нам ли? Сегодня в Фарбранче будет собрание, и жители наверняка решат оставить Виолу у себя, пока не прибудет ее корабль. Но захотят ли они оставить меня?
И если да, то стоит ли мне оставаться?
И нужно ли мне их предупредить?
В животе жжет всякий раз, когда я думаю о дневнике, поэтому я все время меняю тему.
Проходит целая вечность, и солнце начинает садиться. Подметать в этом дурацком сарае больше нечего. Я прошел его от края до края несколько раз, сосчитал все корзины, пересчитал, даже попробовал залатать дырку в стене, хотя никто и не просил. Сколько занятий, оказывается, можно найти, когда тебя запирают в сарае!
– Неужели? – говорит внезапно выросшая из ниоткуда Хильди.
– Нельзя так подкрадываться к людям, – бурчу я. – Вас, бесшумных, и за метр не услышишь!
– Франсиа приготовила вам с Виолой ужин. Сходи домой, подкрепись.
– Пока у вас будет собрание?
– Да, щенок, пока у нас будет собрание, – отвечает Хильди. – Виола уже дома, твою порцию небось доедает.
– Кушать, Тодд! – лает Манчи.
– Тебе тоже кой-чего приготовили, песик, – говорит Хильди, нагибаясь к нему.
Он тут же плюхается на спину – ну никакой гордости у собаки!
– Так о чем будет собрание? – спрашиваю я.
– О новых переселенцах, которые скоро прибудут. Это важная новость. – Она переводит взгляд с Манчи на меня. – Ну и вас представим народу конечно же. Надо свыкнуться с мыслью, что вы теперь живете у нас.
– А нас на собрание пустят?
– Люди боятся неизвестного, щенок, – говорит Хильди, вставая. – Как только вы познакомитесь, все устроится.
– Нам разрешат остаться?
– Думаю, да! Если вы сами захотите.
На это я ничего не отвечаю.
– Ступайте пока в дом, – говорит Хильди. – Я зайду за вами, когда придет пора.
Я киваю, она машет мне на прощание и идет к выходу через склад, в котором теперь стоит почти кромешная тьма. Я отношу метлу на место и прислушиваюсь: отовсюду доносится Шум мужчин и тишина женщин, стекающихся на собрание со всего города. Чаще всего в Шуме встречается слово Прентисстаун, а еще мое имя, Виолино и Хильди.
И вот что я замечаю: хотя в мыслях мужчин чувствуются страх и опаска, явной враждебности там все же нет. Вопросов много, это да, а вот свирепого гнева, который обуревал Мэтью Лайла, я не вижу.
Так что все может быть. Вдруг дела не так уж плохи?
– Пошли, Манчи! – говорю я. – Недурно бы перекусить.
– Перекусить, Тодд! – вторит он, скача за мной по пятам.
– Интересно, как прошел день у Виолы…
Шагая к воротам склада, я вдруг замечаю, что один источник Шума отделился от общего бормотания.
Источник, который сейчас двигается прямиком к складу. Я замираю в темноте.
В дверном проеме мелькает чья-то тень.
Мэтью Лайл.
И его Шум говорит: Никуда ты не пойдешь, сопляк!
19И снова решает нож
– Прочь! Прочь! Прочь! – тут же взрывается Манчи.
В мачете Мэтью Лайла отражаются луны.
Я тяну руку за спину. Ножны я спрятал под рубашку, когда работал, но это не мешает мне достать и крепко стиснуть в руке нож.
– Старая карга ушла – тебя некому защитить, – говорит Мэтью, размахивая мачете, как будто нарезая на куски воздух. – Ни одной юбки поблизости.
– Да я ничего не сделал! – вскрикиваю я, пятясь и стараясь не выдать мысль о задних воротах, которые у меня за спиной.
– Ну и что? – Мэтью идет прямо на меня. – У нас есть закон.
– Я не хочу с вами ссориться!
– Зато я хочу, сопляк. – Его Шум начинает бурлить гневом, а еще в нем проскальзывает какое-то странное горе, яростная боль, которую можно буквально почувствовать на вкус. И непонятное волнение, как бы он ни пытался его скрыть.
Я снова пячусь в темноту.
– Я вообще-то неплохой человек, чтоб ты знал, – вдруг говорит Мэтью, почему-то смутившись, но по-прежнему размахивая мачете. – У меня жена есть. И дочка.
– Им не понравится, что вы напали на безобидного мальчика…
– Молчать! – Мэтью с трудом сглатывает слюну.
Он не уверен в себе. И не знает, что делать дальше.
Да что здесь происходит?!
– Ума не приложу, с чего вы так на меня взъелись, – говорю я, – но все равно прошу прощения. За что угодно…
– Прежде чем ты поплатишься, – выдавливает Мэтью, как будто силится меня не слушать, – я хочу, чтобы ты уяснил вот что. Мою маму звали Джессика, сопляк!
Я отшатываюсь:
– Простите?
– Мою мать, – рычит он, – звали Джессика!
Ничего не понимаю.
– Что? Я не…
– Слушай, сопляк! Просто слушай.
И он широко открывает мне свой Шум.
И я вижу…
Вижу… Вижу…
Я вижу, что он мне показывает.
– Вранье! – кричу я. – Гнусная ложь!
Ох, лучше бы я промолчал…
Мэтью испускает яростный вопль и кидается на меня.
– Беги! – ору я Манчи, разворачиваясь и со всех ног бросаясь к задним воротам. (Да ладно, вы всерьез думаете, что один нож на что-то годится против мачете?)
