– Они внизу, – сообщил Франк.
– Вход был открыт? – удивилась Торранс.
Вронски покачал головой:
– Шахта не работает с тридцать третьего года. Мы пошли прямо к первому колодцу, «Лекувру», и обнаружили на кирпичной стене более свежий цемент. Кто-то вскрыл, а потом заделал вход. Утром мне удалось отправить коллегу в наш офис в Орлеане для проверки: судя по всему, это сделали не мы. Рудник закрыли и больше не проверяли. Это запечатанная зона, непосредственной опасности не представляет, поблизости нет жилья. Самый конец очереди приоритетов управления геологических и горных исследований.
– Шахта не затоплена? – спросила Людивина.
– Все как в «Фулхайме». Плюс это ртутный рудник, есть риск загрязнения и тому подобное. Ну, вы все про это знаете, – добавил он почти весело, несмотря на обстоятельства.
Людивина огляделась вокруг. На деревьях поют птицы, легкий ветерок колышет ветви. Никаких зданий. Лишь камни среди папоротников и что-то похожее на тропу, по которой пришли мужчины.
– Здесь нет построек? – спросила она.
– Ничего нет, – подтвердил Вронски. – Эта шахта не похожа на «Фулхайм», оба ствола не опускаются ниже ста пятидесяти метров, а штольни тянутся на несколько километров в общей сложности. Небольшое местное производство, земля довольно скудная. Жила начала истощаться в конце девятнадцатого века. Они выживали с трудом, а последствия кризиса двадцать девятого года их добили. Инфраструктуру, конечно же, демонтировали для перепродажи, остальное со временем разрушилось. Сами увидите, почти ничего не осталось.
Свежий цемент на кирпичной стене беспокоил Людивину. Очень похоже на Харона. Все надеялись на совпадение, молились, чтобы «Лекувр» не оказался новым захоронением. Но в глубине души она чувствовала: так и будет. Это очевидно. Он ничего не делает без причины. Тем более когда придумывает охотничий псевдоним. Найдут ли они доказательство того, что ошибались, считая, что Харон сидел в тюрьме с 1990-х? Его новое святилище того периода?
– Шахтеры жили рядом? – спросила Торранс.
– Нет, насколько мне известно, – ответил инженер, поглаживая бородку. – В окрестных деревнях. Опять же, это была небольшая разработка, здесь трудились не сотни человек, а куда меньше.
– Идемте, – позвал Франк и пошел по тропинке, петлявшей между валунами и елями.
Людивина заметила на земле множество мелких красноватых камешков, следов прошлой производственной деятельности.
Метрах в ста простиралась желтоватая поляна с двумя серыми прямоугольниками – фундаментами стоявших там когда-то зданий. Напротив, прямо в склоне холма, были прорезаны два углубления, подпертые балками, все еще прочными, несмотря на возраст. Фред Вронски указал на них:
– Если верить тому, что мне сообщили утром, в «Лекувре» имелось три входа, но один не сохранился.
– Это безопасно? – спросила Людивина. – Вы там были?
– Недолго. Прошли не очень далеко, но то, что я увидел, показалось обнадеживающим. Ваши коллеги сказали, чтобы я вернулся и «не загрязнял сцену». А я их предупредил, что из-за ртути лучше не задерживаться.
Торранс повернулась к Франку:
– Ничего не нашли?
Жандарм покачал головой.
Они прождали под робким послеполуденным солнцем больше часа, прежде чем появился взмокший Сеньон с маской FFP2 в руке. Магали шла следом, ее челка прилипла к влажному лбу.
Мрачные взгляды коллег ответили Людивине на незаданный вопрос.
Сеньон достал воду из сумки-холодильника, стоявшей у их ног, и одним глотком выпил полбутылки. Перевел дыхание, оглядел кроны деревьев и посмотрел на Людивину.
– Все еще хуже, чем в «Фулхайме», – бесцветным голосом сообщил он.
28
Что-то было не так, и Людивина быстро это почувствовала.
Она шла среди высохших тел. Одни лежали в мрачных углублениях-нишах, точно в склепе, другие – вповалку на дне ямы. Фонарик освещал серые с бордовым стены, балки потолка, пыльный пол, выхватывая из темноты кости, вытянутую тощую руку, перевернутый ботинок с остатком ступни, скопление чего-то грязного, клочок ткани, череп с оскаленной челюстью…
Некрополь глубиной более сорока метров начинался у входа в галерею, обозначенную табличкой с гравировкой. Цифра 8, явно очень древняя. В отличие от «Фулхайма», где останки были собраны в одном помещении, здесь их разбросали на большом расстоянии друг от друга. Людивина потеряла счет через четверть часа, обнаружив двадцать шесть тел. И это был не конец.
У некоторых отсутствовали головы. У других была вскрыта грудная клетка, ребра торчали, как у выброшенной на берег туши кита. У полудюжины была удалена часть черепа. Людивина уже не знала, куда смотреть, мертвецы лежали повсюду, на каждом повороте, в каждом коридоре, каждом проходе.
