ие женской тишины снова напомнило мне о Виоле, так што мне пришлось даже привалиться к дереву и так постоять немного.
Но где люди, там и еда.
– Ты сможешь найти след опять, если мы с него сойдем? – прошептал я, давясь кашлем.
– Найти след, – очень серьезно гавкнул Мэнчи.
– Точно?
– Тодд пахнет, – объяснил он. – Мэнчи пахнет.
– Тогда веди себя очень тихо.
Мы осторожно двинулись вниз по склону, как можно тише скользя среди деревьев и подлеска, пока не выбрались на дно лощины – оба дома спали на холме выше нас.
Я так и слышал, как мой собственный Шум течет в мир, горячий, несвежий, как пот, который непрерывно бежал у меня по бокам, и постарался сделать его серее, тише, площе – как у Тэма… Тэма, который контролировал Шум лучше кого угодно во всем Прентисстауне…
Што и требовалось доказать.
Прентисстаун? почти мгновенно донеслось из мужчкой хижины.
Мы встали как вкопанные. Мне на плечи как тюк свалился. Шум все еще был сонный, но слово побежало по всем спящим мужчинам, как эхо по долине. Прентисстаун? и Прентисстаун? и Прентисстаун? будто они пока еще не понимали, што оно значит.
Зато поймут, когда проснутся.
Идиот.
– Пошли, – я развернулся и потрусил обратно, в ту сторону, откуда мы пришли.
– Еда, Тодд? – грустно бухнул Мэнчи.
– Пошли.
И мы пошли, да, без еды, зато вперед, в ночь, и так быстро, как только могли.
Скорее, Тодд. Шевели уже своей чертовой… личностью.
Дальше, дальше, вверх по холмам, хватаясь за то, што на них росло, и подтягиваясь, вниз по холмам, придерживаясь за камни, штобы не скатиться. След словно специально вел туда, где нормальные люди не ходят, нет штобы где поплоще, у дороги там, или вдоль реки, так нет же, и я кашлял и временами падал, и вот уже солнце начало проглядывать сквозь чащу там, где ему положено было всходить, и я уже не мог, я уже просто не мог, у меня нафиг подогнулись ноги, и мне пришлось сесть.
Пришлось.
(Ну уж извините.)
У меня болела спина, болела голова, и я так потел, што уже вонял, и преизрядно, и был такой голодный, што просто плюхнулся у корней какого-то дерева, на минутку, конечно, потому што пришлось извините простите простите.
– Тодд? – Мэнчи ткнулся в меня носом.
– Я в порядке, мальчик.
– Жарко, Тодд. – Он имел в виду меня.
Я закашлялся, в легких у меня зарокотало, как в мешке с камнями, который падает с холма.
Вставай, Тодд Хьюитт. Поднимай свою чертову задницу и двигай дальше.
В голове у меня уже все плыло ничего не мог с этим поделать пытался сосредоточиться на Виоле но разум ее как-то проскочил и вот я уже маленький лежу в кровати и болею как-то очень хреново болею и со мной в комнате Бен потому што от лихорадки я вижу всякие вещи жуткие вещи страшные… стены мерцают люди которых здесь нет у Бена вон зубищи какие выросли и руки кажется лишние и всякое такое прочее и я кричу и отбиваюсь но Бен все равно рядом и поет мне песню и дает прохладной воды и таблетки лекарства тоже дает…
Лекарства.
Бен дает мне таблетки. Я рывком возвращаюсь в себя.
Я поднял голову и тотчас уронил ее в мешок к Виоле, кое-как вытащил медипак. Таблеток в нем целая куча, слишком много. На пакетиках што-то написано, но слова все бессмысленные… нельзя рисковать, вдруг съем успокоительное, которое вырубило Мэнчи. Я открыл собственный медипак, далеко не такой хороший, как у нее, но там точно есть такие беленькие таблеточки… они, по крайней мере, облегчают боль, пусть они и домашние, самодельные. Я сжевал две, а потом еще две.
Вставай, бесполезный кусок дерьма.
Я сидел, и дышал, и сражался, сражался, просто-таки дрался со сном, ждал, когда таблетки подействуют. Когда солнце вскарабкалось на гребень дальнего холма, я решил, што чувствую себя чуть-чуть лучше.
Не уверен, што это и правда было так, но какой у меня выбор?
Вставай, Тодд Хьюитт. И двигай своей етьской задницей ДАЛЬШЕ!
– Так, ладно, – сказал я, тяжело дыша и растирая колени руками. – Куда дальше, Мэнчи?
Дальше.
Чертов след продолжал в том же духе – подальше от дороги, подальше от любых строений, вперед, вперед, к Убежищу, одному Аарону известно зачем. Где-то ближе к полудню мы нашли еще один ручеек, спускавшийся к реке. Я проверил, нет ли кроков, хотя тут для них все равно слишком мало места, и набрал все наши бутылки. Мэнчи зашел по брюхо, лакал, щелкал зубами на мелкую медного цвета рыбу, шнырявшую в воде и щипавшую его за шерсть, – разумеется, безуспешно.
Я плюхнулся на колени и немножко смыл пот с лица. Вода была холодная, как пощечина, и немного меня разбудила. Интересно, мы их хотя бы догоняем или как? И сколько еще до них?
Ну зачем он вообще нас нашел!
И Виолу прежде всего, еще тогда, на болоте…
И зачем только Бен с Киллианом мне врали…
И можно Бен сейчас будет здесь…
Или можно меня домой, в Прентисстаун…
Я посмотрел на солнце.
