ры[278] посредством всей совокупности дополняющих друг друга воззрений, концепций, стратегий и дискурсов. Хотя соответствующие описания и представления мира могут оцениваться по-разному (в зависимости от конкретных задач в разных ситуациях), в философских целях максимально всестороннего рассмотрения и понимания мира приходится учитывать всё многообразие несовместимых и взаимоисключающих подходов, высвечивающих различные стороны, срезы, ракурсы и аспекты мира.
Принципиальная и практически неустранимая трудность любого говорения и описания разнообразных процессов, происходящих во всех современных сферах и областях интеллектуальной активности, заключается даже не в том, что сами эти сферы и области не являются незыблемо неподвижными – прослеживание динамики их дрейфа и трансформаций могло бы представлять чрезвычайно интересную задачу само по себе; и не в том, что взаимодействие этих сфер и областей приводит к появлению многочисленных переходных и синтетических форм, открывая поистине безграничные возможности для каталогизации и классификации; но в том, что подобные процессы означают часто радикальное преображение всего затронутого ими концептуального пространства, меняя как ландшафт, так и перспективы наблюдения, как господствующие очевидности, так и стандартные шкалы оценок. Возникает странная ситуация: из прежней перспективы какое-то новое явление невозможно увидеть, а из новой – невозможно оценить в том же масштабе. Модификация исходных предпосылок и допущений создает иногда впечатление полного краха и гибели какого-либо социокультурного феномена целиком: излишне восприимчивые натуры или хитрые революционные идеологи начинают говорить о смерти романа и смерти автора, конце и смерти философии, кризисе жанра и кризисе жанров и т. д. и т. п.; одновременно появляются: новый роман, новая критика, новые философы… Стираются почти все границы – когда Деррида заявляет, что нет никаких четких критериев различения философии и литературы [192], то это не просто описание или констатация, но и порождающий жест, и манифест, и автоквалификация, поддерживаемая его собственными сочинениями. Однако ни в коем случае нельзя забывать также, что любые шаги и жесты – даже претендующие только на простую констатацию наличного положения дел – неизбежно изменяют (независимо от воли их авторов) сложившееся на тот момент динамическое равновесие со всеми вытекающими отсюда идеологическими и PR-последствиями: в этом смысле культура ничем принципиально не отличается от квантово-механических систем, в которых даже наблюдатель необратимо изменяет наблюдаемое.
Разнообразные взгляды, позиции, теории и концепции могут дополнять друг друга не потому, что легко и просто совмещаются друг с другом или непосредственно продолжают друг друга применительно к разным областям мира. Наоборот, они взаимоисключают друг друга[279] – и именно поэтому способны выступать как взаимодополнительные. Дополнительность должна пониматься тут как некоторый принципиально неклассический методологический принцип[280], выдвинутый и разработанный первоначально в рамках квантовой механики [см. 5], но находящий всё более широкое применение [см. 212][281] по мере распространения и утверждения неклассических предпосылок, установок и допущений применительно к ситуациям, которые классическими средствами описать невозможно. Так, например, невозможно ограничиться описанием только волновых или только корпускулярных свойств электрона, хотя два этих описания исключают друг друга, – поэтому приходится рассматривать их как взаимодополнительные, т. е. полагать, что только совокупность и тех, и других описаний может дать нам адекватное представление об электроне, который в разных ситуациях способен проявлять различные типы свойств. Аналогично на примере социальных эстафет М. А. Розов демонстрирует проявление таких же эффектов. «Имея образцы и действуя соответствующим образом, мы не можем зафиксировать правило нашего действия, т. е. содержание образцов, ибо этого содержания просто нет, оно объективно не определено. А при попытке предусмотреть все возможные вариации и сформулировать общее правило действия, мы не можем предъявить образец реализации этого правила, ибо оно в принципе нереализуемо. …Описание содержания образцов и описание соответствующих эстафетных структур взаимодополнительны… Поскольку эстафеты – это базовый механизм социальной памяти, то можно говорить о дополнительности при описании содержания и строения социальной памяти… Принцип дополнительности позволяет подойти с единой точки зрения к большому количеству, казалось бы, разнородных проблем, с которыми мы сталкиваемся в разных областях гуманитарного знания» [444, с. 205][282].
К аналогичным выводам приходит и А. В. Смирнов, разворачивая свою концепцию логики смысла: «Коль скоро возможны два разных (несоизмеримых и правильных) способа построить указание на одну и ту же вещь, представление о вещи как о чем-то субстанциально едином должно быть признано несостоятельным. На его место следует поставить представление о единстве вещи как о том, что позволяет взаимный перевод этих разных и несоизмеримых способов указать на вещь… Более того, коль скоро представление о единстве вещи – это представление о транслируемости (полной переводимости) разных способов указания на вещь, значит, вещь может представать единой, только реализуя себя в разных системах смысловых координат (в разных логиках смысла). Истина вещи состоит не в ее субстанциальном „что“, а в способности оказаться тем же – иначе» [480, с. 438–439].
