Два зуба расстались с челюстью…
И я почти упал…
А потом совсем упал…
Спиной и затылком об кафедру…
И выронил нож.
Тот с лязгом запрыгал к обрыву. Бесполезный, как всегда.
– Твой Шум тебя выдал! – взревел Аарон. – Шум тебя выдал! – Он встал, возвышаясь надо мной. – С того мгновения, как нога моя ступила в это святое место, я знал, как это будет.
Он стоял в ногах, глазея на меня сверху, кулаки в моей крови, рожа – в его.
– Ты никогда не станешь мужчиной, Тодд Хьютт. Никогда!
Краем глаза я видел Виолу: она лихорадочно озиралась в поиске еще камней…
– Я уже мужчина, – сказал я, но я пал, я потерял нож, у меня сорвался голос, я зажимал рукой кровоточащую шею.
– Ты ограбил меня, украл мою жертву! – Глаза у него превратились уже совсем в какие-то горящие карбункулы, а Шум полыхал таким раскаленным красным, што даже вода до него не долетала, обращаясь в пар. – Я убью тебя. И ты умрешь, зная, что ее я убивал медленнее.
Я стиснул зубы.
И начал подыматься на эти чертовы ноги.
– Идешь – так иди, – прорычал я.
Аарон издал рев и шагнул… Ручищи протянуты ко мне… Мое лицо медленно возносилось им навстречу…
И тут Виола ТРЕСНУЛА его сбоку по черепу камнем, который едва могла поднять…
Он зашатался… Накренился, удержался… снова зашатался… Но не упал. Эта сволочь даже не упала!
Ну да, качался, но не падал. Между мной и Виолой. Распрямлялся, будто многоножка раскручивалась, спиной к Виоле, но все равно возвышался над ней, как гора, из головы уже целая река крови бежала, но он стоял, высоченный, как кошмар…
Чудовище.
– Ты не человек, – выдавил я.
– Я уже говорил тебе, юный Тодд… – Голос был тих и жуток, зато Шум горел такой чистой яростью, што чуть не отбросил меня назад. – Я святой.
Он выбросил руку в сторону Виолы, даже не глядя на нее, приехал ей кулаком в глаз, швырнул на пол, и она кричала и падала падала падала, переваливалась через скамью, голова ее с треском встречала камень…
И больше не подымалась.
– Виола!
Я прыгаю мимо него…
Он пропускает меня…
Я рядом с ней…
Ноги задраны на каменный блок скамьи…
Голова лежит на каменном полу…
Струйка крови течет с нее, непонятно откуда…
– Виола! – Я поднимаю ее…
Голова безвольно болтается… падает назад…
– ВИОЛА!
Сзади несется какой-то глухой рокот…
Смех.
Он смеется.
– Ты должен был предать ее. Так было заповедано.
– ЗАТКНИСЬ!
– А знаешь почему?
– Я ТЕБЯ УБЬЮ!
Он понижает голос до шепота, но от этого шепота у меня дрожь идет по всему телу, словно он отдается в костях…
– Ты уже пал.
И мой Шум вспыхивает алым. Убийственно алым.
– Да, Тодд, – шипит Аарон. – Да, выход есть.
Я мягко кладу Виолу на пол, распрямляюсь и смотрю на него. Моя ненависть настолько велика, што заполняет собой всю пещеру от края до края.
– Давай, мальчик, иди. Очисти себя.
Нож валяется в луже воды… У самого края, за кафедрой, позади Аарона… Там, где я его уронил… Я слышу, как он зовет меня.
Возьми меня, говорит он.
Возьми меня и пусти в дело.
Аарон раскрывает объятия:
– Убей меня. Стань мужчиной.
Мне не нужна свобода, говорит нож.
Никогда не отпускай меня.
Ты же не оставь…
– Прости, – шепчу я, хотя и не знаю, за што и кого прошу об этом… – Прости…
И я прыгаю.
Аарон не трогается с места, руки раскрыты, объятия зовут смерть…
Я влетаю в него плечом…
Он не сопротивляется…
Мой Шум испускает багровый вопль, в котором больше нет ничего людского…
Мы падаем мимо кафедры на край пола…
Я сверху…
Он все еще не сопротивляется…
Я бью его в лицо…
Бью…
Бью…
И бью…
Разбивая то, што осталось, в кашу…
в кровавое месиво…
Ненависть хлещет изнутри потоком прямо мне в кулаки…
Я бью…
Удар, еще удар…
Трещат кости, лопаются хрящи…
Один глаз раздавлен костяшками…
Я уже не чувствую рук и все равно бью…
Его кровь окатывает меня целиком…
Такая же красная, как мой Шум, в точности такая…
Я откидываюсь назад, все еще сидя на нем верхом, весь покрытый кровью…
А он смеется… он все еще смеется…
И булькает Да сквозь раскрошенные зубы, Да…
И красный Шум внутри подымается еще выше…
Я уже не могу сдерживать этот вал…
И ненависть…
Я оглядываюсь…
На нож…
Всего в нескольких футах от нас…
На самом краю…
У кафедры…
Он зовет меня…
Зовет…
И на сей раз я знаю…
Я знаю точно…
Я пущу его в дело.
Я кидаюсь за ним…
Рука вытянута вперед…
Краснотой Шума все заволокло так, што я почти ничего не вижу…
Да, говорит нож…
Да.
