Волосы не успели высохнуть, как она уже разложила материалы расследования на одеяле. Ей не терпелось продолжить. Она перечитывала каждый протокол, каждую экспертизу, каждый отчет. Сделать открытие, которое все изменит, она не надеялась, подобное случается редко, просто хотела запомнить все факты. Все данные. Чтобы быть готовой отвечать на любые вопросы, которые могут со временем возникнуть. Людивина улыбнулась. В разлуке с Марком она утешалась работой. Я бы предпочла любовь смерти, усмехнулась она, переходя к следующим страницам.
Внимательное изучение документов заставляло работать ее подсознание. Ночью оно все обдумает, возможно, установит связи, ускользнувшие днем. Вреда не будет.
Ты уверена? Смотреть перед сном все эти фотографии, читать кошмарные описания, изучать гротескные сценарии…
Для очистки совести она сравнила даты похищения с фазами луны. Но ни полнолуния, ни чего-то необычного в этом плане. Он не астролог-сатанист и не сектант. Только не Харон. Большинство подобных преступников имеют склонность к шизофрении и галлюцинациям, вплоть до слуховых. Часто они не слишком организованны, а этот – маньяк. До мозга костей. Дотошный. Не депрессивный суицидник, который убивает, чтобы не уйти из жизни. Наоборот, он нарцисс, заставляет жертв смотреть, как он их медленно убивает. Этого самолюбования ему хватало долгое время, потом случился перерыв.
А что, если он не сидел в тюрьме? Может, мы просто еще не обнаружили очередную братскую могилу?
Первое захоронение было важным для него. Он его любил. Превратил в неприступное святилище. Зачем это менять?
Из осторожности. Место отслужило свой срок. Посещать его становилось все рискованнее.
В полдень Людивина увидела сообщение, которое пришло на групповую почту отдела расследований. Эксперты успели изучить улики, найденные в шахте «Фулхайм». В частности, пролом в бетоне, через который фотограф спустился и наткнулся на тела. Исследование выявило несколько наложенных друг на друга слоев цемента разного состава, то есть, предположительно, их наносили в разные периоды. Датирование методом оптически стимулированной люминесценции не было достаточно точным для получения надежной шкалы, особенно на современных материалах. Требовался дополнительный анализ, но первый вывод был ясен: в восьмидесятых убийца приходил много раз, всегда долбил в одном и том же месте, а затем замазывал щель. Тут нужна была сильная мотивация – приходить снова и снова в течение десяти лет, разбивать бетон, входить, опускать тело и аккуратно закрывать за собой. Конечно, место было заброшенным, можно предположить, что он запирался на цепь и висячий замок, чтобы его не застали врасплох, но это лишь доказывает, что шахта была очень важной для него.
Жизненно важной, и поменять ее на другое место было непросто. Вынудить Харона могла только экстренная необходимость.
Он обладал самоконтролем, какого не было у большинства психопатов такого типа. Не позволял своим навязчивым идеям выдать его.
Людивина знала, что группа изучает цепь и замок, найденные у двери в подвал. Серийные номера, район продажи, в идеале – найти магазин и отследить покупателя с помощью чеков. Платил ли он кредиткой? Нет, он умнее. Если цепь и замок оставил Харон, а это не точно, он либо их украл, либо купил за наличные в старом хозяйственном без автоматизированного учета.
Харон не совершает элементарных ошибок.
Людивина не верила, что поблизости есть еще одна общая могила. Между убитыми в восьмидесятых и двумя недавними жертвами такая разница, что он явно доработал свои фантазии. Отшлифовал их. Ему пришлось погружаться в воспоминания об убийствах, чтобы черпать в них удовлетворение. И постепенно осознать, что не так. Что можно изменить. Перетряхнуть. Совсем немного…
Раньше он прятал тела. Ему не нужно было показываться миру, хватало взгляда этих девушек. Теперь он бросает их в лесной овраг, прекрасно зная, что рано или поздно тела найдут. Он больше не хочет хранить мертвых для себя. Видеть их снова и снова. Что изменило его состояние?
Людивина резко села на кровати, мозг заработал на сверхскоростях.
Перестать прятать – значит хотеть показать их, то есть он…
– Он общается, – сказала она вслух. – Хочет поговорить с нами. Заявить о своем существовании.
Людивина была убеждена в своей правоте.
Анонимность осталась в прошлом. Самомнение разрослось оттого, что он ни разу не попался, и самого ритуала не хватает для полного удовлетворения. Он хочет, чтобы люди знали о его достижениях. И показывает нам результаты.
Если мы позволим ему продолжать, он рано или поздно развернет спектакль еще масштабнее. Чтобы произвести впечатление. Шокировать. Напугать. Страх есть форма власти.
Нужно сориентировать СМИ – пусть говорят не об одиночке, а о группе, не связывают одно преступление с другим, чтобы он возмутился, захотел добиться признания. Это заставит Харона выдать себя…
Поможет очередное убийство. Людивина знала об этих циничных мыслях, которые овладевали следователями. Если не хватало зацепок и они чувствовали полную беспомощность, то почти желали новой смерти, чтобы получить наконец полезную информацию. Это был худший из вариантов: признать поражение и отдать ход убийце. Это разрушает изнутри.