Нет. Нет. Ни за што. Не хочу назад, в Прентисстаун. Никаких больше Прентисстаунов. Ни за што.
И вообще, если бы Аарон ее не нашел, я бы тоже мог не найти, а это тоже не здóрово.
– Пошли, Мэнчи, – сказал я и повернулся за сумкой…
И вот тогда-то заметил черепаху, гревшуюся на солнце… И замер.
Я еще никогда не видел таких черепах
Панцирь весь бугристый и острый, с темно-красной полоской по каждому боку. Она его весь раскрыла, штобы как можно лучше нагреться, а под ним – мягкая спинка. Черепахи вообще-то съедобны.
В Шуме у нее не было ничего, кроме долгого аххххххх – довольного такого, от солнца. Мы ее, судя по всему, не особенно волновали: думала, наверное, ежели што – раз! – и захлопнет панцирь, и сразу в воду, только мы ее и видели. И даже если бы вдруг поймали, открыть панцирь черепахи, штобы добраться до мяса, попросту невозможно. Не предусмотрено.
Если у тебя, конечно, нет ножа, штобы ее убить.
– Черепаха! – обрадовался Мэнчи.
Держался он при этом благоразумно поодаль: у знакомых нам болотных черепах хорошая хватка – собаке вот так хватит! Эта, между тем, сидела себе на солнце и в ус не дула.
Я полез рукой за спину, за ножом. Уже почти долез, когда между лопатками словно опять воткнули нож.
Пришлось остановиться. Проглотить.
(Спакл, боль, растерянность…)
Я мельком поглядел в воду: вон он я, вместо волос гнездо, повязка на полголовы – и грязная, как старая овца.
Дотянулся до ножа.
(Красная кровь страх страх страх.)
Перестал тянуться.
Убрал руку. Встал.
– Пошли, Мэнчи.
На черепаху я не смотрел и Шум ее даже не слушал. Пес еще немного на нее полаял, но я уже топал вброд через ручей и дальше и дальше вперед вперед вперед.
Так. Значит, охотиться я не могу.
И к поселениям подходить – тоже.
Стало быть, если я не найду Виолу и Аарона сравнительно скоро, я просто сдохну от голода, если кашель не прикончит меня первым.
– Отлично, – сказал я себе.
Делать больше нечего. Идем. Настолько быстро, насколько позволяет…
Недостаточно быстро, Тодд. Шевели своими етьскими ногами, урод.
Утро превратилось в новый полдень, полдень – в новый день. Я съел еще таблеток, мы продолжали идти, без еды, без отдыха только вперед, вперед, вперед. Тропа пошла вниз, хоть на том спасибо. Ааронов след придвинулся ближе к дороге, но мне было так худо, што я даже головы не поднял, когда издалека начали доноситься обрывки Шума.
Шум не его, тишины рядом нет, так што кому какое дело?
День превратился в новый вечер, и вот на каком-то особенно крутом склоне я наконец и упал.
Ноги выехали из-под меня поймать равновесие я не успел и свалился и продолжал падать ехать вниз по склону налетая на кусты набирая скорость надрывая спину и я выпростал руки штобы за што-нибудь удержаться но они были слишком медленные и не успевали и меня трясло и швыряло по траве по листьям об какую-то кочку потом подбросило и брякнуло об землю прямо на плечи и это было дико больно так што я заорал в голос и продолжал лететь вниз и врезался в колючие кусты у подножия холма прямо с хрустом и в самую середину.
– Тодд! Тодд! Тодд! – надрывался где-то Мэнчи, несясь, видимо, за мной, но мне надо было всего лишь еще раз вытерпеть боль и усталость и болото в легких и голод жрущий живот и колючки во всех местах и я наверное заплакал бы если б на это еще остались силы.
– Тодд? – Мэнчи нарезал круги, пытаясь пролезть в куст, ко мне.
– Минуточку, – прохрипел я, немного приподнялся, наклонился вперед и рухнул на рожу, плашмя.
Вставай. Вставай, кусок блевотины, ВСТАВАЙ, Я СКАЗАЛ!
– Голодный, Тодд! – сказал Мэнчи (голодный – это я). – Есть. Есть, Тодд.
Я уперся руками в землю, кашляя и выплевывая слизь горстями, потом переместился на четвереньки.
– Есть, Тодд!
– Знаю, – прошептал я. – Знаю…
Голову так крутило, што пришлось положить ее обратно на землю, от греха подальше.
– Секунду, – прошептал я листьям на земле. – Одну только секундочку…
И упал обратно в черноту.
Не знаю, сколько я валялся в отключке, но пришел в себя от песьего лая.
– Люди! – вопил Мэнчи. – Люди! Тодд, Тодд, Тодд! Люди!
– Какие люди? – Я открыл глаза.
– Там! Люди. Еда, Тодд. Еда!
Я мелкими вдохами нагнал в грудь воздуху, кашляя попутно как не в себе. Тело весило где-то девяносто миллионов фунтов. И вот это тело я как-то протолкал на ту сторону зарослей, где попытался оглядеться.
Я валялся в канаве на обочине дороги.
Наверху и слева виднелись телеги, целая вереница, запряженные волами и лошадьми, исчезающая за поворотом.
– Помогите, – сказал я, но получился какой-то вздох, безо всякого звука.
Вставай.
– Помогите, – сказал я еще раз – примерно себе под нос.
Вставай.
Все кончено. Я больше не могу стоять. Не могу двигаться. Всё, приехали.