заботы, общение с соседями, родственниками. Поскольку большинство молодых, даже вступивших в брак (в среднем 70 % опрошенных молодых), проживают с родителями или другими родственниками, можно предполагать, что они, скорее всего, ведут с ними общее хозяйство, хотя вопрос об общем бюджете остается открытым. Тут между старшими и младшими могут возникать конфликты в распределении ролей и ответственности внутри семьи, рост внутренних напряжений и взаимного непонимания.
Возвращаясь из «большого города», преобладающая часть молодых, особенно тех, кто победнее, попадает в устроенную по-другому жизнь дома, родителей, которая хотя и преобразилась за последние 20 лет (интенсивное обустройство быта, жилища, его насыщение предметами нормального, цивилизованного обихода – от пылесоса до посудомойки и домашнего кинотеатра), но все же остается другой – более бедной, проблемной, напряженной и депрессивной, чем этого хотелось бы молодым и от чего они внутренне отстраняются.
Для понимания истоков такого отрицания молодыми повседневной жизни взрослых важно было бы разобраться в особом советском «детоцентризме» («дети – наше все») и его социализационных последствиях. Недовольство и обида на детей со стороны родителей, их разочарование, которое мы улавливаем и в наших данных, сочетаются с явными дефицитами взаимопонимания между поколениями родителей и детей. Эти напряжения тлеют, но не перерастают пока в социально значимый, ценностный конфликт поколений. Большинству «взрослых» присуща почти невротическая установка на «жизнь ради детей». Эта жертвенность советского поколения родителей связана с комплексами приспосабливающегося и выживающего, зависимого от системы человека, реально затрачивающего огромные усилия на поддержание «нормальной жизни» семьи и своих детей, на то, чтобы «поставить их на ноги». Но эти усилия не обязательно находят благодарное признание со стороны детей, поскольку могут восприниматься ими как «нормальные», «естественные».
Нам представляется, что за явным стремлением как можно раньше иметь «свои деньги» (причем немалые, которых практически не было у поколения родителей), за готовностью не только учиться, но и работать или сразу найти именно высокодоходную работу (не очень важно, какую по содержанию) стоит не столько усложнение представлений о своем настоящем и будущем, сколько желание соответствовать оформившимся стандартам повседневного потребления. Это не ответственность за свою жизнь (выбор возможных средств и путей достижения целей, планов, например, где учиться, сколько и за сколько), а безответственное (не учитывающее «других», например родителей) стремление к свободе «тратить», но не «вкладывать». Высокие заработки молодых – это своего рода аналог «карманных денег» для взрослых молодых людей. Чтобы самому их себе заработать, да еще и позволить себе тратить, практически не считая, не планируя, платя сколько спросят за то, что хочется, надо действительно много работать. Но это не работа на «будущее», предполагающая дисциплинирование себя, расчет и планирование.
Молодежь и работа
Если «взрослое большинство» все еще предпочитает гарантированную работу (даже в ущерб размерам заработка), то молодые чаще всего готовы «много работать», даже без гарантий на будущее, правда, только при условии высоких заработков.
Остающаяся многие годы высокой доля тех, кто «хотел бы иметь собственное дело» и работать на «собственный страх и риск» (а таких – от одной пятой до четверти среди молодых и не более 6–7 % среди населения), говорит не столько о значимости в молодежной среде предпринимательства как типа экономического поведения, сколько все о той же мечте иметь большие или «свои» деньги. По ряду опросов известно, что молодые в реальности предпочитают работу, приносящую достаточно высокий доход, но не связанную с большой ответственностью и рисками (например, банковского клерка, офисного служащего).
Таблица 14. Что бы вы предпочли, если бы могли выбирать? (в % к соответствующей половозрастной группе)
Опрос молодежи 2006 г. N = 1800
Гендерные различия в установках показывают несколько большую амбициозность и стремление к достижениям успеха у мужчин (иметь собственное дело, много зарабатывать, рисковать). Сами по себе отличия невелики, но устойчивы.
Довольно низкая доля респондентов, выбирающих в прожективной ситуации «работу по душе» (при возможном снижении заработка), которая, в принципе, должна бы отвечать личным интересам, способностям и склонностям, еще раз указывает на невысокую значимость профессионализма. Среди уже работающих молодых только 39 % трудятся по полученной специальности (среди учащихся и работающих – 32 %).
За 20 лет доля желающих иметь свое дело среди населения в целом остается неизменной, а преобладающей установкой является желание иметь гарантированное рабочее место. Самая популярная среди молодых ориентация на большие заработки без особых гарантий также неизменна. Перестроечное поколение молодежи принципиально не изменило существовавший в постсоветском обществе еще в начале 1990-х годов расклад «трудовых ориентаций», а значит, не привело к ценностным изменениям в этой сфере.
