– Нельзя тебе! – всполошилась Джейн, вытаращившись еще сильнее, хотя куда уж. – Армия…
– С армией я сам разберусь. – Я сел и приготовился сигать с телеги, но сил в руках не было, и мне пришлось сперва пару раз с хрипом вдохнуть и выдохнуть.
– Дак они же тебя схватют! – почти взвизгнула она. – Ты ж с Прентисстауна…
Я пронзил бы ее взглядом, если бы мог.
Она ладонью зажала себе рот.
– Жена! – гаркнул Уилф, разом оглянувшись на нас.
– Я не хотела! – сокрушенно прошептала она мне…
…но было уже, конечно, поздно.
Слово уже заскакало взад и вперед по каравану – так знакомо, не само даже слово, а што каждое из них – как булавка, и ею ко мне пришпилено все, што люди обо мне думают и знают, или думают, што знают, и уже к нашей телеге поворачивались лица, и нас буравили взгляды, и волов с лошадьми стопорили поводья, и люди смотрели, искали, изучали, смотрели.
Взгляды и Шум со всей дороги – сюда, к нам, на нас.
– Енто хто ето там у тебя, Уилф? – вопросил мужской голос с предпоследней от нас телеги.
– Мальчонка, лихорадошный, – заорал в ответ Уилф. – С жару-то помутимшись. В толк не возьму, чево баеть.
– Ты в том совсем уверен?
– Да-ть, сэр, отож. Мальчонка, говорю, болезный.
– Ну-ка-ть тащи его, – встряла какая-то женщина. – Надо-ть на него поглядеть.
– Вдруг шпиен какой? – тут же присоединилась другая, злобно, испуганно. – Ну как ведеть армию прямо на нас?
– Нам туть шпиены не нужны! – сообщил мужчина, уже другой.
– Енто Бен, – успокоил Уилф. – С Фарбранча. Кошмар у малово – проклятый город, как они убивають всех ево родных. Я за нево ручаюсь.
Никто целую минуту ничего не кричал, но весь мужской Шум так и зудел в воздухе, будто рой. Все лица были обращены к нам. Я постарался изобразить лихорадочного и выдвинул ему навстречу картину захвата Фарбранча. Это было совсем несложно, и от нее у меня заболело сердце.
И никто на это ничего не сказал, но тишина была громче вопля в добрую сотню глоток.
И на этом все кончилось.
Медленно, но верно волы и лошади снова тронулись в путь, уволакивая телеги вдаль по дороге: люди продолжали глазеть, но хотя бы делались дальше и дальше от нас. Уилф тоже настегнул своих волов, но пошел медленнее остальных, пролагая дистанцию между нами и хвостом каравана.
– Прстити, – выдохнула Джейн. – Уилф ведь мне говорил рот держать на замке. Говорить говорил, да только…
– Все в порядке, – сказал я – лишь бы она уже только заткнулась.
– Прстити, ох, прстити…
Телега дернулась и остановилась. Уилф подождал, пока караван изрядно отдалится, и только тогда спрыгнул и пошел к нам.
– Нихто Уилфа не слушаеть, – молвил он, как бы даже не без улыбки. – Но когда слушають – верять.
– Я пойду, – сказал я.
– Агась, – сказал он. – Только неб’зопасно енто.
– Прстити, – добавила Джейн.
Я соскочил с телеги, Мэнчи за мной. Уилф взял Виолину сумку, раскрыл и выразительно посмотрел на жену. Та взяла горстью фруктов и хлеба, положила туда и еще горсть сушеного мяса добавила.
– Спасибо, – сказал я.
– Н’деюсь, ты её найдешь, – Уилф закрыл ее и отдал мне.
– Я тоже.
Он кивнул на прощанье, потопал вперед, взгромоздился на облучок и нахлестнул волов.
– Осторожнее там, – сообщила Джейн самым громким на свете шепотом. – Берегись, ентих, ч’канутых.
Я постоял немного, провожая их взглядом, – все еще кашляя, все еще в жару, но все равно куда лучше прежнего от еды и без этих ее корней и хорошо бы Мэнчи обратно нашел след и вообще интересно какой прием меня ожидает в Убежище ежели я туда когда-нить таки доберусь.
29Аарон во всем своем многообразии
Мэнчи понадобилось некоторое время – ужасное некоторое время! – штобы опять найти в лесу след, но потом он гавкнул: «Туда!» – и мы снова побежали.
Он отличный чертов пес, я уже это говорил?
Ночь уже совсем настала, я жутко потел и кашлял так, што хоть соревнования выигрывай по кашлю, и ноги у меня были сплошь из пузырей, а в голове жужжал лихорадочный Шум, но в пузе была еда, а в суме – еще еда, аж на пару дней, и все, што имело значение, было у нас спереди… впереди… впереди.
– Ты ее чуешь, Мэнчи? – Мы как раз перебирались по бревну через какой-то ручей. – Она еще жива?
– Чую Виолу, – сообщил он, спрыгивая с того конца. – Виола боится.
Мне это бухнуло кулаком в сердце; я ускорил шаги. Еще одна полночь (двадцать два дня осталось? двадцать один?), и фонарик сдох. У меня был еще один, Виолин, но уже последний. Еще холмы, и покруче прежних, а мы все так же бежим через ночь, труднее лезть вверх, опасней лезть вниз, но мы идем, и идем, и идем, Мэнчи вынюхивает дорогу, жрем Беново сушеное мясо, ковыляем уже, я откашливаю себе все што можно, паузы на отдых как можно короче, обычно согнувшись впополам у дерева, и вон уже солнце полезло из-за холма на небо, не иначе как мы уже и до рассвета догуляли.
