Может, и на нашу голову немного удачи свалилось.
– Идем, – скомандовал я, и мы побежали.
Мост был настолько хорошо сделан, што между досками – ни просвета: прям как по дороге идешь. На той стороне девочка встала и уставилась на меня, не иначе прочтя мою мысль в Шуме и ожидая, как мы будем действовать.
Нож я все еще держал – сжимал в кулаке его силу.
Может, удастся все-таки сделать им што-то путное.
Наш конец моста привязан к торчащим из скалы шестам. У лезвия жуткий зазубренный край с одной стороны… Я выбрал узел послабже на вид и принялся его пилить.
Пилил и пилил.
А копыта гремели все громче, разлетаясь эхом по всему ущелью. Ежели моста вдруг не станет… Я вгрызся в веревки с удвоенной силой.
И еще. И еще.
Только вот никакого прогресса у меня не наблюдалось.
– Што за черт?! – я обвинительно воззрился туда, где пилил.
Там почти што ни царапинки. Я потрогал для верности зубец на ноже и укололся: кровь пошла в ту же секунду. Присмотрелся к веревке: похоже, она покрыта слоем какой-то тонкой смолы.
Чертовой тонкой смолы, твердой как сталь, которую нипочем не прорезать.
– Глазам своим не верю, – простонал я и посмотрел на девочку: она стояла с биноком у глаз и глядела вверх по течению вдоль дороги. – Видишь их?
Впрочем, никаких биноков уже было не надо: вон они, скачут, невооруженным глазом видать. Маленькие еще, но растут, не мешкают, грохочут по камню, будто после них хоть потоп.
Три минуты. Может, четыре.
Дерьмо.
Я снова запилил – со всей скоростью и силой, на какую был способен, двигая рукой туда и обратно как можно жестче; пот залил кожу, новые боли охотно присоединились к старым, как будто тех еще было мало. Я пилил, и пилил, и пилил, роняя капли с кончика носа на нож.
– Давай же, давай! – рычал сквозь стиснутые зубы.
Поднял нож. О да! Мне удалось прогрызться сквозь один крошечный участочек смолы на одном малюсеньком узелочке огроменного етьского моста.
– Черт тебя раздери! – сказал я ему.
И запилил дальше. И еще запилил, и еще, и больше того, и пот уже затек в глаза и радостно их щипал.
– Тодд! – вопил Мэнчи, и ужас его так и разбрызгивался по всей округе.
Я пилил. И пилил.
Результат был один: нож в какой-то момент застрял, и я раскровянил себе костяшки об опору.
– ЧЕЕЕЕРТ! – Я бросил его оземь; он запрыгал по камню и улегся у девочкиных ног. – ЧЕРТ ЕГО ВСЕ ПОБЕРИ!!!
Потому што деваться некуда, на этом сейчас всё и кончится.
Всё – кончится.
Конец нашему глупому шансу, который даже и не шанс никакой был.
Лошадей нам не перегнать и чертов этот мегамост не перерезать, и нас сейчас поймают, а Бен и Киллиан уже мертвы, и нас тоже убьют, и мир на том и кончится, вот и весь сказ.
Мой Шум накрыло краснотой, внезапно, безоговорочно и грубо, никогда еще в жизни такого не чувствовал, словно докрасна раскаленное тавро вдавили мне прямо в сердце, и всё, што было больно и страшно, запылало багряным и взревело от ярости на вранье и несправедливость, на то, до чего все это нечестно.
И это всё сейчас свелось в одно.
Я поднял взгляд на девочку, и она аж отшатнулась от той силы, што в нем была.
– Ты, – прошипел я, и меня уже было не остановить. – Это все ты! Если бы ты не объявилась на этом трепаном болоте, ничего этого не случилось бы! Я бы сейчас был ДОМА! Смотрел бы за етьскими овцами, и жил в своем етьском доме, и спал бы на собственной ЕТЬСКОЙ ПОСТЕЛИ!
«Етьской» я, разумеется, не сказал. Сказал по-другому.
– Так ведь НЕТ! – наддал я. – Надо было объявиться ТЕБЕ и твоей ТИШИНЕ! И весь мир полетел К ЧЕРТЯМ!
Я даже не заметил, што надвигаюсь на нее, пока она не отступила. Но глаз от меня не отвела.
И конечно, я ничего от нее не слышал. Ни единого етьского звука.
– Ты – ПУСТОЕ МЕСТО! – Я еще шагнул к ней. – НОЛЬ! Ты просто ПУСТОТА! В тебе ничего нет! Ты ПУСТАЯ, ты НОЛЬ, и мы сейчас умрем НИ ЗА ШТО!
Я и кулаки так стиснул по дороге, што ногти впились в ладони. Я так злился, и Шум у меня был такой бешеный, такой красный, што мне просто надо было на нее замахнуться, ударить ее, избить, заставить ИСЧЕЗНУТЬ эту ее трепаную тишину, пока она не ПРОГЛОТИЛА МЕНЯ И ВЕСЬ ЭТОТ ЕТЬСКИЙ МИР!
Я замахнулся и двинул себя со всей дури по морде.
И еще раз, как раз туда, где меня достал Аарон.
И в третий раз, рассадив обратно губу, над которой вчерась утром потрудился заявленный Аарон.
Идиот, никчемный, етьский идиот!
И еще раз добавил – достаточно, штобы сбить самого себя с ног. Я упал, приземлился на руки и сплюнул кровью на камни.
Поднял глаза на нее, тяжело дыша.
Ничего. Смотрит на меня, и ничего.
