Ладно, думал. Потом.
Четвертая сторона(перпендикулярная первым двум и параллельная третьей)
Непричесанное 1
Ошибка
Видел девушку с зашитым ртом. Рот, а кроме того, еще и прорези щек за уголками рта были зашиты большими стежками, демонстративно красными нитками. Шла по перрону перед самым закрытием метро, полная, невысокая, с отсутствующим выражением лица. Господи, подумал я, неужели радикальный протест уже столь будничным стал? Но тут она увидела знакомую и, открыв рот, издала крик радости. Тьфу, зараза! Хэллоуин.
В помощь тостующему
Капитализм трещит по швам. Хочется выпить.
В газетном зале Публички выписал названия многотиражных газет, до войны издававшихся в Ленинграде.
Конструкции с предлогом «за».
Звучат как тосты.
За доблестный труд
За кадры
За коммунизм
За краснопутиловский трактор! (с восклицательным знаком)
За культуру
За новый быт
За образцовый трамвай
За рационализм
За революционную законность
За ревпорядок
За учебу
За синтетический каучук
За советское искусство
За советскую эстраду
За социалистическую реконструкцию Академии
За социалистический реализм
За станок и учебу
За темпы
Время, вперед!
Однажды, давным-давно, Горбачев отозвался хорошо о Бухарине. Тут Николая Ивановича наконец и реабилитировали. О, какой это вызвало в обществе энтузиазм! Перестройка ускорилась, гласность усилилась. Говорили о необходимости увековечить память. «Наш долг».
Так и не увековечили. По ряду исторических причин.
А тут иду по набережной и вижу: на стене большими буквами – БУХАРИН.
Что такое?
«Ресторан».
Это как – ресторан? Это почему?
Пригляделся, какой. Все ясно:
«водочный».
ПротоЛенин
Ночью, переключая каналы, попал на райзмановских «Летчиков», фильм тридцать пятого года. Еще не зная, что это такое, удивился стилистике, стал смотреть. В первый момент вообще заподозрил постмодернистскую стилизацию под тридцатые. Начальник летной школы сидит в кресле у парикмахера, лысый, с бородкой – ну вылитый Ленин; даже в жестах у него что-то узнаваемо ленинское. Как это? Не видели, что снимали? Какие-то шуточки по случаю бритья, ветер в окно, чихание парикмахера; Ленин намылен, побрит, и вот он уже не Ильич, а просто добряк с гладким и волевым подбородком. Такое ощущение, что иллюстрируют анекдот: «Бороду, конечно, можно сбрить, но как быть с убеждениями?..» Был поражен. А сегодня выяснил, что играл того дядьку Борис Щукин, которого мы, собственно, только и знаем как Ленина (а Ленина представляем по Щукину). Только до «Ленина в Октябре» Михаила Ромма оставалось еще два года (1937), и, в отличие от нас, зрители «Летчиков» с щукинским, экранным Ильичем еще не были знакомы, – человек, похожий, по поздним стереотипам, на Ленина, в кресле дурашливого парикмахера мог в тридцать пятом бесстрашно жертвовать своей намыленной бородкой без рискованных аллюзий на октябрь семнадцатого, 1918 год и грядущие анекдоты.
Наказание
Засыпаю под утро. Но не бессонница мое наказание, а неминучая пенсионерка, ни свет ни заря звонящая мне с одним и тем же вопросом: «Это собес?» Я устал объяснять, что телефон у собеса другой, что он отличается от нашего на одну цифру, что вместо 7 ей надо набирать 9 – ничего не помогает. Вероятно, наш номер у нее загнан в телефонную память и вызывается нажатием кнопки. Только усну, и: «Это собес?»
Свобода слова в нашей подворотне
Внушительных размеров надпись в нашей подворотне «Юдин, верни свободу Ходорковскому!» (все уже давно забыли, кто такой Юдин) красовалась на стене несколько лет, с момента ареста Ходорковского и вплоть до недавнего косметического ремонта нашего дома, а вот величиной с шахматную доску трафаретное «Аборт – убийство», в этой же подворотне образовавшееся на асфальте, закрасили в день появления. У нас во дворе медицинский центр.
Порденоне
Это час езды от Венеции. Место литературного фестиваля. Город украшен бесчисленными фестивальными флагами. Желтые уличные дорожки ведут к местам презентаций и встреч. Мероприятия – практически в режиме нон-стоп: порядка ста шестидесяти за три дня в разных частях старого города. Самые ранние в 8:30 (конечно, утра), но публика, чтобы попасть, приходит раньше и занимает очереди на еще пустынных улицах. Самые поздние начинаются в 10 вечера – в это время в городе максимум оживления. Не просто прохожие – многочисленные читатели – толпами ходят по городу. Книги продают до глубокой ночи – в огромных палатках-шатрах, едва умещающихся на площадях. Никакой завлекательной попсы, никакой агрессивной эстрады (вспоминаю наши «праздники книги»). Никто не кричит в мегафон. На презентациях только духовная пища. Полный зал на докладах философов. Быстрая итальянская речь на улицах города, возгласы восторга узнающих друг друга. Кофе. Ощущение праздника. Италия – литературоцентричная страна, или я что-то не понимаю. Порденоне – в эти три дня – блаженный остров литературы.
