«было бы лучше, если бы в России жили только русские», осознавали себя «русскими» чаще общероссийского показателя и тех, кому этничность не важна (табл. 19).
При этом следует обратить внимание на то, что примордиальное понимание нации среди российской молодежи сохраняется, но это прерогатива старшей молодежи, родившейся в начале распада СССР, в то время как дети, рожденные после 2000-х годов, в большей мере поддерживают этническое разнообразие, не соглашаются с дискриминационными утверждениями. Среди 14–17-летних 47 % опрошенных не согласны с мнением, что настоящие россияне только те, «в чьих жилах течет русская кровь», противоположной точки зрения среди них придерживались 31 % опрошенных. В следующей возрастной группе 18–24-летних этот разрыв был менее значительный – 43 % несогласных и 33 % согласных, в то время как среди 25–29-летних поддержка противоположных мнений была идентичной: 37 и 36 % соответственно.
Из материалов более ранних опросов, проведенных нашим коллективом, следует, что поколенческая самоидентификация респондентов является важным, но не главным компонентом социальной самохарактеристики человека. Она сильно уступает аскриптивным (прирожденным и приписываемым) маркерам социального образа индивида, в первую очередь семейным ролям, далее – этническим, локальным или гражданским определениям. Еще менее значимы достижительские самоопределения (профессиональные, политические) или чисто субъективное отнесение себя к предельно генерализованным общностям (табл. 20).
Таблица 20. Кем вы себя осознаете с гордостью, что в первую очередь прибавляет вам уважения к себе?
Опросы молодежи
Таблица 21. Кем вы себя прежде всего ощущаете? (выберите наиболее значимые определения)
N = 1600
В таблице приведены ответы, данные не менее 2 % опрошенных в каждом замере. Исключены «устаревшие» и неадекватные для молодых варианты ответов, имевшиеся в анкете первого замера (1989 года): «ветераном ВОВ» – 7 %, «участником Афганской войны» (4 %), «стахановцем, целинником, участником великих строек» (2 %), а также вариант ответа 2011 года – «внуком, потомком наших дедов, победивших в ВОВ» (13 %), не появлявшиеся затем в последующих опросах.
Исследование, проведенное в сентябре 2001 года («Патриотизм»), по иной методике и с иными вариантами подсказок, дает аналогичные распределения мнений.
Типы адаптации к переменам
Сами по себе изменения воспринимались (и воспринимаются до сих пор) как принудительные, внешние, не связанные с интересами и надеждами людей. В этом плане тактика поведения основной массы населения заключалась главным образом в физическом выживании, сохранении любой ценой того образа жизни, который они считали привычным для себя, «нормальным». Для почти всего периода 1990-х годов это было чрезвычайно трудной задачей, учитывая, что к середине 90-х годов уровень доходов в среднем упал в два раза по сравнению с последним советским годом жизни (1989–1990 годы). Подавляющее большинство старались приспособиться, сокращая и упрощая характер запросов, понижая норму «нормального существования» и стремясь не к изменению институциональных рамок существования, а к приспособлению. Этот тип повседневного поведения мы называем тактикой «понижающей адаптации». Доля населения, представляющего повышающий тип адаптации (использование новых возможностей, активизм и т. п.), за эти годы практически не меняется. Но уже спустя 10 лет после краха СССР в российском обществе преобладал тип «понижающей адаптации», пассивного приспособления к меняющимся условиям жизни, сохраняющийся до сих пор.
Как у населения в целом, так и среди более молодых его представителей самая распространенная форма адаптации к процессам трансформаций, точнее самая популярная оценка, способ самопонимания, выдает скорее пассивную или чисто реактивную установку: большинство людей предпочитают тактики простого воспроизводства или «выживания» (способность «вертеться, крутиться», готовность браться за любое дело, лишь бы оставаться на плаву). Иными словами, личная активность в основном оценивается респондентами в категориях вынужденного поведения. В такой семантической конструкции собственной повседневной жизни отсутствует перспектива роста, механизм постоянного повышения качества своих действий (именно в той мере, в какой они – свои, а не заданы извне и не приняты поневоле). Все силы и помыслы «выживающих» сконцентрированы на воспроизведении того, что представляется важным и необходимым исходя из прошлого опыта (своего или усвоенного от других) и/или исходя из оценки наиболее распространенного, обычного, очевидного, происходящего вокруг (то есть анонимной, усредняющей нормы). Установка на развитие, на будущее, включая будущее детей, которая предполагала бы некую более или менее осознанную перспективу, индивидуальную ответственность, ценностный горизонт, выражена в массе весьма слабо. И все же, согласно данным молодежного опроса, около одной пятой молодых респондентов, живущих в крупных городах (17 %, то есть почти в три раза больше, чем в населении в среднем), полагают, что им удается использовать новые возможности, начать серьезное дело, добиться большего в жизни.