Фундаментальное расхождение культурных кодов мы можем наблюдать между Востоком и Западом, однако на определенном уровне они тоже дополняют друг друга. «Две глобальные Идеи, точки зрения на мир, две парадигмы: к чему устремлен мир (Логос), и как он это делает (Дао). Наш мир трудно представить вне Разума (логоса) и вне Пути (дао). Одно дополняет другое: мировой Разум, умственный потенциал и образ жизни, закон развертывания Целого. Если мир следует Логосу, говорили вслед за древними греками философы Запада, то отступает Хаос и созидается Гармония, космос; если мир следует дао, говорили вслед за древними китайцами мудрецы Востока, то Поднебесная живет в мире. И то, и другое, каждое по-своему, организует жизнь во Вселенной. И могли ли в принципе Логос и Дао делать это на один манер, т. е. выполнять одинаковым образом свою мироустроительную функцию, если закон Целого – единство разного, функциональная асимметрия?» [156, с. 40].
Всеобщность и универсальность знаково-символических механизмов культуры, осуществляющих генерацию[283], социализацию и трансляцию инноваций, умножение и сохранение достижений, наработанных ценностей, значений, смыслов, индуцирует сходство всех локально-региональных общественных организмов в плане формальных операционально-процедурных аспектов, хотя и не в смысле содержательного материала[284]. «В этом смысле „мир“… есть результат переработки информации и о среде и о самом человеке (последнее обстоятельство нередко упускается из вида, хотя роль информации человека о самом себе исключительно важна: существуют многочисленные и весьма убедительные примеры того, как „человеческие“ структуры и схемы экстраполируются на „среду“, которая описывается на языке антропоцентрических понятий)» [516, с. 405]. Подобно фундаментальным физическим константам [см. 493], задающим и определяющим космологические параметры нашей Метагалактики, сквозные закономерности социокультурной процессуальности непосредственно взаимосвязаны с фундаментальными социальными константами [ср. 229; 494], задающими единство человечества [ср. 649; 696; 699]. «Поэтому как ответ на стимулы, идущие извне, общества известного типа конструируют то, что… совершенно условно называется универсальными знаковыми комплексами… Поскольку в области наибольшего взаимодействия общества со средой, внешней по отношению к нему, коллектив исходит не только из установки на дешифровку идущих извне сигналов, но и на их осмысленность, на известную логику, развертывающуюся в них, и, следовательно, на наличие адресанта, – вся ситуация может рассматриваться как пример коммуникации в широком смысле слова со всеми вытекающими отсюда последствиями» [515, с. 12]. Социокультурные универсалии [ср. 497], конституирующие квазистационарный каркас человеческой ментальности, как раз и обеспечивают возможность коммуникативного взаимодействия (во всем спектре вариантов – от войны и торговли до обмена дарами и культурными ценностями) для разных народов, потенциальные средства проецирования, перевода, перекодировки, интерпретации, понимания локально-региональных культурных организмов – посредством обозначения точек соотнесения, сопоставления, идентификации по тем или иным параметрам. «Вскрытие же системы, реализуемой как модель мира, позволяет не только определить и описать эти связи между элементами (притом как относящиеся к поверхностной структуре, так и те, что принадлежат глубинным уровням), но и сформулировать операционные (т. е. относительно простые, поддающиеся автоматизации и объективной верификации и контролю) правила перехода от системы к эмпирически наблюдаемым фактам (процесс „порождения“ элементов эмпирического уровня) и от последних к системе (процесс восхождения к уровню конструктов). Системность и операционный характер модели мира дает возможность на синхронном уровне решить проблему тождества (различение инвариантных и вариантных отношений), а на диахроническом уровне установить зависимости между элементами системы и их потенциями исторического развития (связь „логического“ и „исторического“)» [516, с. 404].
Парадоксальным образом единство культуры объясняет и ее взаимодействие с природой. «Семиотическое пространство предстает перед нами как многослойное пересечение различных текстов, вместе складывающихся в определенный пласт, со сложными внутренними соотношениями, разной степенью переводимости и пространствами непереводимости. Под этим пластом расположен пласт „реальности“ – той реальности, которая организована разнообразными языками и находится с ними в иерархии соотнесенностей, оба эти пласта вместе образуют семиотику культуры. За пределами семиотики культуры лежит реальность, находящаяся вне пределов языка… Но соотношения переводимого и непереводимого настолько сложны, что создаются возможности прорыва в запредельное пространство. Эту функцию также выполняют моменты взрыва, которые могут создавать как бы окна в семиотическом пласте. Таким образом, мир семиозиса не замкнут фатальным образом в себе: он образует сложную структуру, которая всё время „играет“ с внележащим ему пространством, то втягивая его в себя, то выбрасывая в него свои уже использованные и потерявшие семиотическую активность элементы» [326, с. 42–43].