Подумал какое-то время о том, што мы будем делать дальше. И это еще большое вопрошание, будем ли мы дальше што-то делать. Фарбранч устроит сходку насчет нас и наверняка оставит себе Виолу, пока не прилетит ее корабль, это и дубу понятно, но захотят ли они меня, вот в чем штука?
И если захотят, останусь ли я?
Я еще должен предупредить их…
У меня прямо в желудке жгло всякий раз, как я вспоминал про книгу, так што я сразу на другие мысли поскорее перескакивал.
Прошла типа целая вечность, но вот солнце наконец решило и зайти. Подметать уже было нафиг нечего. Я прошел весь амбар, и не по одному разу, пересчитал корзины, потом еще пересчитал, даже попытался прибить отошедшую доску в стене, хоть меня никто об этом и не просил. Не так уж многим можно себя занять, если покидать амбар не положено.
– Ну, прямо чистая правда, – сказала внезапно обнаружившаяся в дверях Хильди.
– Нельзя так к людям подкрадываться, – возмутился я. – Особенно если вы тихая.
– Для вас с Виолой ужин приготовлен у Франции в доме. Почему бы тебе не пойти подкрепиться?
– Пока у вас всех остальных сходка будет?
– Пока у нас всех остальных сходка будет – да, щеночек, – кивнула Хильди. – Виола уже дома, не иначе как ваш общий ужин доедает.
– Есть, Тодд! Голодный! – бухнул Мэнчи.
– Там и для тебя харчи найдутся, щенишка. – Хильди еще и руку до него донести не успела, а он уже шлепнулся на спину и ножки задрал – никакого тебе достоинства, ей-богу.
– По какому поводу сходка, ежели на самом деле? – поинтересовался я.
– Ну, так ж новые поселенцы вот-вот прибудут – большое дело, – она наконец оторвалась от Мэнчи. – Ну и вас всем представить, конечно. Штоб город привыкал к мысли, што вас нужно приветить.
– А они собираются нас привечать?
– Люди всегда боятся того, чего не знают, Тодд-щен, – сказала она, выпрямляясь. – Как только они вас узнают, вопрос будет исчерпан.
– И мы сможем остаться?
– Думаю, да. Ежели захотите.
Я промолчал.
– А теперь шагай домой, – сказала она. – Я за вами приду, когда будет пора.
Я лишь кивнул в ответ молча. Она помахала рукой на прощанье и пошла через уже почти совсем темный амбар. Я отнес метлу туда, где ей полагалось висеть. Шаги как-то очень гулко стучали по доскам. Мужской Шум и женская тишина текли со всего города к залу собраний. Слово «Прентисстаун» лезло изо всех щелей, и с ним мое имя, и Виолино, и Хильдино тоже.
И хотя ни страха, ни подозрений в Шуме особо не наблюдалось, радушием он тоже как-то не светился. Вопрошания, вопрошания… – больше вопрошаний, чем злости в духе Мэтью Лайла.
Ну, может быть. Может, по правде, не так все и плохо.
– Пошли, Мэнчи, – скомандовал я. – Пошли пожрем чего-нибудь.
– Жрать, Тодд! – гавкнул он откуда-то из-под ног.
– Интересно, как у Виолы день прошел…
И вот, уже шагая к выходу, вдруг почувствовал, как один клочок Шума отделился от общего наружного ропота.
Клочок Шума выплыл из потока…
И плывет к амбару.
И уже подходит к дверям.
Я замер в темноте.
Дверной проем заступила тень.
Мэтью Лайл.
И его Шум сказал малец никуда не идет.
19Нож снова делает выбор
– Назад! Назад! Назад! – немедленно разлаялся Мэнчи.
Луна отсверкнула на лезвии тесака.
Я завел руку за спину. Ножны я прятал под рубашкой, пока работал, но нож точно на месте. Точно. Вынул и взял на изготовку, сбоку, у бедра.
– Никакая старая мама тебя на сей раз не защитит. – Мэтью махал тесаком взад и вперед, словно хотел нарезать черный воздух на ломтики. – Никакая юбка не спрячет тебя от того, што ты сделал.
– Я ничего не сделал, – ответил я из темноты, отступая назад и придерживая Шум, штобы не показал дверь за спиной.
– Плевать. – Мэтью шагнул вперед; я – назад. – У нас в городе есть закон.
– Я не хочу с тобой ссориться, – предупредил я.
– Зато я с тобой – хочу, малец, – сообщил он.
Шум его начал подыматься волной, и в нем была злость, а еще – то странное горе, та беснующаяся боль, такая острая, што впору на язык пробовать. Вокруг клубком клубилась нервность, едкая, резкая, которую он изо всех сил пытался прикрыть.
Я еще отступил, дальше во тьму.
– Я, знаешь, не плохой человек, – выдал вдруг он ни с того ни с сего, но тесаком махать не перестал. – У меня жена есть. И дочка.
– Вряд ли они обрадуются, што ты напал на невинного человека…
– Цыц! – заорал он и до ужаса громко сглотнул.
Он не уверен. Совсем не уверен в том, што собрался делать.
Да што тут нафиг творится?
– Я не знаю, с чего ты на меня взъелся, – сказал я. – Но мне очень жаль. Што бы это ни было…
– Прежде чем ты заплатишь, я хочу, штобы ты знал одну вещь, – поскорей перебил он, словно не хотел меня слушать. – Ты должен знать, мальчишка, што мою мать звали Джессикой.
Я даже пятиться перестал.
– И што?
