ловили, и у него в Шуме было, что он доктор… и как бы они в этой деревне с женщинами ни обращались, здесь хотя бы чисто.
Я еще раз оглядел чистую-пречистую кухню.
– Нам нельзя здесь оставаться.
– Нельзя. – Она опустила голову на руки. – Я так за тебя беспокоилась. – В голосе слышалось сильное чувство. – Боялась, что армия придет, что меня никто не слушает. – Она даже кулаком по столу ударила. – И мне было так плохо из-за…
Замолчала. Лицо сморщилось. Отвела взгляд.
– Мэнчи, – сказал я, вслух, впервые с тех пор как…
– Мне так жаль, Тодд. – Глаза у нее были полны воды.
– Ты ни в чем не виновата. – Я быстро встал, скрежетнув стулом по полу.
– Он бы тебя убил, – сказала она. – А потом и Мэнчи. Просто потому, что мог.
– Пожалуйста, хватит об этом.
Я вышел из кухни и потопал обратно в спальню. Она шла следом.
– Я поговорю с этими их старейшинами. – Я поднял с пола Виолину сумку и засунул туда остаток чистой одежды. – А потом мы уйдем. Как думаешь, далеко еще до Убежища?
Она чуть-чуть улыбнулась.
– Два дня.
Я аж выпрямился.
– Мы што, так далеко уплыли по реке?
– Так далеко.
Я даже присвистнул, тихо. Два дня. Всего-то два дня. До… што бы нас там ни ждало, в Убежище.
– Тодд?
– Да? – Я повесил ее сумку себе через плечо.
– Спасибо.
– За што это?
– За то, что пришел за мной.
Все вокруг замерло.
– Не за што, – сказал я, чувствуя, как лицо делается горячим, и отводя взгляд.
Она больше ничего не сказала.
– Ты в порядке? – спросил я, все так же не глядя. – С тех пор как он тебя захватил, он не…
– Я на самом деле не… – начала она, но тут скрипнула наружная дверь, и папочка папочка папочка нараспев поплыло к нам по коридору. Джейкоб повис сбоку на косяке, но в комнату не вошел.
– А? – я поднял брови. – Мне, надо полагать, придется идти к ним, так?
Джейкоб кивнул с очень серьезным видом.
– Ну, значит, мы идем. – Я поправил сумку и глянул на Виолу. – А потом сразу уходим.
– Без вариантов, – сказала она, и от того, как она это сказала, мне стало радостно.
Мы зашагали по коридору вслед за Джейкобом, но у внешней двери он остановился.
– Только ты, – он показал на меня.
– Только я – што?
Виола скрестила руки на груди.
– Он имеет в виду, что разговаривать со старейшинами будешь ты один.
Джейкоб снова кивнул, все с той же торжественной серьезностью. Я посмотрел на Виолу, потом на него.
– Што ж. – Я присел на корточки, штобы оказаться вровень с ним. – Иди и скажи папочке, што мы с Виолой будем через минуту. Ладненько?
– Но он сказал…
– Мне вообще-то все равно, што он сказал, – мягко закончил я. – Ступай.
Он даже ахнул тихонько и выбежал вон.
– Кажется, с меня хватит мужиков, которые мне говорят, што делать, – сказал я и сам подивился, какой усталый у меня был голос.
Вот бы сейчас залезть обратно в эту кровать и проспать еще пять дней.
– Ты до Убежища вообще сможешь дойти? – усомнилась Виола.
– А ты попробуй меня остановить.
Она улыбнулась.
Я пошел вон…
…и в третий раз запнулся, потому што Мэнчи не выскочил следом за нами на крыльцо.
Его отсутствие было такое… большое, што оно само по себе как присутствие, его не проглядишь; воздух выбило у меня из легких, так што пришлось постоять немного, подышать глубоко, поглотать.
– О черт, – пробормотал я себе под нос.
Его последнее Тодд? висело у меня в Шуме, как зияющая рана.
Это еще одна характерная штука про Шум. Все, што с тобой когда-нибудь произошло, остается там и говорит говорит говорит…
За Джейкобом еще даже пыль не улеглась – так он прострекотал по тропинке, вившейся между деревьями к поселению. Я огляделся. Дом доктора Сноу был не слишком велик, зато выходил помостом на реку. Там даже пристанька имелась и низенький мост, соединявший широкую дорожку, што вела из центра Карбонел Даунс, с большой дорогой на другом берегу. Эта самая дорога, по которой мы так долго шли, была почти скрыта от глаз чередой деревьев. Еще какие-то два дня – и Убежище.
– Господи, – сказал я. – Это прямо рай какой-то по сравнению с остальным миром.
– Хорошеньких домиков для рая мало, – проворчала Виола.
Я еще раз огляделся вокруг. У доктора Сноу был ухоженный палисадник перед домом. Через него шла тропа в деревню. Сквозь деревья виднелись еще здания и доносились звуки музыки.
Той странной музыки. Она постоянно менялась – вероятно, штобы не дать слушателю привыкнуть. Мелодию я не узнал, но отсюда она слышалась громче… хотя, надо думать, специально на той громкости, на которой ты в ней фиг чего узнаешь. Хотя вот когда я только проснулся… клянусь, я в ней што-то такое расслышал… не помню што.
– Посреди поселения она почти невыносима, – поделилась Виола. – Большинство женщин совсем не выходят из общежития… – Она нахмурилась. – И в этом-то, думаю, все и дело.
