– Но делаешь-то ты што? При чем тут вообще Хильди и Бен?
– У него ружье, видел? – она снова проверила, как там Уилф. – И ты сам говорил, как реагируют люди, когда узнают, что ты… из одного места. Просто пришло в голову – и вот.
– Но ты говорила его голосом.
– Не слишком хорошо вообще-то.
– Достаточно хорошо! – Я от восторга даже забыл, што нужно тишить.
– Тихо ты! – Она подождала немного, но, учитывая звуковой вал от приближавшегося с каждой секундой стада созданий и явно неблестящий интеллект Уилфа, мы с тем же успехом могли разговаривать и в полный голос.
– Как ты это делаешь? – не унимался я: изумление так и хлестало из меня, окатывая ее с головы до ног.
– Это просто ложь, Тодд. – На сей раз она замахала на меня руками: тише уже! – Вы што, тут никогда не врете?
Нет, конечно, мы тут иногда врем. Новый свет и город, из которого я родом (имя не произносим и даже не думаем), – вообще одна большая сплошная ложь. Но это другое. Я уже говорил, мужчины все время врут: самим себе, другим мужчинам, миру в целом… но как ее различить, когда ложь – только ниточка в клубке других лжей и правд, непрестанно порхающих вокруг твоей головы? Все знают, што ты врешь, но и сами они тоже врут, так што какая разница? Што это меняет? Это просто струя в реке, имя которой мужчина, часть его Шума. Иногда ее можно увидеть, выделить, отделить от всего остального, а иногда – нет.
Но когда мужчина врет, он от этого не перестает быть самим собой.
А о Виоле я знаю только то, што она говорит. Единственная правда, которая у меня о ней есть, – это та, што выходит у нее изо рта, и вот секунду назад она сказала, што она Хильди, а я Бен, и мы с ней оба из Фарбранча, и говорила при этом, как Уилф (хотя он сам ни разу не оттуда), и это как будто вдруг стало правдой, все это, и мир на мгновение изменился, вот на эту самую секунду он стал весь сделан из Виолиного голоса, который не описывал вещи, он их создавал, он делал нас другими просто потому, што говорил об этом.
О, моя голова…
– Тодд! Тодд! – Мэнчи вдруг объявился позади телеги и теперь радостно таращился на нас из-под ног. – Тодд!
– Вот дерьмо, – выразительно сказала Виола.
Я соскочил с телеги, сграбастал его, зажал морду и поскорее взгромоздился обратно.
– Тд? – поинтересовался он через закрытую пасть.
– Тихо, Мэнчи, – приказал я.
– Вряд ли это еще имеет смысл, – неожиданно громко сказала Виола.
Я поднял голову.
– Крв! – сообщил Мэнчи.
Мимо нас шло создание. Мы вступили в стадо. Вступили в песню.
И на какое-то время я начисто забыл про правду, про ложь и про все остальное.
Я никогда не видел моря, только на видаках. Озер в моих родных краях тоже не было, только река и болото. Говорят, там раньше были и лодки, но уже не при мне.
Но ежели бы мне нужно было вообразить себе море, я вообразил бы што-то подобное. Стадо окружало нас со всех сторон, вбирая всё, оставляя лишь небо и нас. Оно обтекало нас, как остров в потоке, иногда обращая внимание, но в основном видя только себя и песню Здесь, которая отсюда, изнутри, так громка, што на время забирает всякую власть над твоим телом, давая сердцу силы биться, а легким – дышать.
Вскоре я уже забыл о Уилфе и о… обо всем остальном, о чем я там думал, и просто лежал в колыбели телеги и смотрел, как стадо течет мимо, как создания сопят вокруг, щиплют траву, толкаются рогами, и среди них есть малыши и старые быки, и те, што повыше, и те, што пониже, и у кого-то шрамы, а у кого-то шерсть клоками.
Виола лежала рядом, и Мэнчи тоже, и его маленький собачий умишко был переполнен всем этим, и он просто смотрел, вывалив из пасти язык, как мимо плывет великое стадо, потихоньку, полегоньку, и Уилф везет нас через равнину, и в мире нет больше вообще ничего.
Есть только вот это.
Я устремил взгляд на Виолу, и она смотрела на меня, и просто улыбалась, и качала головой, и вытирала воду с глаз.
Здесь.
Мы здесь и больше нигде.
Потому што нет никакого где-то – осталось лишь здесь.
– Стало быть, этот… Аарон, – сказала спустя много времени Виола – очень тихо, и я сразу понял, почему она вспомнила его именно сейчас.
Внутри Сейчас так безопасно, што можно говорить даже о самых жутких вещах.
– Да?
Небольшое семейство созданий провальсировало позади телеги: ма-создание подтолкнула носом вперед любопытного малыша-создание, который с интересом таращился на нас.
Виола медленно повернулась ко мне:
– Аарон был ваш святой человек?
Я кивнул:
– Единственный и неповторимый.
– А о чем он проповедовал?
– Обычные дела. Адский пламень. Вечное проклятие. Суд.
Она внимательно смотрела на меня:
– Не уверена, што они такие уж обычные, Тодд.
– Он верил, што мы живем в последние дни, – пожал плечами я. – И кто скажет, што он не прав?
Она покачала головой:
– Наш проповедник, на корабле, был не такой. Пастор Марк. Он был добрый. Дружелюбный. И у него вечно казалось, что все будет хорошо.
