Последние слова звенели у него в голове, когда ноги пытались удержать его на асфальте улицы Осипенко. Стива шатало, мотало из стороны в сторону, а он торопился вперед с фонариком и корзиной.
Озерная улица освещалась лампами с высоты бетонных столбов – света хватало, даже когда улица стала просто дорогой, но Стив не выключал все равно фонарик. Ему навстречу по обе стороны неслись темные сумасшедшие высоченные сосны, но как-то пунктирно у них получалось – то-все сборище действительно стремило бег свой, то становилось на время незримым, чтобы снова зримо навстречу рвануть уже в обновленном составе. Стиву даже показалось, что на нем сапоги-скороходы и что по четным широченным шагам он зряч и внимателен, а по нечетным – слеп и беспамятен. Только спешил Стив не потому, что спешил, а потому, что на бегу чувствовал себя устойчивее.
Появилось кладбище – Стив сбавил темп.
Он даже не запыхался.
Озерная резко поворачивала налево – к Щучьему озеру, но Стив не забыл, что надо прямо идти.
Прямо идти был шлагбаум и непроглядная лесная дорога, и темень – не видно ни зги (it is pitch-dack). Фонарик был тут определенно полезным. The flashlight was definitely useful here.
Ноги повели Стива за шлагбаум вперед по дороге в лес и остановили перед загородившим путь препятствием. То был человек. Живой. Вероятно, живой.
Он стоял посреди дороги и не позволял себя обойти.
– Хватит светить в лицо!
Стив отвел фонарик. Был человек узнан.
– Где тюбетейка? – спросил Стив.
– Посвети на себя и не задавай глупых вопросов.
Посветил на себя.
Без-тюбетейки сказал:
– Владычица морей!.. Какая встреча!
– Что ты делаешь тут? – спросил Стив строго.
– Стою и не пропускаю.
– Меня?
– Всех. И тебя тоже. Других пока не было никого.
– Я иду за волчками.
– Там нет волчков.
– Почему я должен верить тебе? – спросил Стив. – В лесу очень много волчков.
Без-тюбетейки сказал:
– Я потерял машину.
– Это запой, – сказал ему Стив.
– На себя посмотри, приятель! Ты в курсе, что у тебя корзина в руке?
– Я угорел.
– А для чего?
– Не знаю, но я теперь угорелый.
– Держись, приятель! Главное – не расслабляться. Ты не одинок, всегда помни об этом. Я потерял всё. Машину, тюбетейку, жену. Молодость, надежды, солнце. Ты уверен, что сейчас ночь?
– Твердо!
– Хорошо тебе. У тебя есть цель. Представления о Вселенной. А выпить… есть у тебя?
– Нет.
– Тогда на!
В руке у него возникла уже открытая бутылка, и он протянул ее Стиву.
Впервые в жизни Стив пил водку из горлышка.
Без-тюбетейки выпил вторым.
Он спросил Стива:
– Одного не понимаю, почему ты не хочешь меня пропустить?
– Ты свободен, – сказал Стив, отстраняясь.
К своим переводам из поздней Ахматовой, опубликованным в третьем номере The Findings, Стив Роут предпослал небольшое вступление, в котором среди прочего признавался: «Невозможно забыть воздух Комарово. В знаменитой «зеленой будке», до сих пор принадлежащей Литфонду, я провел полночи и встретил рассвет в дремучем лесу. Я вернулся из Комарово совсем другим человеком».
В этих словах молодого переводчика некоторые нашли претензию на обладание особыми моральными правами, допускающими прерогативное понимание предмета. Другие здесь распознали намек на какой-то реальный опыт, о котором автор не желал распространяться. Как бы то ни было, признание выглядело по меньшей мере загадочным. Что за ним стояло и стояло ли вообще что-нибудь определенное, сказать трудно, и, может быть, всех труднее было самому Стиву. Он действительно избегал рассказывать о своем посещении Комарово, а что до встречи «рассвета в дремучем лесу», то помимо этого неясного высказывания никаких других свидетельств о своих ночных лесных приключениях Стив общественности не предъявил – ни печатных, ни устных. И на то было немало причин, главная из них – он ничего не помнит.
Между прочим, изучая позже карты местности, он обнаружил географический казус: Черных озер оказалось целых два – оба лесные, совсем небольшие, соединенные короткой протокой. Официальный лимноним (разновидность гидронимов) представлен во множественном числе и относится к обоим вместе – Черные озера; при этом каждое из озер не перестает само по себе подобно соседу быть Черным озером. Вызволением из зоны неопределенности (Стиву хотелось думать об этом такими словами), проще сказать, своим спасением (Стив, правда, не совсем ясно представлял, от чего) он был обязан восточному озеру, в которое, судя по карте, впадал Черный ручей. О Черном ручье память Стива молчала, Стив даже не знал, дошел до ручья или нет. После прощания с Без-тюбетейки, вполне сносно запечатлевшимся в сознании Стива, и до самого озера все заместилось в его мозгах мраком беспамятства, озаряемого редкими вспышками припоминаний – это когда Стив, споткнувшись, падал на землю. Впрочем, запомнилось еще сногсшибательное чувство невероятной отваги – Стив не боялся ни волков, ни медведей, и только муравьев он взаправду страшился – муравейники здесь в рост человека, – так что, упав, он немедленно вскакивал на ноги.