– Уилфова жена мне говорила про какое-то поселение, где все…
Я заткнулся, потому што музыка изменилась. Только вот она при этом не менялась.
Музыка из поселения осталась той же, расплывчатой, путаной и многословной, и крутящейся вокруг своей оси, как мартышка. Но не только… Не только она… Как будто к ней присоединилась другая, и становилась все громче.
– Ты слышишь? – Я обернулся.
И еще обернулся. Виола тоже…
…пытаясь понять, што же такое мы слышим.
– Может, на том берегу кто-то тоже включил громкоговоритель? – высказала догадку она. – Специально на тот случай, если женщинам придет в голову наглая идея пойти погулять.
Но я ее уже не слушал.
– Нет, – прошептал я. – Нет, не может быть.
– Што? – Виола даже в голосе изменилась.
– Тссс, – я навострил уши, постарался утишить Шум.
– Это доносится с реки, – прошептала Виола.
– Тссс! – У меня грудь почему-то начала ходить ходуном, как кузнечные мехи, а Шум зазудел так громко, што никакой пользы от него уже не было.
Там, далеко, на фоне журчанья воды и птичьего Шума…
– Песня, – сказала Виола очень-очень тихо. – Там кто-то поет.
Да, там кто-то пел.
И пели там не што-нибудь:
Раным-рано поутрууу, когда солнце встааааало…
И когда рот мой произнес это слово, Шум встал девятым валом.
– Бен.
34Ты да не оставь
Я ринулся к берегу, встал и снова прислушался.
– Ты ж не обмани меня…
– Бен? – кажется, я попытался одновременно кричать и шептать.
Сзади раздался топот Виолы.
– Но это же не твой Бен? – выдохнула она. – Это правда твой Бен?
Я замахал на нее рукой и попробовал убрать реку, и птиц, и свой собственный Шум… и там, подо всем этим…
– …ты да не оставь!
– Это на том берегу! – воскликнула она и помчалась через мост, грохоча по гулким доскам.
Я несся по пятам, уже обгонял, слушал слушал смотрел слушал и…
…за кустами на том берегу был…
Бен.
Правда был Бен.
Он сидел на корточках, прячась за зеленью, опирался ладонью на ствол, смотрел, как я бегу к нему, как я лечу к нему через мост, и вот я уже рядом, и его лицо расслабляется, а Шум открывается шире объятий, и я влетаю в то и другое сразу одним прыжком с моста прямо через кусты и почти сбиваю его с ног и у меня сердце рвется наружу через ребра а Шум огромный и светлый как целое синее небо и…
…теперь все наконец-то будет хорошо.
Теперь все будет хорошо.
Это Бен.
Он сжимал меня в объятиях и твердил: «Тодд», – а Виола стояла чуть поодаль, предоставив нам здороваться, и я его обнимал, его обнимал, обнимал его, потому што это Бен, Христе Всемогущий, это Бен, Бен, Бен.
– Это я, – сказал он, тихонько смеясь, потому што я со всех сил выжимал у него из легких последний воздух. – Как же хорошо тебя снова видеть, Тодд.
– Бен. – Я отклонился от него не знал куда деть руки што ими делать просто схватил его за рубашку прямо кулаками и затряс ну это типа любовь такая штобы он только понял. – Бен.
Он кивал, улыбался.
У него были складки вокруг глаз, и я уже видел, как оно начинается и скоро будет целиком у него в Шуме, и мне придется спросить.
– Киллиан?
Он ничего не сказал, зато показал. Бен бежит к дому, дом уже горит, уже рушится в огне, мэровы люди внутри, несколько, но и Киллиан тоже, и Бену до сих пор больно, больно…
– Ох, нет.
Желудок у меня провалился куда-то вниз, хотя я, по идее, давно предполагал, што так оно и будет.
Но предполагать – одно, а знать – совсем другое.
Бен снова кивнул, медленно и печально, и только тут я заметил, што он весь грязный, и у него кровь запеклась на носу, и весь он выглядит так, будто не ел неделю, но это все равно Бен, и он все равно читает меня, как никто другой, потому што его Шум уже спрашивал меня про Мэнчи, а я ему уже показывал, и тут-то наконец у меня глаза наполняются и текут через край и он снова хватает меня в объятия и я реву уже по-настоящему потому што у меня больше нет моей собаки и Киллиана и той жизни што была раньше.
– Я бросил его, – твердил я, сквозь сопли и кашель. – Я бросил его.
– Я знаю, – сказал Бен, и я понял, што это правда, потому што те же самые слова были у него в Шуме.
Я бросил его думал он.
И минуты не прошло, как он уже мягко отталкивал меня и говорил:
– Слушай меня, Тодд. У нас мало времени.
– Для чего мало времени? – хлюпнул я и заметил, што он смотрит мне через плечо на Виолу.
– Привет, – сказала она (глаза остались очень настороженные).
– Привет, – сказал он. – Ты, должно быть, она.
– Должно быть.
– Ты всю дорогу заботилась о Тодде?
– Мы всю дорогу заботились друг о друге.
– Хорошо. – Шум его сделался теплым и грустным. – Это хорошо.
– Пошли, – заторопился я, хватая его за руку и начиная тащить к мосту. – Надо добыть тебе какой-нибудь еды. Там еще доктор есть…