Петя вскочил с места и побежал по ступенькам вниз на арену.
– Это моя рубашка! – закричал Петя.
– Мальчик! Уходи отсюда! Ты пугаешь зверей! – зашипел на него дрессировщик.
А зрители стали смеяться, потому что решили, что так надо.
– Я узнал! Это моя рубашка! – кричал Петя.
Но тут подбежала учительница, схватила Петю за руку и потащила Петю наверх.
– Петя! – говорила ему учительница. – Это не твоя рубашка, ты ошибся!
А все продолжали смеяться, думая, что так и надо.
На другой день вся школа знала о “подвиге” Пети. Одноклассники смеялись над Петей. Вместе с тем они осуждали его за несдержанность.
А через две недели в школу пришло письмо. В нем содержалась просьба выразить благодарность мальчику, который проявил бдительность и, сам того не ведая, указал органам НКВД на подозрительного дрессировщика. Органы НКВД на всякий случай проверили дрессировщика и установили, что он вредитель, а кроме того шпион.
Больше над Петей никто не смеялся».
Олег Петрович положил на стол ксерокопию журнальной публикации и, слегка наклонив голову, посмотрел поверх очков на учеников за партами. Потом он бросил взгляд на классную руководительницу Ольгу Ивановну, сидевшую за столом у окна, откашлялся и снова продолжил открытый урок.
– Видите, какой неоднозначный и в то же время ёмкий рассказ, – произнес Олег Петрович, обращаясь к школьникам. – Про вашего сверстника, только жившего в другую эпоху. Вы, конечно, спросите, выдумана ли эта история. В известной степени, да – без художественного вымысла не бывает литературы. Но в основе рассказа лежит реальный случай. Спустя много лет моя бабушка рассказывала моей маме, как было на самом деле. Один мальчик в тридцать седьмом году чуть не сорвал цирковое представление, потому что ему показалось, будто у кого-то там на арене была панамка, которую он потерял. А писатель Борис Проростов, мой дедушка, заменил в рассказе панамку на рубашку и добавил драматизма в историю, а самое главное, попытался передать атмосферу того страшного времени. Ну, вы это наверняка почувствовали. Это было время незаконных репрессий. НКВД – если не знаете, это орган такой, чтобы в стране был порядок, а на самом деле они боролись с лучшими представителями народа, представителями интеллигенции, как мой дед, который ничего не делал плохого. Время незаконных репрессий, вот что было в стране. Дедушкин рассказ вышел в детском журнале, а через день уже за дедушкой приехали – его арестовали, и больше никто моего деда не видел.
– А что стало с дрессировщиком? – спросила девочка с первой парты.
– А при чем тут дрессировщик? – нахмурился Олег Петрович. – Я вам не о дрессировщике рассказываю, а о судьбе моего дедушки.
– Так дрессировщик был правда шпионом?
Олег Петрович набрал воздух в легкие, как бы запасаясь терпением. Выдохнул.
– Дрессировщик – литературный герой. Был ли он вредителем и шпионом, на этот вопрос однозначного ответа в рассказе нет. Писатель в рассказе нигде не одобряет действий НКВД и лично сам не осуждает дрессировщика, он вообще не дает никаких оценок тому, что случилось. Каждый должен сам для себя решить насчет шпиона. Лично я для себя окончательно не решил – был дрессировщик или не был шпионом. Скорее всего, он не был шпионом, и тогда рассказ надо читать как осуждение произвола со стороны НКВД, но только тогда – внимание!.. прошу внимания, дети! – убедительно вас призываю воздержаться от любых упреков в адрес мальчика Пети, он не виноват, что навлек беду на дрессировщика… С другой стороны, шпионы и вредители тогда тоже встречались. От этого никуда не уйдешь. Кто знает, может, дрессировщик в самом деле шпион. Могло быть и такое.
– А как Петина рубашка попала к обезьянке дрессировщика? – продолжала расспросы все та же девочка за первой партой.
– Вы не поняли рассказ, это другая рубашка. Вы невнимательно слушали. Петя ошибся, но ошибка Пети помогла разоблачить дрессировщика… если стоять на позиции, что он шпион. Но шпион он или не шпион, повторяю, это не имеет никакого отношения к рубашке на обезьянке…
– Почему?
– Что «почему»? Было бы по-другому, дедушка наверняка бы дал в рассказе необходимые разъяснения. А их нет. Значит, Петя ошибся.
– Олег Петрович, – вмешалась Ольга Ивановна. – А за что арестовали вашего дедушку?
– Спасибо за вопрос, Ольга Ивановна, именно про это я и хотел рассказать, но дети меня сбили с биографического мотива на, так сказать, интерпретацию текста… Никто так и не узнал точно, за что арестовали дедушку. Время было такое, вот и арестовали. Тогда же не объясняли, за что. Понятно, что за рассказ. Но скорее всего – за рубашку в рассказе. Была бы панамка, может, ничего бы и не было.
– Это что же, получается, в рубашке нельзя, – сказала Ольга Ивановна, – а в панамке можно?
– Вот я и говорю, – сказал Олег Петрович. – У дедушки у самого была такая рубашка, красная и с четырьмя карманами. Эту рубашку ему подарили на чулочно-трикотажной фабрике «Красное знамя», где он много раз выступал. Рубашку из плотной материи специально для него сшили молодые ткачихи, читательницы его книг о гражданской войне. Он очень гордился этой рубашкой, носил навыпуск и надевал на праздники, а также на встречи с читателями, куда бы его ни приглашали. Все знали, что у него есть такая рубашка – красная и с четырьмя карманами. И что такой рубашки больше нет ни у кого.