Неопределенность, имевшая власть над Стивом в течение неопределенного, хотя и поддающегося в целом оценке времени, стала стремительно расточаться, когда Стив увидел перед собой определенно цельное и притягательное – водную гладь.
С каждым шагом по направлению к ней Стиву возвращались обычные представления о предметной реальности: лес как таковой снова оказывался суммой деревьев, а линии, заслоняющие от глаз опознанную поверхность воды, – не просто деревьями, но несомненными соснами. Влекла туда через утренний сумрак – теперь он почувствовал это – тропинка, и Стив по ней побежал. Он уже никогда не сумеет объяснить себе ту внезапную стремительность и целеустремленность. Ему и в одежде не было жарко, он и в одежде порядком замерз, но, если бы не мешала корзина, которую он, оказывается, до сих пор не потерял еще, он бы стал раздеваться уже на бегу. Он торопился так, словно от этого зависела жизнь. Стоило добежать до дощатых мостков, и он мигом разоблачился догола – с такой быстротой, словно боялся окончательно окоченеть. Не раздумывая ни секунды, он рванул по мосткам, уводящим от заболоченного берега, и с разбегу кинулся в воду.
Тысячи булавок вонзились в тело. И – ошпарило холодом. И не было разницы между «студеным», «темным» и «мокрым» – все под водой было одно.
По счастью, там не случилось ни коряг, ни утопленных бревен.
Он вынырнул, ему показалось, почти на середине озера.
Он только сейчас увидел, какое оно… малё-оо-ооооохонькое.
И в это мгновение мир окончательно возвратил себе прежние очертания. Все упорядочилось и налилось объемом.
И Стив ощутил себя.
Как будто душа улизнула куда-то, а теперь опомнилась и вернулась.
Первое, кем он ощутил себя, когда возвратилась душа, было человеком, оказавшимся в холодной воде и таращившим по сторонам глаза: со всех сторон возвышались стройные сосны и над ними сияло небо – только сейчас он осознал, что ночь прошла и уже рассвело; и тем человеком, который осознал, что уже рассвело, а ночь прошла, было второе, кем он ощутил себя, когда душа возвратилась.
Стив понял, что надо на берег.
Выбраться из воды оказалось непросто. Озеро было сильно заболочено у берегов (bog lake). Стив предпринял несколько попыток вскарабкаться на кочки топкого берега – ноги вязли в иле и не на что было опереться руками. Боясь замерзнуть и рискуя поломать ноги, он полез на мостки, предназначенные не для купания, а для рыбной ловли. Доски торчали враскоряку – Стиву было не подступиться, но в итоге он все же изловчился и выбрался.
Прыгал на суше, фырчал, натягивал одежду на мокрое тело, не переставая приплясывать.
И, одевшись, прыгал еще, да так, что из кармана куртки – хорошо, увидел! – выскочил iPhone и шлепнулся в мох. Поднял. Проверил. Пять непринятых ночных звонков от Кати, один от Милли и ни одного от Линды.
Еще сообщение от Арины. Одно только слово: «Живой?»
Больше не прыгал. Прислушивался. Тишина была поразительная.
Будто все они, эти сосны, да и Черное озеро это, наблюдали за Стивом. Будто все спросить хотели: «Ну как?»
Ему показалось, что корзина светится изнутри. Так и было: поверх волчков лежал невыключенный фонарик.
Волчков было немного, но дно корзины закрыли.
Желтенькие… Было в них китайское что-то.
Стив не помнил, где он их собрал и когда.
Всё со временем выцветает, дорогая Ольга Ивановна!
– А теперь, дорогие ребята, – произнес Олег Петрович, поправляя очки под густыми седыми бровями, – настало время вспомнить последнее произведение Бориса Проростова. Этот рассказ мой дед написал для детей, для читателей примерно вашего возраста. Рассказ называется «Красная рубашка», он очень короткий. Возможно, это не лучшее творение моего деда, далеко не самое лучшее, но это его последняя литературная работа, и уже только поэтому она заслуживает того, чтобы я ее вам прочитал. Слушайте.
Есть ли такие, кто не любит цирк? Все любят цирк. Только Петя, наверное, больше всех любит цирк.
Поэтому он очень обрадовался, когда учительница сказала, что поведет в воскресенье весь класс на новую цирковую программу.
Слов нет, программа была интересной. Воздушные гимнасты перелетали с трапеции на трапецию под самым куполом цирка. Жонглеры работали сразу с десятью тарелками каждый, а какими смешными были клоуны!
Зрители радостно аплодировали мастерам советского цирка, а громче всех – Петя.
Но когда появился дрессировщик со своими питомцами, настроение Пети резко переменилось.
Там была обезьянка в красной рубашке с четырьмя карманами.
А у Пети две недели назад пропала точно такая рубашка. Случилось это во время спортивного праздника. Петя вернулся в раздевалку после прыжков в высоту – смотрит, а рубашки нет. Кто мог взять чужую рубашку? Участники соревнований были исключительно пионеры, а пионеры не берут чужого.