Возьми меня…
Возьми силу в руки…
Но какая-то другая рука меня опережает.
Виола.
И я падаю вперед, а волна несет меня вверх…
Волна Шума…
Оттого, што я ее вижу…
Вижу живой…
Волна выше той красноты…
И я говорю Виола…
Просто Виола.
А она подбирает нож.
Инерция падения увлекает меня к краю пропасти я на лету изворачиваюсь пытаясь за што-нибудь удержаться и вижу как она поднимает нож и шагает вперед но я уже падаю на карниз и цепляюсь пальцами за мокрый камень но они безбожно скользят Аарон тем временем садится у него теперь только один глаз который вытаращен на Виолу а она поднимает нож и выставляет перед собой и я не могу ее остановить а Аарон пытается подняться но Виола шагает к нему и тут только я ударяюсь плечом о камень и каким-то чудом не переваливаюсь через край в воду и смотрю на них и то што осталось от Ааронова Шума излучает чистую ярость и страх и кричит Нет…
Вернее, оно кричит Не ты!..
А Виола уже заносит руку…
И нож в ней…
И опускает ее…
Опускает ее…
Вниз…
И погружает нож прямо в шею Аарона сбоку…
С такой силой, што конец выходит с другой стороны…
Слышно хруст, очень особенный хруст, который я запомню навсегда…
Аарона бросает на бок этой силой…
И Виола выпускает нож…
Отступает на шаг.
У нее очень белое лицо.
Я даже слышу, как она дышит, через весь водопадный рев.
Я опираюсь на руки, приподнимаюсь…
И мы оба смотрим…
Как Аарон тоже подымается…
Цепляясь одной рукой за рукоять ножа, словно в попытке его выдернуть… но нож все равно остается в шее. Единственный оставшийся глаз почти вылез из черепа, язык выкатился изо рта…
Аарон умудряется встать на колени…
И даже на ноги…
Виола испускает задушенный вскрик и пятится…
Оказываясь рядом со мной.
Мы слышим, как Аарон пытается сглотнуть. Пытается вдохнуть.
Делает шаг вперед, но налетает на кафедру.
Смотрит в нашу сторону.
Язык пухнет и извивается в яме рта.
Он пытается што-то сказать.
Он пытается мне што-то сказать.
Он пытается выговорить хоть слово.
Но не может.
Больше не может.
Шум вспыхивает дикой мешаниной красок, картин и всякого такого, што я и назвать-то никогда не смогу. Аарон встречается со мной взглядом. И тут его Шум останавливается. Совсем останавливается. Наконец-то останавливается.
Сила тяжести принимает его тушу, и он валится вбок. Прочь от кафедры. За край.
И исчезает в стене воды. Утаскивая с собой нож.
42Последняя дорога к убежищу
Виола села со мной рядом, так резко, будто упала туда.
Она тяжело дышала и таращилась неподвижным взглядом туда, где только што был Аарон. Солнце кидало сквозь водопад трепещущие отблески ей на лицо. Больше на нем не двигалось ничего.
– Виола? – Я рывком сел на корточки подле нее.
– Его больше нет, – сказала она.
– Да, – сказал я. – Он умер.
Она только выдохнула.
Мой Шум гремел, как терпящий бедствие корабль, вспыхивая то красным, то белым и стольким количеством разных вещей, словно у меня взрывалась голова.
Я бы сам это сделал.
Я сделал бы это ради нее.
Но вместо этого…
– Я бы сделал это, – сказал я. – Я был готов.
Она уставилась на меня расширенными глазами:
– Тодд?
– Я бы убил его сам. – Голос у меня предательски полез вверх. – Я был готов это сделать!
И тогда у нее задрожал подбородок – не как если бы она собиралась заплакать, а прямо затрясся, – а вслед за ним и плечи, и глаза сделались еще шире, и ее затрясло еще сильнее потому как ничто не покидает Шум и оно все еще там но зато в него входит што-то новое и это ее и я хватаю ее и прижимаю к себе и мы какое-то время просто раскачиваемся взад и вперед штобы она могла стряхнуть все што хочет.
Она долго молчала, только тихо постанывала горлом, а я вспоминал как сразу после того как я убил спакла этот хруст взбирался у меня по руке от ножа вверх как я видел его кровь и как он умирал и опять умирал и опять.
Как я вижу это до сих пор.
(Но я бы все равно – да.)
(Я был готов.)
(Но ножа больше все равно нет.)
– Убивать кого-то – это совсем не похоже на чужие рассказы, – сказал я ей в макушку. – Ничего общего.
(Но я бы все равно – да.)
Она все еще дрожала, и мы все еще сидели в каком-нибудь футе от стены бешеной, ревущей воды, и солнце взбиралось на небо, и теперь в церкви было меньше света, и мы были мокрые и все в крови и мокрые и в крови.
И вдобавок замерзшие и дрожащие.
– Пойдем, – сказал я, с трудом подымаясь. – Нам прежде всего нужно высохнуть.
Поднял ее на ноги, сходил за сумкой, валявшейся на полу между двух скамей, вернулся, протянул ей руку.
– Солнце уже высоко. Снаружи будет тепло.
Она, наверное, минуту смотрела на руку, прежде чем ее взять. Но взяла.