Людивина снова взялась за досье и сосредоточенно читала больше часа. Ум ее был как бритва. Она предвидела полную кошмаров ночь, но ей было все равно. Каждая строка имела значение. Ничто не ускользало от нее. Все сложилось в голове, она все помнила, все знала.
Она просматривала протокол местного расследования убийства Клер Эстажо, когда что-то зацепило ее внимание. Сначала взгляд скользнул по этой детали, не задерживаясь, как по множеству других. Потом она насторожилась и перечитала предложение. Всего несколько часов назад это было не важно, но в свете разговора с Люси каждое слово обрело новый смысл. Казалось бы, просто черные буквы на белой бумаге, а сердце подпрыгнуло, дыхание участилось.
Подонок…
Людивина поняла, как он это делает.
20
«Лето» из «Времен года» Вивальди с грохотом и треском отлетало от стен и окон, таким громким был звук из динамиков.
Концерт разливался по дому, потоки струнных кружили, как бушующие волны, заполняя каждую комнату. Кипучая радость. Упорядоченный взрыв природы снова и снова неумолимо властвовал надо всем вокруг. И вдруг просвет, почти безумие, солист выкрикивает надежду, призывает к единению, но не может скрыть глубокую печаль, и вот его уже подхватывает и поглощает донная волна.
Музыкальная комната чем-то напоминала сам дом. С виду надежный и монолитный, а внутри – диссонанс и отчаяние.
Две тарелки, сохнущие на краю раковины, звякали друг о друга под действием звуковых волн. Приоткрытая рядом дверь вела в гараж – не тот, где стояли машины (они устроились напротив, в сарае), а с верстаками, заставленными всевозможными инструментами. Их аккуратно сложили на досках, наметив контуры фломастером, чтобы не ошибиться, возвращая все на место. В глубине прямо на холодном бетоне пристроился шкаф без ножек. Открытые дверцы являли взгляду грязные синие халаты, вешалки были раздвинуты, чтобы освободить проход. Заднюю стенку убрали, за ней виднелось отверстие в каменной кладке, ход в комнату без окон, где когда-то была вереница технических помещений, а теперь – ярко освещенная берлога.
Несколько десятков старинных часов украшали стены. Все они синхронно тикали. Только вот стрелки двигались обратно. Каждый механизм был разобран и снова собран так, чтобы время шло назад. Первыми бросались в глаза часы с секундной стрелкой, которая бежала вдогонку за временем.
Сорок два электрических кабеля свисали с потолка, каждый заканчивался перевернутой кукольной головкой, внутри которой светилась желтая лампочка. Головы были всевозможных размеров: и с кулак, и с футбольный мяч. Вместо пластиковых век – запавшие стеклянные глаза, прикрепленные скотчем к бровям и щекам. Глаза были одного размера, из-за чего самые маленькие головки напоминали персонажей японской манги. Уголки ртов подрезаны скальпелем вниз, чтобы сделать лица грустными. Напуганными и одновременно пугающими.
Стальной стол, прикрученный к полу толстыми болтами, освещала тусклая лампа. Для обеденного он был низковат, поскольку имел иное предназначение. Гинекологические опоры с широкими ремнями говорили о том, что оно весьма жуткое.
Почти по центру, под листом фанеры, музыка Вивальди, теперь уже далекая, отдавалась в большой пластиковой затычке старого, вышедшего из строя септика. Глубиной три метра, шириной два и длиной четыре, септик являл собой герметичную емкость, спрятанную под домом. Словно тайная могила.
Новое назначение ямы выдавала только труба искусственной вентиляции. Там циркулировал воздух.
Когда музыка вдруг умолкла, Хлоя, забившаяся в угол резервуара, почувствовала, что вибрации больше нет. Она подтянула к себе ноги и изо всех сил вжалась в пластиковую стенку.
Ее начала бить дрожь. Судороги ужаса.
Она уже знала, что будет дальше.
21
Люси Торранс проглотила кусок резинового круассана из гостиничного завтрака, запив его чаем, а остаток положила на тарелку.
Решительным шагом в комнату вошла Людивина, ее светлые локоны развевались. Она оседлала стул и посмотрела на коллегу.
– Что с вами? – удивилась Торранс.
Та положила перед ней страницу из дела.
– Опрос соседей Клер Эстажо, – процитировала она на память, – двое жильцов вспомнили, что около половины десятого видели курьера, который грузил большую коробку, вроде бы стиральную машину, на ручную тележку. Он был один.
– И?
– Это Харон. Вот как он это делает. Клер была в коробке. Вероятно, без сознания.
Торранс скептически поджала губы:
– А вы не спешите с выводами? Нужны доказательства.
– Оба свидетеля утверждают, что он ушел с очень большой и тяжелой коробкой. Никто не видел, как он вошел, словно был всю ночь в доме. К тому же разве такую доставку поручают одному человеку?