– Мою мать, – прорычал он, – звали Джессикой.
Ни проблеска смысла. Ну, Джессикой…
– И чего? Понятия не имею, о чем ты…
– Слушай, пацан! – взревел он. – Слушай!
И тут его Шум распахнулся настежь.
И я увидел…
Увидел…
Увидел то, што он мне показывал.
– Вранье, – прошептал я. – Трепаное вранье.
Чего говорить явно не стоило.
Потому што он взвыл, и прыгнул вперед, и кинулся через весь амбар ко мне.
– Беги! – проорал я Мэнчи, разворачиваясь и кидаясь што есть мочи к задней двери.
(Заткнись, ты правда думаешь, што нож сборет евойный тесак?)
Мэтью ревел, Шум его взрывом летел мне вслед, я подскочил к двери, рывком распахнул ее, понял.
Мэнчи рядом нет.
Когда ему сказали бежать, пес действительно побежал. Только не туда. Не к двери. А ринулся со всей своей малоубедительной яростью на наступающего Мэтью.
– Мэнчи! – взвыл уже я.
В амбаре было темно хоть глаз выколи, зато хорошо слышно – рык, лай, лязг и, наконец, вопль боли, потому што кого-то явно укусили.
Хороший пес, подумал я, етьский хороший пес.
Не бросать же его здесь.
Я помчался обратно, во тьму, туда, где скакал Мэтью, а промеж ног у него среди взмахов тесака вилась некрупная такая тень, лая на отвал башки:
– Тодд! Тодд! Тодд!
До них было еще шагов пять (я все еще бежал), когда Мэтью с двух рук рубанул вниз, к земле, вогнав конец ножа в доски пола. Раздался песий визг, без слов на этот раз, только боль, и кто-то полетел в дальний угол.
Я взревел и врезался прямо в Мэтью. Оба закувыркались по полу кучей локтей и коленок. Больновато, конечно, но в основном я приземлился на Мэтью, так што порядок, бывает и хуже.
Мы раскатились в разные стороны, послышался вскрик: ему явно куда-то чем-то прилетело. Я вскочил, нож в руке, до него несколько футов, до задней двери далеко, противник между мной и передней, Мэнчи скулит в темноте.
С другого конца деревни, со штороны зала собраний, подымался какой-то Шум, но думать о нем мне сейчас было недосуг.
– Я не боюсь убить тебя, – сказал я, хотя на самом деле боялся страшно и только надеялся, што мой Шум и его Шум сейчас в таком ашиоташе, што он в них все равно ничего не разберет.
– Значит, мы на равных, – отвечал он, кидаясь за тесаком.
С первого броска не вышло. Не вышло и со второго. Я воспользовался шансом отпрыгнуть в темноту. Где же Мэнчи?
– Мэнчи?
Я лихорадочно зашарил за снопами и корзинами. Мэтью рычал, пытаясь выдернуть тесак из пола; гул со стороны города делался все явственнее.
– Тодд? – донеслось из тьмы.
За рулонами сена, в маленькой нычке между ними и стеной.
– Мэнчи? – я сунул туда голову.
И мгновенно высунул – Мэтью, крякнув, выдернул-таки тесак из досок.
– Тодд? – растерянно и испуганно вякнул из норы Мэнчи.
Мэтью двигался к нам – медленно, но верно, словно торопиться уже незачем; Шум тек впереди него приливом, который уже не интересовали никакие споры.
Выбора у меня не осталось. Я втиснулся в нычку и выставил перед собой нож.
– Я уйду, – голос предательски пошел вверх. – Я заберу собаку и уйду.
– Для этого уже слишком поздно. – Он подходил все ближе.
– Ты не хочешь этого делать, я знаю.
– Пасть заткни, – посоветовал он.
– Пожалуйста. – Я повел ножом. – Я не хочу причинять тебе вред.
– Думаешь, што мне не плевать, малец?
Ближе, ближе, шаг за шагом.
Где-то снаружи, далеко, што-то грохнуло. Люди бежали и кричали, но никто из нас отвлекаться не стал.
Я поплотнее вжался в нашу нору, но она была слишком тесная. Оглянулся, ища путей для отхода.
Как-то с ними негусто.
Ножу придется это сделать. Ему придется действовать, пусть даже и против тесака.
– Тодд? – тихо сказали сзади.
– Не волнуйся, Мэнчи. Все будет хорошо.
Кто его знает, во што верят собаки. Мэтью был уже почти над нами. Я покрепче сжал рукоять.
Он остановился всего в паре футов, так близко, што я видел, как его глаза поблескивают в темноте.
– Джессика, – произнес он.
Поднял тесак над головой.
Я дернулся, выставил нож, замер…
Он не двигался.
Он медлил.
Я очень даже узнал это промедление.
И этого было достаточно.
Мельком взмолившись, штобы они не были покрыты той же дрянью, што стропы моста, я рубанул ножом по дуге вбок, рассекая (спасибо спасибо спасибо) веревки, удерживавшие рулоны сена, освобождая ближайший ряд. Остальные быстро полопались сами под напором, я накрыл голову руками и вдавился спиной в нору. Рулоны начали падать.
Бух, еще бух и ох! от Мэтью, я поднял голову, он был весь погребен под рулонами, руку выбросил в сторону, тесак валялся сам по себе. Шаг вперед, пинком отправить его подальше. Так, где этот пес?
В темном углу за развалившимся штабелем. Я кинулся к нему.
– Тодд? – сказал он. – Хвост, Тодд?