И я сел писать обоснование.
Результат проверки действительно пришёл через полчаса – тут сериалы не врут. Засвеченная «японка» уже семь лет принадлежит Фролову Николаю Петровичу, кандидату филологических наук 1963 года рождения, москвичу. В угоне не числится. В ДТП не попадала. Понятно, что у машины открытая страховка. Девушка – судя по всему дочь, возможно, племянница.
И что мне теперь с этим делать?
День первый
Есть вещи неизменные
– Эскалатор – это движущаяся лестница, – объясняла Алиса – надо просто встать на ступеньку и ехать. Только за поручень держитесь, видите, это резиновая лента, сбоку. А когда ступенька подъедет к концу – надо вовремя сойти.
Гиляровский с опаской покосился на рубчатые ступени, появляющиеся из-под металлической гребёнки и, решившись, шагнул вперёд. Его качнуло, репортёр судорожно вцепился в поручень.
– Забавное изобретение, – пробормотал он, пытаясь скрыть замешательство. – У нас нет ничего подобного, хотя, о метрополитене я, конечно, слышал. В Лондоне он уже лет двадцать как действует – правда, там поезда на паровой тяге. А у вас, значит, электричество?
– Конечно! – удивилась Алиса. – На паровой – это ж в тоннелях и на станциях все от угольного дыма задохнуться! И в копоти всё будет, и потолки, и стены, да и люди тоже! А у нас – сами видите!
Гиляровский кивнул.
– Да, у вас как во дворце, мрамор, свет и очень чисто. И картины эти огромные…
Мимо бесконечной лентой проплывали рекламные щиты.
– Это реклама. – поморщилась Алиса. – Спасения от неё нет…
Вестибюль станции метро «Курская – Кольцевая» произвёл на репортёра сильнейшее впечатление. Гиляровский с минут стоял, озираясь во все стороны; на него натыкались, обходила, вполголоса обругивая неуклюжего провинциала. Но Владимир Алексеевич не замечал язвительных замечаний – взгляд его был прикован к залитому светом купольному своду подземного зала. Алиса про себя порадовалась, что первое знакомство бытоописателя старой Москвы с московской подземкой состоялось здесь, в центре, а не на одной из станций спальных районов выстроенных в непритязательном стиле «вокзальный сортир», вроде «Юго-Западной», или «Войковской».
После чаепития у Романа Смольского, пришельцы из прошлого разбрелись по Москве. У Ромки немедленно нашлась куча неотложных дел, и он умчался, сунув Гиляровскому и Евсеину по запасному ключу и тощей пачке купюр. Предварительно договорившись с новыми знакомыми, что те не оставят гостей без присмотра. Встреча была назначена на девять вечера, там же, на улице Казакова. Юлий Александрович клещом вцепился в Евсеина и, судя по всему, интерес оказался взаимным: оба учёных мужа не смолкали на мгновение, оглушая спутников потоком невразумительной терминологии.
Алисе достался Гиляровский, как собрат по профессии. Это изрядно льстило её самолюбию: кому, скажите на милость, доведётся водить знаменитого автора «Москвы и москвичей» по столице, ставшей на сто с лишком лет старше? Жаль, в блоге Стёпы Стопкина об этом не напишешь. А как было здорово – с фоторепортажем, а то и с видеороликом! Море лайков гарантировано!
День перевалил за четыре пополудни, но на улицах ещё стояла удушливая жара. Небо изливало на Москву потоки зноя; солнечные лучи, отражаясь от асфальта, от оконных стёкол и автомобилей, превращали воздух в нечто густое, душное, неподвижное – хоть бери нож и нарезай ломтями. Гиляровского, по случаю такой парилки, пришлось переодеть. Алиса даже бегала в торговый центр – Ромкины шмотки не подходили репортёру, отличавшемуся богатырским сложением.
В белой футболке и светлых льняных брюках Владимир Алексеевич чувствовал себя несколько скованно и неловко. «Словно в нижнем белье на улицу вышел», – жаловался он спутнице. Но, присмотревшись к нарядам окружающих, смирился, и с неподдельным интересом косился на девушек в крайне экономных нарядах. На физиономии его угадывалось смущение, и Алиса не раз замечала, как Гиляровский словно опомнившись, отводил взгляд о слишком уж смело одетых девиц. Ну, ещё бы: после нарядов девятнадцатого века – и такая раскованность!
Владимир Алексеевич заворожённо рассматривал высокие потолки станций, мозаики и лепнину, колонны и ажурное литье. И очень удивило Гиляровского цифровые табло, показывающие время – он даже не сразу понял, что это такое. Алиса объяснила, а про себя подумала, что ведь и в разговорной речи люди теперь говорят не «без четверти одиннадцать», как всего лет десять назад, а «десять – сорок пять» – спасибо таймерным панелям бесчисленных гаджетов и бытовых устройств, повсюду окружающих современного человека.
Они бродили по метро, то поднимаясь на верх и снова спускаясь в относительную прохладу подземелий; любовались станциями и, между делом, обсуждали, как разительно изменился за эти сто тридцать лет русский язык. К удивлению Алисы, Гиляровский эти изменения осуждать не стал – наоборот, он счёл перемены вполне естественными. Тем не менее, многие понятия приходилось «переводить». Например: почему «подбираться» и «красться» – теперь синонимы? А очень просто – слово «подбираться» более не употребляется в значении «подобрать подол длинного платья»: слово-то осталось, но вот означать она стала совсем другое.