Таблица 22. Люди по-разному устраивают свою жизнь. А что вы сами делаете в этом отношении?
Будущее
Рассмотрим вначале общие установки в отношении будущего россиян в целом. В среднем 50–60 % россиян смотрят в будущее с тревогой, поскольку имеющиеся институты не обеспечивают им надежных гарантий и средств долгосрочного планирования своей жизни.
Дело не только в травмирующем опыте социальных потрясений постсоветского времени, но и в особенностях политической культуры, которая обусловливает пассивное приспособление к обстоятельствам, а не установку на их изменение.
В момент краха советской системы возникла ситуация институциональной неопределенности и социальной дезориентации. Требование порядка (и выхода из кризиса) было главным среди претензий к руководству страны. Однако воспроизводство этой культуры «терпения» (пассивной адаптации) или «культуры бедности» характерно и для нового поколения.
И среди молодых людей воспроизводится условно «инертное» большинство в две трети опрошенных и около 30 % людей с достижительской мотивацией. В строгом смысле это большинство нельзя назвать «пассивным», поскольку, как в «Алисе в Стране чудес», надо очень быстро бежать, чтобы оставаться на месте. Однако достижительское поведение является движущей силой модерных процессов культуры в широком смысле слова, которые обеспечивают изменения. Это предполагает изменение понимания успеха, о чем в современном российском обществе можно говорить только применительно к узкой прослойке молодых, не имеющих существенного влияния.
Однако оптимистические взгляды на будущее, характерные для молодежи как группы, находящейся в завершающей фазе возрастной социализации, не слишком выражены у молодых респондентов. Все опрошенные легко делятся на три типа. Первый – группа, ориентированная на достижения, успех, социальную мобильность; в сумме такие установки заявлены у 29 % опрошенных: это те, кто рассчитывает, что «лет через десять они добьются поставленных целей» – 17 %, и те, кто полагает, что «через несколько лет их жизнь серьезно изменится», – 12 % (табл. 24). Среди этих амбициозно настроенных респондентов чаще представлены либо самые молодые люди (18–24 года, прежде всего студенты), либо те, кто уже добился признанного статуса, приобрел некоторый социальный капитал, кто обладает ресурсами, оправдывающими такие заявления, – таких респондентов больше среди окончивших вуз, занятых в бизнесе или находящихся на руководящих позициях, среди специалистов. Удельный вес этого типа плавно снижается по мере перехода от Москвы к малым городам и селу.
Таблица 23. С какими чувствами вы смотрите… на будущее России
Опросы населения
Таблица 24. Люди по-разному относятся к своей жизни, к будущему: одни стараются все распланировать и предусмотреть, другие живут как живется. А что в этом смысле вы можете сказать о себе?
Опрос молодежи, 2020 г.
Чуть больше (в сумме 34 %) респондентов, заявивших, что они «обычно не строят планов на будущее» (29 %), или полагающих, что их жизнь «уже наладилась и в ней вряд ли что-то серьезно может измениться» (еще 5 %). Этот паттерн распространен среди молодежи с невысоким уровнем образования, жителей периферийных небольших городов.
И, наконец, самая большая группа (36 %) представляет собой тип молодых людей с коротким горизонтом («я знаю, что со мной будет в ближайшие год-два, а на большее не загадываю»). Этот тип оказывается сквозным, равномерно представленным во всех социально-демографических категориях молодежи.
Вместе с «инертным» этот адаптивный тип образует основу «нормальности» и устойчивости социального порядка российского общества. Этот тип довольствуется имеющимся, характеризуется ограниченностью запросов и аспираций, невысоким уровнем ожиданий. Они «живут как жили раньше… ничего особенно не изменилось в последние годы» (так отвечали 43 % опрошенных). Но среди них есть и те, кто «не может приспособиться к нынешним переменам» (5 %). А 16 % (группа, совпадающая по своим параметрам с теми, кто «намерен добиться своих целей через 10 лет») заявили, что «им удается использовать новые возможности, начать серьезное дело, добиться большего в жизни». Остальные (35 %) в массе своей вынуждены «вертеться, подрабатывать, браться за любое дело, лишь бы обеспечить себе и детям нормальную жизнь».
К этому сводится опыт существования в тоталитарных режимах советского типа, инерция которого воспроизводится в молодых поколениях, уже не знающих конкретных деталей повседневной жизни в СССР. Это негативная проекция или утопия спокойной жизни маленького человека.
Таблица 25. Доверие (сумма ответов «вполне доверяют» + «скорее доверяют» = 5-я и 4-я позиции шкалы, сумма ответов «совсем не доверяют» + «скорее не доверяют» = 1-я и 2-я позиции шкалы)