– Помните, – обратилась Ольга Ивановна к ученикам, – я рассказывала вам, что такое образ? Красная рубашка стала частью образа писателя. Представляете?
– Да, Ольга Ивановна, именно так, с четырьмя карманами… И вдруг он вставляет эту рубашку в свой рассказ. Вставляет и отдает обезьянке…
– А зачем? – спросили из класса.
– Да низачем!.. затем что писатель!.. Имеет право! А разве нельзя?
– Неужели за это могли арестовать!? – воскликнула Ольга Ивановна.
– Могли, еще как могли! Я много думал об этом. И вот что я вам скажу, мои дорогие. Мы все должны понять простую вещь. Сталин не любил обезьян. За что поплатился великий Зощенко? За детский рассказ «Приключение обезьяны». Ничего предосудительного не было в этом рассказе, а по Михаилу Зощенко ударили специальным постановлением ЦК КПСС… А мой дедушка мало того, что изобразил обезьянку, он еще ей уступил свою знаменитую красную рубашку с четырьмя карманами… которую ему подарили на «Красном знамени»… Там и картинка была… Обезьянка в рубашке…
Тут раздался звонок. Ученики возрадовались, Ольга Ивановна поспешила «от лица всех» поблагодарить Олега Петровича за интереснейший рассказ о своем дедушке и отпустила класс на перемену.
Олег Петрович собирал портфель. Он был сильно взволнован.
– Я не знала, что Сталин не любил обезьян, – подошла к нему Ольга Ивановна. – Неужели Зощенко пострадал из-за этого?
– Разные есть версии, но они все неубедительные. Случай моего дедушки подтверждает мою догадку. Просто Сталин не любил обезьян.
– А та рубашка – она, конечно, не сохранилась?
– Черт! – воскликнул Олег Петрович. – Я же совсем забыл! Сохранилась! Как не сохраниться?! Я же ее нарочно надел, чтобы показать детям…
Он расстегнул пиджак.
– Ой, – изумилась Ольга Ивановна. – Но она ведь… не красная.
– Все со временем выцветает, дорогая Ольга Ивановна, – проговорил Олег Петрович, показывая на себе рубашку. – Все ветшает. Увы. Но из четырех карманов два все-таки сохранились. Неплохой результат.
– Можно потрогать?.. Сколько же лет ей?.. Впрочем, тогда нитки настоящие были, натуральные…
– Ну, осторожно же, Ольга Ивановна… Не так…
– Все, все, больше не буду! – отдернула руку Ольга Ивановна. – Надо же… А я еще удивлялась, как вы странно вырядились, Олег Петрович… Что, думаю, на нем такое?.. В чем это он?..
Ольга Ивановна хотела спросить про дрессировщика, потому что ей тоже не все было понятно про дрессировщика, но что-то ее заставило не задавать больше вопросов.
Оба вышли из класса.
Третья сторона(перпендикулярная первым двум)
Как-то в начале
Я знал, что образовался в материнском животе и что изначально представлял собой что-то мелкое, и не просто мелкое, а самое мелкое, что можно вообще представить, потому что, конечно же, я начинал вырастать из чего-то самого-самого наимельчайшего, что только и есть на свете, а самое мелкое из того, что я знал, был электрон. Я знал, что все состоит из атомов, и, как выглядит атом, тоже знал – шарик-ядро, а вокруг него летают электроны, самые мелкие шарики, какие только можно представить. Изображение атома можно было увидеть везде, «мирный атом» был символом эпохи. Один такой атом возвышался над крышей пятиэтажного дома на Московском проспекте. Глядя на него, я представлял, каков из себя электрон (шарик) и кем был я изначально до того, как родился.
СЛАВА СОВЕТСКОЙ НАУКЕ красовалось над крышей. Я еще не ходил в школу и не знал, что это ВНИИ метрологии, но знал еще задолго до школы, для чего нужны восклицательный и вопросительный знаки. Если после СЛАВА СОВЕТСКОЙ НАУКЕ нет восклицательного знака, это не лозунг (примеры лозунгов были перед глазами – и все с восклицательными знаками). А здесь почему-то восклицательный знак отсутствовал. Значит, это не лозунг, не восклицание, это заглавие – обозначение того, что есть под ним. То есть в этом здании и находится СЛАВА СОВЕТСКОЙ НАУКИ (о падежных окончаниях я еще не был осведомлен). Вероятно, она здесь хранится, на каком-нибудь этаже, в какой-нибудь особой комнате, в большом шкафу, похожем на книжный шкаф, только не деревянный, а железный и без стеклянной дверцы. Но как выглядит эта СЛАВА – на это уже моей фантазии не хватало.
Не помню, послали ли меня на кухню за чем-нибудь (за чем, если мне лет пять?) или я просто обнаружил перед взрослыми нежелание туда входить одному (были гости – в комнате за столом), но отец вдруг мне решил объяснить беспочвенность моего страха. «Пойдем вместе», – взял меня за руку и мы пошли. На кухне было не так чтобы слишком темно – просто сумрачно: свет проникал и через окно со двора, и через дверь из прихожей. «Видишь, никого нет?» Но я и сам знал, что там нет никого. «И здесь нет», – поднял край клеенки, и я удостоверился в том, что мне и так было известно: под столом нет никого. «Скажи, чего ты боишься?» Но я не знал, как на это ответить. Ему очень хотелось искоренить причину моего страха, и он упорно требовал, чтобы я сказал, чего боюсь. Надо было ответить, и я тогда просто так показал на духовку. Отец открыл с готовностью дверцу. «Видишь, там нет никого, вот, потрогай противень». Потрогал. «Не страшно?» «Нет». «Больше не будешь бояться этого?». Но