Гиляровский впитывал Москву всеми чувствами: слушал обрывки речи, голос дикторов, читавших объявления; морщился, накрытый волной сильного, незнакомого запаха и улыбался, когда тянуло ароматом съестного из палатки с хот-догами. Чудеса техники, градостроительства занимали его куда меньше, чем того можно было ожидать; поохав положенное время при виде автомобилей, поездов метро и высоченных зданий, старый москвич всё внимание посвящал теперь москвичам.
– Сколько же у вас кавказцев и приезжих из Туркестана! – заметил в очередной раз репортёр. Алиса изготовилась с жаром обличать засилье «южан» в столице, как вдруг выяснилось, что Гиляровского удивило отнюдь не количество гостей с окраин. Поразило его то, что за два часа прогулки по центру Москвы он не встретил ни одного горца в национальной одежде, ни одного таджика или узбека в бухарском халате, чалме или тюбетейке – если не считать совсем уж древнего старика, попавшегося им на глаза на задворках Курского вокзала. Гиляровский взглянул на него с нежностью, будто на давно потерянного и вдруг найденного знакомца – он-то привык к тому, что обитавшие в Москве кавказцы и выходцы из Туркестана, как и немногочисленные члены турецкой и персидской диаспор, блюдут национальные традиции. Алиса живо представила себе, как станут выглядеть московские улицы, если все нынешние гости с солнечного юга последуют этому примеру – и, не удержавшись, рассмеялась.
– Трактир Егорова славился рыбными расстегаями. – говорил Владимир Алексеевич, нагружая поднос тарелками. – и поверьте, Лариса Николаевна, это не ваши булочки! Егоровский расстегай – он круглый, во всю тарелку, с начинкой из рыбного фарша с вязигой. Середина расстегая открыта, в ней, на ломтике осетрины, лежит кусок налимьей печенки. У Егорова к расстегаю ещё подают малый соусник ухи – а как же, без того нельзя…
Алиса шумно сглотнула, тоскливо озирая никелированные стеллажи с рядами тарелочек. «Му-му» как обычно, разнообразием не баловал, а уж выбирать эти разносолы под комментарии Гиляровского о кулинарных изысках старой Москвы – так и изжогу недолго заработать!
– Не понимаю я этой вашей выдумки – что за интерес самому ходить с подносом и выбирать блюда? У нас в распоследней «пырке» половый подскочит и со всей обходительностью расспросит: чего да как желаете? Хоть и притащит потом чашку щей из серой капусты без мяса с конопляным маслом…
– Конопляное? – удивилась Алиса. – Фу, гадость какая! Неужели у вас такое едят?
– А что ж вы думаете, голубушка? – добродушно хохотнул Гиляровский. – В обжорках и маргарин вместо коровьего масла подсунут, и траченный крысами товар всучат – для бедноты всё сойдёт. А уж сколько раз охотнорядских ловчил за руку хватали, когда они вместо прованского масла продавали смесь льняного и подсолнечного! – и Гиляровский махнул рукой. – Почитай, каждую неделю про такие дела в одной из газет непременно статейка…
– Совсем как у нас! – обрадовалась почему-то Алиса, и тут же смутилась. – То есть, я хочу сказать, что у нас тоже фальсифицируют, подделывают, что попало. И чай, и кофе, и шампуни. А уж алкоголь…
Очередь с подносами добралась до кассы. Кассирша, щёлкая клавишами, опасливо косилась на странных посетителей – а ну как принесла нелёгкая из «Роспотребнадзора»?
– Не стоит равнять это заведение со знаменитыми московскими трактирами, вроде тестовского или «Яра», скажем, о которых вы так вкусно писали. – сказала Алиса, выгружая принесённое на винтажную столешницу из старательно состаренных досок. Место было возле окошка – отсюда можно не торопясь рассматривать прохожих, непрерывным потоком тянущихся по Мясницкой. – Скорее, это наш вариант обжорных рядов. Если хотите, сходим вечером в какое-нибудь пафосное заведение, вот там и…
– И-и-и, голубушка, что я, по-вашему, на дорогие ресторации не нагляделся? – отмахнулся Владимир Алексеевич. Что-то мне подсказывает, что они мало изменились; ну, может, меблировка другой стала, а так – всё та же французская кухня. Нет-нет, вы, Алиса Николаевна, показываете мне именно то, что надо! Вот ещё в какую-нибудь обжорку я бы сходил с превеликим удовольствием. Для полноты картины, так сказать!
– Да не вопрос, – кивнула Алиса, – Тогда я покажу вам наоборот, наш самый ужасный общепит. У нас такие именуют «гастритниками» – если там питаться, то запросто можно заработать гастрит и вообще, испортить желудок.
– А, понятно, беднота у вас теперь образованная, не нашей чета. – рассмеялся Гиляровский, – Ишь, слова-то какие: «общепит», «гастритник»… Ведите!
Обещанный «гастритник» носил название «Закусочная «Аппетит». Пол кафельной плитки, несколько столиков из прочного пластика с пластиковыми же цветочками в вазочках. На витрине – завернутые в п