Она была обескуражена. Не понимала логики, не видела совпадения с другими преступлениями Харона. Но их количество… Как это чудовище орудовало во Франции и его не остановили? Нет, невозможно. Сколько же их было? Только здесь около тридцати человек. Как минимум…
И тут ее осенило. Сосредоточившись на том, куда ступает, на окружающей темноте, на ярком луче фонарика, на жарком дыхании сквозь защитную маску, на скелетах, погребенных в сырых подвалах, Людивина это видела, но не запоминала, не расшифровывала. И теперь, когда все стало ясно, ей потребовалось время, чтобы взять себя в руки и успокоиться.
Здешние тела намного старше фулхаймских. На несколько десятилетий. Потребуется экспертиза, чтобы это подтвердить, но Людивина знала, что права. На останках толстый слой пыли, плоть разложилась давно, остались лишь кости. И еще одежда. Она старая… Одежда оказалась далеко не на всех, но уцелевшие вещи были примерно военных времен. Или даже двадцатых годов? Не может быть.
Береты, дырявая фетровая шляпа-федора, брюки с напуском или очень короткие… Она не могла определить пол по тазовым костям, но по фасону одежды решила, что некоторые трупы мужские.
Людивина добралась до высохшего резервуара – каменного бордюра диаметром в пять метров, с желобом, из которого когда-то вытекала вода. Внутри лежали шесть детских скелетов с вытянутыми руками.
Она дала себе минуту, чтобы перевести дух и осознать происходящее. У нее появилась мысль по поводу этих детей разных возрастов. Сердце сжалось, но она заставила себя сосредоточиться на выводах, на анализе, а эмоции подождут до лучших времен.
Ничто не соответствовало составленному профилю. Сначала женщины, теперь мужчины и дети.
Это не он. Здесь точно не он. Слишком все древнее.
Луч фонарика выхватил взвесь пылинок в воздухе, затем опустился на коричневые кости. Она врезается золотыми лезвиями в самую суть ужаса. Так думала Людивина, растерявшись от массы впечатлений.
– Людивина, сюда! – рявкнула Торранс из глубины галереи. Та двинулась на свет, исходящий из просторного высокого зала, и замедлила шаг на пороге. Рядом с Люси стоял широкоплечий капитан Ферицци. Оба направили фонарики на полки, висящие на стенах, бочки, деревенские столы и школьную доску на ножках. Нечто вроде класса. Возле Людивины выстроились в ряд три ящика, доверху набитые блузками, куртками, поясами для чулок из прежней эпохи, свитерами… Несколько коричневых, почти черных пятен говорили о том, что здесь случилось что-то жуткое. Два других деревянных ящика были запечатаны сургучом.
Торранс указала фонариком на цепь, вмурованную в стену. Она была не больше двух метров в длину и заканчивалась железным браслетом, достаточно широким, чтобы удерживать запястье или лодыжку.
– Что это за место? – прошептала Людивина.
Через равные промежутки были расставлены керосиновые лампы, давным-давно погасшие. На кафельной столешнице – микроскоп из матовой стали, увеличительные стекла, открытый футляр со скальпелем, множество чашек Петри и пустые колбы. Все оборудование устаревшее, из прошлого века.
– Подпольная лаборатория, – сделал вывод Ферицци.
– Не уверена, что лаборатория – подходящий термин, – поправила Торранс, жестом подозвав Людивину.
Она указала на грубо сколоченный деревянный стол. Ножки были вкопаны. Затем осветила все его четыре угла. Потрескавшиеся кожаные браслеты на коротких цепочках позволяли зафиксировать человека с разведенными в стороны руками и ногами.
Людивина сцепила зубы, представив, для чего мог служить стол.
– Как давно все это здесь находится? – спросила она.
Ферицци посветил на скомканную бумажку, лежавшую на краю полки.
– Бланк заказа на хлороформ от шестнадцатого апреля тридцать пятого года.
– Тридцать пятого? – повторила Людивина. – Вот дерьмо. Фамилия есть?
– Нет, только магазин в Шарлевиль-Мезьере. Мы проверим, но почти век спустя маловато шансов, что он все еще существует. Даже если повезет, о подробных списках заказов можно забыть. Надежда только на чудо…
Хлороформ. Это интересно. Вопреки тому, что показывают в фильмах, мгновенно усыпить человека, пропитав вату хлороформом и прижав к лицу, практически невозможно. Требуется хотя бы пять минут, да еще и все время смачивать вату, потому что вещество летучее. В общем, нереально, если жертва сопротивляется. Это миф, городская легенда, которую подпитывают голливудские сценаристы. Поэтому здесь хлороформ использовали иначе. Возможно, и в качестве анестетика, но не сразу, в более подконтрольных ситуациях. Для операций? Или чтобы делать с жертвами все, что вздумается…
Людивина снова посмотрела на стол с кандалами. Правдоподобно.
Кто это сделал? Зачем?
Это не Харон. Так почему он использует название этого колодца? Как узнал о нем?
– Даже если Харону шестьдесят, – сказала Людивина, – он не мог знать об этой шахте, когда она функционировала. Он увидел ее в таком же состоянии, как мы.
– С чего вы взяли? – возразил Ферицци. – Там могут найтись покойники из семидесятых.
Людивина была не согласна, но просто пожала плечами. Дискутировать бессмысленно. Им действительно ничего не известно.