′. Наконец, система ретенций с каждым мгновением вбирает в себя то, что мгновением раньше было системой протенций. Мы имеем здесь дело не с множеством феноменов, но с единым феноменом истечения (ecoulement). Время – это единое движение, согласное с собой во всех своих частях, подобно жесту, который охватывает все мускульные сокращения, необходимые для его реализации» [365, с. 279]. Динамический временной поток плавно и текуче, но непреклонно и неостановимо смещает и перемещает планы и горизонты восприятия. Иными словами, единство временно́го потока определяется композицией операций отождествления и различения.
Противопоставляя, в частности, концепции времени Бергсона [51] концепцию времени Хайдеггера [553], Мерло-Понти отмечает непрерывность течения времени. «Не существует сначала одно настоящее, потом другое, следующее в бытии за первым. Неверно полагать даже, что за одним настоящим с перспективами прошлого и будущего следует другое настоящее, где эти перспективы переиначиваются, так что необходим постоянный наблюдатель, производящий синтез последовательных перспектив. Существует единое время, которое само себя утверждает, которое ничего не может привести к существованию, не обосновав уже как настоящее и как наступающее прошлое, и которое устанавливается единым импульсом» [365, с. 281]. В этом смысле главным действующим лицом выступает субъективность как таковая. «Я не мыслю и не созерцаю переход от одного настоящего к другому – я осуществляю его, я уже нахожусь в наступающем настоящем, как мой жест уже находится у своей цели» [365, с. 281]. Поток остается пребывающим в движении.