Когда на нас упал свет, мир кругом пошел какой-то блестящей рябью.
Я замер и вцепился в покрывающие очередной склон папоротники, штобы не свалиться. Секунду все плыло, так што я даже глаза закрыл, но это все равно не помогло, потому што под веками разгулялся целый водоворот красок и искр, а тело вдруг все стало как желе и вдобавок развевалось под ветром, што дул с вершины, и когда все прошло, нифига оно на самом деле не прошло, и мир остался подозрительно ярким, будто я проснулся внутри сна.
– Тодд? – обеспокоенно осведомился Мэнчи, явно наблюдая у меня в Шуме бог знает што.
– Лихорадка. – Я снова закашлялся. – Не надо было ту мерзкую тряпку выкидывать.
Но чего уж теперь сокрушаться.
Я заглотил последнюю таблетку из медипака, и мы двинулись дальше.
Влезли на вершину. Все остальные холмы и река с дорогой внизу целую минуту подпрыгивали у меня перед глазами, как яблоки на одеяле, а я пытался проморгать эту невыносимую картину и ждал, пока ландшафт успокоится и можно будет идти дальше. Мэнчи о чем-то скулил у ног. Я попробовал было его почесать, чуть не полетел кувырком и взамен сосредоточился на другой задаче: добраться до подножия, ни разу не упав.
Я снова думал про нож у меня в спине, про кровь на нем, когда он вошел в мое тело. Моя кровь смешалась со спачьей, и теперь хрен его знает, што бежит у меня по жилам с тех пор, как Аарон меня пырнул.
– Интересно, он знал? – спросил я у Мэнчи и заодно у себя (а так, в целом, ни у кого), спустившись с холма и прислоняясь к дереву, штобы мир перестал уже крутиться перед глазами. – Может, он меня медленно убил.
– Естественно, убил, – сказал Аарон, отлепившись от ствола с другой стороны.
Я завопил и упал в противоположную от него сторону, вскинул руки, пытаясь отбить куда-нить это видение, шлепнулся задницей наземь и пополз скорее прочь, а потом поднял глаза…
И его не было.
Мэнчи свесил голову набок и с интересом на меня посмотрел:
– Тодд?
– Аарон, – выдохнул я.
Сердце колотилось, как в барабан, дышать получалось не особо, да и то, што получалось, тонуло в каком-то уже совсем мясном кашле.
Мэнчи понюхал воздух, понюхал землю вокруг, сказал, переминаясь с ноги на ногу:
– След вон туда.
Я оглянулся – мир был волнистый и в пятнышко.
Никого. Никакого Шума, кроме моего, ни Виолиной тишины. Я снова закрыл глаза.
Я Тодд Хьюитт, думал я поперек этого вечного кружения, я Тодд Хьюитт.
Не разжимая век, я нашарил флягу с водой, хорошенько глотнул, оторвал краюху Уилфова хлеба и сжевал. Глаза открыл только после этого.
Ничего.
Только лес и новый холм – лезь не хочу! И мерцающее, дрожащее солнце.
Утро миновало. У подножия следующего холма – следующий ручей.
Я наполнил фляги и напился из горсти – несколько глотков холодной воды.
Чувствовал я себя погано, кожу всю кололо, по ней бегал озноб, потом ее заливал жар, потом голова вдруг весила миллион фунтов. Я почти лег в ручей и наплескал себе в лицо холода.
Потом сел – в воде отразился Аарон.
– Убийца.
По его рваной роже расплылась ухмылка.
Я отпрыгнул, нашарил нож (плечи снова прострелила боль), но, когда поднял глаза, его на берегу не было, а Мэнчи был по уши занят рыбалкой и даже головы не поднял.
– Я приду за тобой, – заявил я воздуху, который на глазах начало перемешивать ветром.
Мэнчи вытащил морду из воды.
– Тодд?
– Я найду тебя, даже если это будет последнее, што я сделаю.
– Убийца, – шепнул на этот раз уже ветер.
Я полежал немного, тяжело пыхтя, кашляя, но глаз не закрывая, потом поковылял к ручью и наплескал на себя столько холодной воды, што грудь заныла.
Собрался, и мы пошли.
Холодная вода некоторое время делала свое дело. Солнце, не мерцая особо и не дрожа, лезло в зенит; мы одолели еще несколько холмов. Когда картинка снова пошла волнами, я сделал привал, и мы поели.
– Убийца, – услышал я из ближайших кустов и потом снова – из другой части леса.
– Убийца.
И опять, откуда-то еще:
– Убийца.
Я даже смотреть не стал, просто сидел и ел свою еду.
Просто спачья кровь, сказал я себе. Лихорадка, болезнь, все такое. Ничего больше.
– Да ну? – не поверил Аарон с той стороны прогалины. – Ничего больше? Ежели я – только это, што ж ты так за мной гонишься?
На нем была воскресная риза, а лицо – целое, исцеленное, словно он опять в Прентисстауне, и руки сложены перед грудью – не иначе как готов вести паству к молитве. Весь сияет на солнце и светло так мне улыбается.
Евойный улыбчивый кулак я помнил очень хорошо.
– Шум связывает нас воедино, юный Тодд. – Голос его тек и отблескивал, как змея. – Ежели один падет, все падут.
– Тебя тут нет. – Я скрипнул зубами.
– Тут, Тодд, – брякнул Мэнчи.
– Правда? – Аарон растворился в переливчатом блеске.