Отношение молодых к успеху, работе, карьере, профессии не может быть понято вне институциональных рамок, в которых проходит их социализация. Очень важным для советского и постсоветского общественного мнения является сознание «недооцененности» собственных трудовых усилий и заслуг, прежде всего несоответствие заработной платы собственному трудовому вкладу. Такое представление присуще молодым в не меньшей мере, чем взрослому населению: 54 % только работающих и 56 % тех молодых, кто и работает, и учится, его разделяют. Только 23 % молодых респондентов говорят, что они не могли бы на своей работе «делать больше, чем они делают сейчас». Подавляющее большинство (73 %) молодых работников считают, что могли бы «делать больше». Это противоречие – сочетание уверенности в недооцененности своего труда и весьма умеренной оценки его «производительности» – указывает на малую значимость ценности индивидуального достижения и профессионализма, на неверие в его институциональное признание и оценку другими, в том числе в денежном выражении. Это сохранение советской модели поведения, когда недооцененность труда служила оправданием халтуры и пассивности, нежелания достигать в своем деле большего (зачем вкладываться за «такие деньги»). Но молодые, в отличие от своих родителей, безусловно, более лабильны и подвижны, они не слишком держатся за свое рабочее место: без профессионального интереса и роста это попросту теряет смысл. Можно предполагать, что гораздо большая в сравнении с населением удовлетворенность молодых возможностями заработать, устроиться на работу, сделать карьеру, которая значительно выросла за десятилетие 1998–2008 годов, также говорит о невысокой значимости профессионализма в своем деле и явном предпочтении быстрых и больших денег.
Таблица 15. Что бы вы предпочли, если бы могли выбирать? (в % к опрошенным в соответствующем опросе)
Таблица 16. Насколько вы удовлетворены возможностью зарабатывать, устроиться на работу, открыть дело там, где вы живете?
Опросы молодежи
Готовность отстаивать свои права
Невысокая значимость специальных знаний, снижение ценности профессионализма, определяющая роль величины дохода при выборе места работы сочетаются у молодежи с очень низкой готовностью отстаивать свои трудовые права. При общей пассивности населения молодые демонстрируют более высокую готовность отказываться от гарантий трудовых прав, от «социального» пакета, что обусловлено обширными зонами теневого рынка занятости.
Так, 44 % опрошенных молодых в случае серьезного нарушения их трудовых прав просто перейдут на другую работу, примерно каждый десятый ничего не будет предпринимать, а еще 14 % затрудняются дать определенный ответ. На какие-то активные действия по защите своих прав готовы около 30 % опрошенных молодых людей, однако среди работающей молодежи таких уже только 23 % (данные опроса молодежи 2006 года). Как показывают данные других опросов Левада-Центра, высказываемая готовность защищать свои права – не более чем декларативная позиция молодых, только вступающих во «взрослую жизнь»: сильнее всего она присуща именно самым молодым – учащимся, студентам. С годами, по мере социализации, такие установки слабеют. Значимое различие старших и молодых здесь заключается лишь в том, что первые скорее склонны выбирать пассивную позицию приспособления к несправедливости (российское «терпение»), тогда как молодые действуют активнее, находя частное решение проблемы, но не создавая новых для российского общества образцов поведения в правовом поле, а лишь закрепляя в сознании нигилистическую позицию.
Относительное большинство опрошенных молодых (42 %, данные опроса молодежи 2006 года) готово работать без официального трудового договора, лишь бы их устраивали финансовые и прочие условия. Ради высокого дохода они готовы пойти на возможное нарушение своих трудовых прав. Еще 27 % согласились бы на это, если для них не найдется никакой другой официальной работы. Произвол начальства предполагает ответную готовность работника стать жертвой этого произвола. Ни при каких условиях не согласятся работать без договора только 24 %, причем если среди 15–19-летних таких 26 %, то среди 25–29-летних – 21 %, среди юношей 25–29 лет – 16 %, а среди девушек этого возраста 25 %, что связано не с более развитым правовым сознанием, а с другим пониманием своей роли и места работы в жизни.
Значительное число молодых хотело бы, в принципе, поехать за границу работать (23 % «определенно» и еще 33 % «скорее» хотели бы). Однако работа по специальности была бы главным мотивом при решении, ехать или не ехать за границу работать, только для 18 % опрошенных (среди 15–19-летних – для 21 %, а среди 25–29-летних – для 13 %, среди учащихся – для 23 %, работающих – 16 %). Для подавляющего большинства (57 %) это была бы именно «работа, приносящая высокий доход».