Сорокалетний Тьерри Ауар, лохматый, со впалыми щеками, круглым подбородком и блестящей кожей, сделал глоток кофе, задумался, глотнул кофе еще раз.
– Не знаю, что еще я могу вам сказать, – заключил он безжизненным голосом.
Торранс исписала несколько страниц в блокноте, диктофон фиксировал разговор уже два часа.
Ауар повторял то, что уже рассказывал следователям отдела расследований Бордо-Бульяка, пока Люси не прервала его, объяснив, что факты, подробно описанные в протоколах, интересуют их меньше, чем личность Клер. Но она не уточнила, зачем это им. Чтобы составить подробную виктимологию. Понять Клер означало понять ее убийцу. Серийные маньяки, вроде Харона, такие же дотошные, как он, столь же глубоко укорененные в своих фантазиях, но вместе с тем прагматичные, чтобы не попадаться, выбирают жертв определенным образом.
Тьерри Ауар без колебаний ответил на все вопросы, и первое, что бросалось в глаза, – восхищение любимой женщиной. И дистанция, которую он установил между ее смертью и своими эмоциями. Рано или поздно ему придется посмотреть ей в лицо. Людивина знала, что это разобьет ему сердце вдребезги.
– Значит, она никуда не ходила? – не успокаивалась Торранс. – Не выпивала с коллегами, не брала уроки танцев, не занималась чем-нибудь еще?
– Нет. Она работает… Много работала, а все остальное время сидела дома, читала или общалась со своим айпадом.
Он издал сухой, механический, почти жестокий смешок. Заинтригованная Людивина наклонила голову, ожидая продолжения.
– Мерзкая штука жизнь, – сказал он. – Я понимаю, что… Знаете, что она любила? Передачи о преступлениях. Реальные истории, не фильмы. Каково? Она была в курсе всех событий, особенно самых запутанных дел… Я…
Ауар покачал головой, не в силах выразить то, что чувствовал, что отказывался принять сердцем, слишком хрупким, чтобы противостоять урагану, который сметет его, если копать дальше.
– Вы знаете, что они не согласились перекрасить ее в брюнетку? – спросил он, отставив чашку. – Прежде чем похоронить ее, я хотел, чтобы она снова стала прежней.
– Мне очень жаль, – сочувственно произнесла Людивина. – А какой цвет волос у нее был от природы?
– Клер недавно сделалась блондинкой. Но я почти не видел ее такой. Для меня она была брюнеткой. Потому я и хотел, чтобы ее так похоронили.
Люси и Людивина понимающе посмотрели друг на друга. Ни одна из них не обратила внимания на цвет волос. На посмертных фотографиях волосы покрыты засохшей кровью, но им все равно следовало заметить, что они крашеные. А все эта спешка… Людивина не совсем понимала, что делать с этой информацией, но на всякий случай сохранила ее в уголке памяти.
– За сколько дней до исчезновения она была в парикмахерской?
– Совсем недавно, дня за четыре или пять.
Они задали еще несколько вопросов, выразили соболезнования, а когда вышли на лестничную площадку, Торранс достала папку и стала лихорадочно искать нужную страницу. Вытащила ее, чтобы посоветоваться с Людивиной, и прочла фразу:
– В волосах жертвы обнаружена черная синтетическая нить длиной тридцать девять сантиметров.
– Вот черт! Он надел на нее парик.
– Харон не из тех, кто кидается на добычу, не потратив времени на то, чтобы найти ее и выследить. Сначала он должен узнать о ней все, чтобы не ошибиться. Он занимался этим несколько дней, а может, и недель.
Людивина наконец поняла, к чему та клонит.
– Она была брюнеткой, когда он ее выбрал. Парик понадобился, чтобы она снова стала такой, как он хотел. Давайте посмотрим отчет о вскрытии Анн Кари…
Людивина вгляделась в фотографии. Та же зловещая рваная рана на шее. Те же следы от скотча на бровях. Но никаких следов побоев. Ничего общего со звериной яростью, выпавшей на долю Клер.
– Анн была такой, какой положено, а Клер нет, – поняла Людивина. – За это он ее и избил. Чтобы наказать за самодеятельность. Она почти все испортила. Он вспыльчив. Контролирует себя до определенного момента, остается невозмутимым на людях, но, когда остается один, его накрывает и он превращается в монстра. Все вырывается наружу.
Торранс кивнула, но захлопнула папку, услышав, что наверху открылась дверь.
Они спустились в вестибюль, прошли по подвалам, чтобы прощупать пульс здания, и оказались на небольшой парковке между кустами. Без камер. Это был жилой комплекс экономкласса, довольно ветхий. Без сомнений, Харон бывал на этой парковке. Идеальное место для наблюдения и ожидания.
С другой стороны, сюда выходит множество окон, старики знают друг друга и здороваются по имени, так просто сюда не попасть.
Харон не стал рисковать, он напал в другом месте, подумала Людивина. Как он выманил ее на улицу, к пустырю? В то утро у нее не было известных причин идти туда… Никто не звонил, не присылал сообщений. Она когда-нибудь назначала там встречи?
Они решили ехать на машине, которую им одолжил юридический отдел. Торранс села за руль. Высохшая обочина дороги щетинилась густыми зарослями, буграми, за которыми легко укрыться, а мусор указывал, что проход есть. Даже если бы Харон спрятался, ему не хватало бы уединенности в разгар утра, так близко к оживленной улице. А это не соответствует его образу, который начал складываться у Людивины.