Я фыркнул:
– Да уж точно не Аарон. Он все время говорил: «Господь слышит» и «Ежели один падет, все падут». Словно предвидел все то, што сейчас.
– Мне он тоже это говорил. – Она обхватила себя руками.
Здесь все еще обнимало нас, текло со всех сторон. Я повернулся к ней.
– Он… он сделал тебе что-нибудь плохое? Там, на болоте?
Она снова покачала головой и тихонько вздохнула:
– Он бушевал и орал на меня. Возможно, это была проповедь… Но я убежала, а он погнался за мной и опять орал, а я плакала и просила помочь, но он не обращал внимания и продолжал проповедовать, и я видела себя у него в Шуме, когда еще даже не знала, что такое Шум. Я в жизни так не боялась… даже когда наш корабль разбился.
Мы немного посмотрели на солнце.
– Ежели один падет, все падут, – повторила она. – Што это вообще значит?
А ведь если как следует подумать, я представления не имею, што это вообще значит. Я промолчал, и мы погрузились обратно в Здесь… и дали ему унести нас еще немного дальше.
Мы здесь.
И нигде больше.
Спустя час… или неделю… или мгновение… стадо начало редеть, и мы вынырнули с другой его стороны. Мэнчи первым соскочил с телеги. Мы двигались так медленно, што он все равно бы не отстал, так што пусть его. Просто мы еще не належались в телеге.
– Это было с ума сойти, – тихо проговорила Виола; песня начала понемногу стихать. – Я совершенно забыла, как у меня ноги болят.
– Даааа, – сказал я.
– Што такое… што они были?
– Т’кие б’льшие шт’ки, – отозвался Уилф, даже не поворачиваясь к нам. – Просто штуки, да.
Мы с Виолой переглянулись. Надо же было забыть, што он вообще тут.
И сколько мы успели о себе выдать?
– У б’льших шт’к есть н’звание? – вернулась к своему вранью Виола.
– Отож, – выбравшись из стада, Уилф совсем отпустил поводья. – Стадны рогач. Или п’левая тврь. Или еще мн’гомохнач. – Он пожал спиной: – Я их шт’ки з’ву, вотффсе.
– Шт’ки, – повторила Виола.
– Штуки, – перевел я.
Уилф наконец посмотрел на нас через плечо:
– Грите, вы с Фарбранча?
– Итыть, сэр, – сказала Виола, бросив быстрый взгляд на меня.
– Вы там армию вид’ли аль как?
Мой Шум подскочил в громкости, я едва успел его прижать, но Уилф, кажется, опять ничего не заметил.
Виола посмотрела на меня, озабоченно наморщив лоб.
– Енто ж какую такую армию, Уилф? – голос у нее слегка сдал.
– Армию из проклятого города, – он продолжал править быками с таким видом, словно мы про овощи разговаривали. – Из б’лот вышла армия, берет поселения, р’стет с каждым новым. Вы т’кое видели?
– Где же ты слышал про армию Уилф?
– Бают, – сказал он. – Слухы р’зносятся вниз по реке-ть. Люди разное г’врят. Ну, знаете. Слухы. Так вы ё видели?
Я замотал Виоле головой, но она сказала:
– Ага, видели.
Уилф наградил нас еще одним взглядом:
– Велика?
– Очень велика, – серьезно сказала Виола. – Вам г’товиться надоть, Уилф. Скверные вр’мена гр’дут. Надо-ть предупредить Брокли Хиллс.
– Брокли Фоллс, – поправил он.
– Т’бе надоть их предупредить.
Он хрюкнул, и мы не сразу поняли, што это смех такой.
– Нихто Уилфа не сл’шаеть, вот што я вам скажу, – сказал он почти што себе под нос и вытянул быков поводьями.
До самого вечера мы ехали до другого края равнины. Смотрели в бинок, как стадо созданий все идет и идет вдалеке, с юга на север, не собираясь кончаться. Про армию Уилф больше ни слова не сказал. Мы с Виолой почти не разговаривали, штобы еще ненароком чего не выдать. Тем более што держать Шум чистым было ой как нелегко – всю концентрашию забирало. Мэнчи трусил пешком по дороге, обнюхивая каждый кустик и делая свои дела.
Когда солнце стояло уже совсем низко, телега наконец крякнула и остановилась.
– Брокли Фоллс, – Уилф кивнул туда, где в отдалении река спрыгивала с невысокого утеса.
Пятнадцать-двадцать домов сгрудились по берегам пруда у подножия водопада. Дорога поменьше отделялась от нашей и убегала туда.
– Тут мы сойдем, – объявила Виола, и мы соскочили с телеги и забрали свою поклажу.
– Бывайть, – Уилф оглянулся на нас с облучка.
– Сп’сибо, Уилф, – сказала она.
– Нзшто. – Он уставился куда-то вдаль. – Лучше н’йдите себе кров п’скорее. Дождь будет.
Мы с Виолой машинально поглядели вверх. На небе не было ни облачка.
– Мммм, – сказал Уилф. – Нихто Уилфа не сл’шаеть.
Виола серьезно посмотрела на него и произнесла уже своим голосом, стараясь донести до него важность сказанного:
– Ты должен предупредить их, Уилф. Пожалуйста. Если ты слышал, што армия идет, значит, так оно и есть, и люди должны быть готовы.
– Мммм, – только и сказал в ответ Уилф, щелкнул поводьями и поворотил волов на тропинку к Брокли Фоллс. На нас он так больше и не оглянулся.