Великие имена
Разговор за столом почему-то зашел о Гарибальди. Я возьми и скажи, что русский хирург Пирогов спас Гарибальди ногу.
Итальянцы посмотрели на меня с недоверием: он так хорошо знает Гарибальди, что может назвать фамилию хирурга, спасшего ему ногу?
Нет, Гарибальди я как раз плохо знаю, совсем не знаю – я хорошо знаю, наоборот, Пирогова.
Что Гарибальди? Ну да, Гарибальди.
А вот Пирогов!..
О поэзии
– Давно стихи не писал? – спрашивает драматург А.А.Образцов. – Лет двадцать, поди?
– Почему же, – отвечаю. – Позавчера сочинил. Прочесть?
«Вам повезло —
я стал добрей», —
работал бритвой брадобрей.
Молчим.
Наконец произносит:
– Мандельштам вспомнился.
– Еще бы!
О падениях
Рядом со мной упал обледенелый шмат снега, ну это дело обычное – с крыш в СПб падает повсеместно, только вот в чем особенность, знаменательность происшествия: кусок этот, падая, сбил еще дефис из высотной комбинации МАСТЕР-БАНК, такую увесистую металлическую коробку, размером покрупней обувной. Подумав «ух, повезло», перешагнул через предмет и дальше пошел. И тут я вспомнил, что ночью по «Пятому» показывали «После прочтения уничтожить» братьев Коэнов, и там героиня вздыхала с тоской: «Не каждому повезет поскользнуться у дорогого ресторана…» Типун ей на язык.
…Кстати, о писателе Павле Крусанове и об упущенной прибыли.
Рассказав ему по телефону эту историю, узнал, что он «уже встал на один костыль»; еще три дня назад я его видел на двух.
Он как раз из тех, кто поскользнулся.
Страшно подумать
Президент Калмыкии в передаче у Познера рассказывал, как он встречался и общался с инопланетянами, а мэр Москвы сообщил журналистам о гигантских белых тараканах, которых он обнаружил глубоко в подземелье под Большим театром. Страшно подумать, о чем молчат президент страны и премьер.
Эксгумация: о личном
Когда-то очень давно я сочинял дачный рассказ, и там у меня к профессору-стиховеду (сад, веранда) возвращались после прогулки его дочь и его аспирант. Мне надо было для начала общей беседы заставить профессора сообщить пришедшим какую-нибудь новость, не имеющую отношения к содержанию рассказа. Новость получилась такая (он узнал от соседки): оказывается, директор универмага по фамилии Морщин, которого недавно похоронили, был отравлен, и вот сегодня его раскопали! О Морщине больше в рассказе ни слова – Морщин и Морщин; просто профессор должен был сообщить что-нибудь неординарное, и я решил: пусть это будет внезапная эксгумация! Разговор хоть и получался в определенных пределах абсурдным, вопрос достоверности меня беспокоил – возможна ли эксгумация при отравлении? Интернета не было тогда, так что пришлось предпринять некоторые усилия, чтобы узнать о правилах эксгумации. Сложное дело. Санкция прокурора, понятые, комиссия, обязательная фотосъемка, протоколы и т. д., и т. п. Очень сложное дело.
В рассказе об этом говорилось следующими словами:
«…и Дмитрий Дмитриевич узнал новость: сегодня раскопали Морщина. Эксгумация. Фотограф на кладбище, комиссия.
– Ужас. Месяц как похоронили. Говорят, отравлен».
Все. Далее – о стихах Заболоцкого.
Вот, собственно, ради этих нескольких вышеприведенных слов я и узнавал правила эксгумации.
Мой профессор-стиховед тоже, как видно, был в курсе хотя бы того, что при эксгумации необходима комиссия и фотограф.
Я не могу поверить, что мы с моим профессором-стиховедом знали об эксгумации больше, чем герой недавних новостей – некий молодой следователь, который выкопал – будто бы по указанию начальства – чей-то труп, воспользовавшись услугами гастарбайтера… И принес его (то есть труп) к себе на работу! Потому что в морг без документов труп не хотели принимать! И несчастный труп в мешке продолжал разлагаться у него в кабинете… Пока соседи-арендаторы ни всполошились. Начальство ссылается теперь на неопытность следователя.
Что же это за следователь такой? Даже мой профессор знал, что могилы просто так не раскапывают!
Может быть, процедура эксгумации упрощена? Но ведь не приняли же покойника в морг… Значит, не все так просто!
У нас, конечно, много чего происходит, не на все внимание обращаешь. И эту бы новость забыл, как прочие забываю… Но не выветривается из головы, уже несколько дней прошло, а все она у меня в голове… Тут ведь личное есть.
Я!.. Я – знал, а он, значит, – нет?
Мой профессор-стиховед Дмитрий Дмитриевич знал, а он, значит, – нет?
Не понимаю.
Не могу понять.
Аргумент
Теща плачет: кошку украли. Что украли, убеждена, – далеко не отходила от дома. Красивая, пушистая…
Я успокаиваю: не блокадное время же. Значит, несомненно, хотя бы жива.