Мой пес без умолку лает, его Шум взрывается у меня за спиной, я подбегаю к дверям, распахиваю их… И тут до меня доходит.
Манчи со мной нет.
Я оборачиваюсь. Когда я крикнул «Беги!», Манчи побежал в другую сторону: со всей звериной яростью он кинулся на Мэтью.
– Манчи!!!
На складе так темно, что я ничего не вижу, только слышу лай, рык и лязг, а в следующую секунду раздается крик боли: все-таки Мэтью досталось от моего пса.
Хороший пес, думаю я, хороший пес.
Не могу же я его бросить!
Я лечу обратно в темноту, туда, где Мэтью скачет и размахивает мачете, а мой пес, уворачиваясь от ударов, пляшет у него под ногами и лает как оголтелый:
– Тодд! Тодд! Тодд!
Я уже в пяти шагах от них, когда Мэтью хватает мачете обеими руками и со всей силы прорубает им воздух, так что кончик втыкается в дощатый пол. Раздается визг – никаких слов, сплошная боль, – и Манчи отлетает в дальний угол.
Я с воплем врезаюсь прямо в Мэтью, и мы оба валимся на пол. Мне больно, но я хотя бы приземляюсь на него, а не наоборот, так что могло быть и хуже.
Мы откатываемся в разные стороны, и я слышу человеческий крик. Я вскакиваю на ноги с ножом в руке: задние ворота теперь далеко, а Мэтью в нескольких метрах от меня – перегородил мне путь. Где-то в темноте скулит Манчи.
А еще из деревни, со стороны зала собраний, начинает подниматься какой-то Шум, но мне сейчас не до этого.
– Я не боюсь тебя убить! – кричу я, хотя боюсь еще как. Вся надежда на то, что в моем разгоряченном и испуганном Шуме сейчас ничего не разберешь.
– Тогда нас двое, – отвечает Мэтью, хватаясь за мачете.
С первого раза оно не выходит, со второго тоже. Я не упускаю случая: ныряю в темноту и отправляюсь на поиски Манчи.
– Манчи! – зову его я, с надеждой заглядывая за снопы сена и корзины.
Мэтью все еще сопит, пытаясь вытащить мачете из пола, а Шум в городе становится все громче.
– Тодд? – доносится из темноты, из-за вязанок силоса, из маленького закутка возле стены.
– Манчи? – шепчу я, засовывая туда голову.
И быстро оглядываюсь.
Мэтью с силой выдирает мачете из пола.
– Тодд? – говорит Манчи, напуганный и растерянный. – Тодд?
Мэтью идет к нам, идет тяжело и медленно, как будто ему больше некуда торопиться, а впереди сплошной волной катится его Шум, не терпящий возражений.
У меня нет выбора. Я заползаю в закуток и выставляю вперед нож:
– Я уйду из деревни! Если вы нас не тронете, мы уйдем!
– Слишком поздно, – отвечает Мэтью. Он совсем близко.
– Вы ведь не хотите меня убивать! Я чувствую.
– Заткни пасть!
– Прошу, – говорю я, размахивая ножом. – Я тоже не хочу вам зла.
– Не убедил!
Он все ближе, ближе…
Откуда-то издалека доносится грохот. Люди бегут по улице и кричат, но ни я, ни Мэтью не оборачиваемся.
Я пытаюсь всем телом вжаться в закуток, но он слишком мал для меня. Озираюсь по сторонам: где же спрятаться?
Негде. Спрятаться негде.
Теперь решать моему ножу. Пусть даже он ничего не стоит против мачете.
– Тодд? – доносится из-за спины.
– Не бойся, Манчи, – говорю я. – Все будет хорошо.
Откуда мне знать, вдруг он поверит?
Мэтью почти рядом.
Я стискиваю нож.
Мэтью останавливается в метре от меня – так близко, что я вижу блеск его глаз.
– Джессика, – говорит он.
И замахивается мачете.
Я откидываюсь назад, заношу нож, собираю в кулак всю волю…
Но Мэтью мешкает…
Мешкает…
Я узнаю это замешательство…
И не теряю ни секунды.
Быстро помолившись – только бы они не были сделаны из той же резиновой дряни, что и канаты моста, – я одним движением перерезаю несколько веревок, скрепляющих вязанки силоса. Остальные веревки тут же рвутся, не выдержав тяжести, а я закрываю голову руками и как можно глубже вжимаюсь в закуток.
Гул, удар, «Ох!» от Мэтью, и я поднимаю глаза: его с головой завалило вязанками, только сбоку торчит рука, мачете валяется на полу. Я отшвыриваю его ногой и оглядываюсь по сторонам в поисках Манчи.
Он спрятался в темном углу за упавшими вязанками. Подбегаю к нему.
– Тодд? – говорит он. – Хвостик, Тодд?
– Манчи!
Вокруг темно, хоть глаз выколи, и мне приходится сесть на корточки. Хвост Манчи стал короче на две трети, всюду кровища, но – благослови Бог моего пса! – он все еще пытается им вилять.
– Ой, Тодд?
– Все хорошо, Манчи, – говорю я, плача в голос от радости, что ему оттяпали только хвост. – Мы тебя живо подлатаем.
– Ты, Тодд?
– Я цел, – отвечаю, гладя его по голове.
Манчи прикусывает мою руку, но я не злюсь: это он от боли.
Он лижет укушенное место и кусает снова.
– Ой, Тодд!
– Тодд Хьюитт! – Женский голос со стороны главных ворот.
Франсиа.
– Я здесь! – кричу, вставая. – Все нормально. Мэтью сошел с ума…
Но она меня не слушает.