– Вы думаете о том же, о чем и я? – спросила Люси.
– Он напал не здесь. Тут нашли телефон Клер, больше ничего.
– Он выбросил сотовый из окна, проезжая мимо. Клер похитили в другом месте.
– Я не вижу идеального места между квартирой и этим участком, – отозвалась Людивина. – Здесь людно, свидетели могли заметить. А это на него не похоже. Он слишком осторожен.
– Может, в здании? Ночью.
– Все равно рискованно. Надо быть уверенным в себе. Если место не идеально, если она успеет закричать, все пропало.
– Он уверен в себе. Опытен. Он – машина. Ничего не оставляет на волю случая. У него хватает наглости нападать в доме.
Из салона автомобиля, припаркованного на обочине пустыря, Людивина видела, как мимо проносятся машины. Она лихорадочно размышляла.
– В ее квартире, – наконец сказала она. – Вторжение в дом жертвы – символическое начало изнасилования, это его возбуждает.
– Никаких следов взлома или ДНК Харона в доме не обнаружено.
– Даже на простынях?
Торранс просмотрела отчеты и покачала головой. Потом вдруг замерла, вглядываясь в фотографию комнаты.
– Где простыни? – спросила она, передавая ее Людивине.
На голом матрасе стояла желтая пирамидка с черной цифрой 8.
Удар по газам, поворот руля, взвизгнули шины – они помчались в дом Клер и Тьерри Ауара. Тот открыл им и очень удивился. Торренс показала ему фото.
– Вы сняли простыни до того, как здесь появились наши команды?
– Э-э… нет. Нет, я увидел кровать вот такой, но подумал, что это Клер… Она часто так делает, когда меняет белье: снимает, но не стелет чистое, чтобы проветрить матрас. Так она говорит. Говорила…
– А грязные вы потом нашли? – спросила Людивина.
Ауар растерялся:
– Я… Я не помню, какие были до того, но… вроде бы нет, вряд ли. Хотя сейчас, когда вы спросили, я вспомнил – нет, не видел грязных простыней, точно не видел.
У Людивины заледенела спина.
Харон проник в квартиру.
И забрал Клер вместе с уликами.
Оставался один вопрос. Как ему удалось покинуть здание с жертвой, не боясь, что его заметят, пусть даже среди ночи? Харон слишком осторожен, чтобы дразнить удачу. Он действует наверняка. Не оставляет шансов никому.
Даже следователям. Слишком долго он убивает, не стоит надеяться, что он ошибется.
Торранс и Людивина должны оказаться сильнее и умнее.
Еще немного времени. Это все, что нам нужно. Немного времени, чтобы проанализировать твой метод.
Людивина была убеждена: каким бы совершенным ни был Харон, он постепенно раскрывает себя в каждом преступлении. Они поймут его, просчитают. Обнаружат слабые места. И вцепятся мертвой хваткой.
Еще немного времени.
19
Отель «Корниш» был оазисом шика и уюта над Аркашонской лагуной. Огромная песчаная терраса с морскими брызгами внизу и ароматными соснами позади выглядела как балкон в раю.
А вот ангелы, которые туда залетали, по мнению Людивины, были чересчур модными, элегантными, даже где-то пафосными. Ей никогда не было комфортно в таком окружении. Весь этот «Ральф Лорен», белые чиносы, дорогие часы на запястье, идеальные улыбки и поцелуйчики за бокалами шампанского. Это был чужой мир, пусть Людивину и разрывало между завистью и неприятием. Трудно было не возжелать беззаботности их роскошной жизни, сулившей иллюзию легкого счастья.
В пятницу, в самом начале апреля, здесь было немноголюдно. Завсегдатаи разглядывали двух женщин, явно выбивающихся из общей картины: одежда повседневная, держатся строго. Ларс Кари, отец Анн, второй недавней жертвы Харона, назначил встречу здесь, но они не ожидали оказаться в подобной обстановке. По дорожке из тиковых досок, лежащих на песке, их провели в дальний конец к его столику, к шезлонгам среди колосьев песколюба, танцующих под теплым послеполуденным бризом.
Ларсу Кари было около шестидесяти, одет он был в линялые джинсы и свитер «Лакост», идеально сидящий поверх безупречной льняной рубашки, – пожилой красавец во всем своем великолепии. Сбросив мокасины и зарыв ступни в песок, он безучастно смотрел вдаль. Поднявшись, он поздоровался, снял темные очки, и у Людивины сжалось сердце, когда она увидела его синие глаза, полные боли. Покрасневшие белки свидетельствовали о том, через какие муки проходит этот человек.
Не проходит, тут же поправила она себя. Он погружается в страдание, из которого уже не выберется.
Кари потерял дочь, свою радость, свою жизнь.
Он пригласил их сесть и щелчком пальцев велел принести воды, чтобы охладиться. Предупредительный и властный.
Перед ними простирался океан – плита жидкого кобальта под покровом пухлых неторопливых облаков. Но больше всего взгляд притягивала гигантская дюна Пилат, величественная золоченая гора, похожая на спину чудовища, уснувшего много веков назад. Контраст между окружающей красотой и кошмаром, о котором предстояло говорить, вызывал оторопь.