Дальше мы оба повернулись и поглядели на тот берег. Они там уже наверняка ясно видели мост. И нас на другой стороне видели. А мы – лица всадников. И трескотню их Шума слышали, летевшую к нам по реке. Мистер Макинерни, мэров лучший конник, вел кавалькаду, сам мэр – позади, спокойный, словно на воскресную прогулку выехал.
Минута. Но, скорее всего, меньше.
Я попробовал встать, но оказался слишком усталый. Смертельно усталый.
– Можем попробовать бежать, – сплюнул я еще немного крови. – Ну, хоть попытаться-то можно.
Тут-то у нее лицо наконец изменилось. Рот распахнулся, глаза тоже; внезапно она рванула на себя сумку, запустила туда руку.
– Што. Ты. Делаешь, – сказал я.
Она выдернула на свет костровую коробку, оглянулась кругом, нашла приличных размеров камень. Поставила коробку наземь, замахнулась.
– Нет, погоди, – вскричал я, – мы могли бы…
Камень ухнул вниз, коробка треснула. Она схватила ее, разломала руками еще больше – оттуда потекло што-то жидкое, – потом кинулась к мосту, стала поливать этим узлы на веревках ближайшего шеста, а последние капли лужицей налила у подножия.
Всадники неслись к мосту, неслись к мосту, неслись к мо…
– Скорее! – крикнул я.
Она повернулась ко мне, жестом велела отодвинуться дальше. Я отполз, схватил Мэнчи за загривок, потащил за собой. Она и сама отскочила, держа обломки коробки на вытянутой руке. Нажала кнопку. Што-то тикнуло, она подбросила коробку и прыгнула ко мне.
Лошади достигли моста…
Девочка приземлилась практически поверх меня, а дальше мы смотрели, как костровая коробка падает… падает… падает… в лужицу жидкости, тикая по пути…
Конь мистера Макинерни уже поставил ногу на мост…
Коробка упала в лужу…
Тикнула еще раз…
И…
ВВВВУУУХХХХХ!!!
Весь воздух разом высосало у меня из легких, когда огненный шар размером ГОРАЗДО больше, чем можно подумать по крошечной лужице жидкости, на мгновение выключил весь мир…
БАМММММ!!!
Веревки и шест разнесло в клочья, нас окатило горящими щепками и разом стерло все мысли, звуки и Шум заодно.
Когда мы сумели наконец открыть глаза, мост горел так, што уже весь кренился на сторону, а конь Макинерни пятился назад и спотыкался, пытаясь умять собой подальше еще четыре или пять лошадей.
Пламя ревело дикой яркой зеленью и обдавало немыслимым жаром, хуже всякого солнечного ожога, я думал, мы сейчас сами загоримся, и в это время наш конец моста оторвался и ухнул в пропасть, унося с собой и Макинерни, и его животину. Мы сидели и смотрели, как они падают в реку внизу – слишком далеко, штобы остаться в живых. С их стороны мост все еще висел и шлепал по каменному откосу, но пылал так свирепо, што еще пара секунд, и ничего от него не останется, только пепел. Мэр, и евойный сын, и все остальные – все пятились дальше от края.
Девочка слезла с меня, и мы немного полежали, просто дыша, кашляя и пытаясь совладать с головокружением.
Вот срань господня.
– В порядке? – спросил я у Мэнчи, которого так и держал за шкирман.
– Огонь, Тодд! – отозвался он.
– Ага, – выкашлял я. – Большой огонь! Ты в порядке? – бросил я девочке, которая стояла на четвереньках и кашляла. – Черт, што это вообще было?
Но она, конечно, не ответила.
– ТОДД ХЬЮИТТ! – донеслось с той стороны ущелья.
Это мэр изволил впервые в жизни обратиться ко мне персонально и орал теперь сквозь дым и жар, от которых приходилось отворачивать лицо.
– Мы с тобой еще не закончили, молодой Тодд, – сообщил он, перекрывая треск пожара и рев реки внизу. – Далеко не закончили.
Он был все такой же спокойный и чертовски чистый и выглядел, будто так просто не бывает, штобы он вдруг не получил, чего хочет.
Я встал, вытянул руку и показал ему некий весьма выразительный жест, но он, наверное, не увидел, так как картину заволокло тучами дыма.
И еще раз закашлялся, плюнул кровь.
– Нам надо идти дальше, – прохрипел. – Может, они повернут назад, может, других путей через реку нет, но ждать, пока это выяснится, мы не станем.
В пыли валялся нож. Стыд навалился на меня сразу весь, как еще одна, новая, боль. Все, што я ей сказал… Я поднял его и сунул обратно в ножны.
Она так и сидела, опустив голову, и тихо кашляла. Я поднял ее мешок, протянул ей – бери.
– Пошли, – сказал я. – Давай хоть от дыма отойдем.
Она подняла голову, посмотрела.
Я ответил тем же.
Рожа у меня горела, и вовсе не от огня.
– Прости, – я отвел глаза от ее лица, пустого, спокойного, как обычно.
Я повернулся спиной и пошел.
– Виола, – раздалось позади.
Я крутанулся волчком, уставился на нее:
– Чего?
Она смотрела на меня, открывала рот, говорила…
– Виола, – сказала она. – Так меня зовут.
Часть III
13Виола
На это я ничего не говорил, наверное, целую минуту. Она, впрочем, тоже. Огонь горел, дым подымался вверх, у Мэнчи язык болтался набекрень, потрясенно подрагивая. Потом я наконец сказал:
– Виола.
Она кивнула.
– Виола, – произнес я еще раз.
Она больше кивать не стала.
– Я – Тодд, – представился я.