И вот к нам прикованы уже все взгляды и Шум.
– Ты кого там везешь, Уилф? – спрашивает мужской голос с ближайшей телеги.
– Хворого мальчика! – кричит в ответ Уилф. – Совсем спятил от жара. Не знает, что несет!
– Правду говоришь?
– Да, конечно! Хворый пострел, только и всего.
– А ну покажите, – раздается женский голос. – Мы хотим на него взглянуть.
– Вдруг он шпион? – чуть не визжа, спрашивает другая женщина. – И приведет армию прямо к нам!
– Не нужны нам шпионы! – доносится голос еще одного мужчины.
– Да это Бен! – упорствует Уилф. – Он из Фарбранча родом. Кошмары ему снятся: как армия проклятого города убивает его родных. Я ручаюсь за мальчишку!
Примерно на минуту воцаряется тишина, но Шум гудит в воздухе, как рой пчел. Все смотрят на нас. Я пытаюсь вызывать в голове лихорадочный бред, думая о завоевании Фарбранча: это несложно, и сердце сразу заходится от боли.
Тишина громкая, как рев толпы.
А потом все кончается.
Медленно-медленно быки и лошади снова трогаются с места; люди еще оглядываются, но они уже двинулись в путь и скоро перестанут слышать мой Шум. Уилф тоже трогает, вот только его быки идут медленней остальных, чтобы наша телега отстала.
– Ох, прости! – опять шепчет Джейн. – Уилф велел мне помалкивать, но я…
– Ничего страшного, – говорю я, лишь бы она замолчала.
– Ты уж прости, сынок, прости…
Телегу тряхнуло: Уилф остановил быков. Он дожидается, пока караван отъедет подальше, спрыгивает с облучка и подходит к нам.
– Никто не слушает Уилфа, – говорит он, выдавливая на лице улыбку. – Но если уж слушают, то верят!
– Мне надо идти!
– Ага. Тут теперь небезопасно.
– Простите меня… – все твердит Джейн.
Я спрыгиваю с телеги, Манчи за мной. Уилф берет сумку Виолы и открывает. Джейн понимает его без слов: набирает полные горсти сушеных фруктов, хлеба и складывает все это в сумку, а сверху добавляет вяленого мяса.
– Спасибо, – говорю я.
– Надеюсь, ты ее найдешь, – говорит мне Уилф, закрывая сумку.
– Я тоже надеюсь.
Он кивает, садится обратно на облучок и дергает поводья.
– Осторожнее! – громким-прегромким шепотом говорит мне на прощание Джейн. – Не попадайся на глаза сумасшедшим!
Минуту или две я стою, провожая их взглядом, – меня все еще колотит и мучает кашель, но еда, а может, и вонь кореньев делает свое дело. Надеюсь, Манчи сможет еще раз напасть на след. Но вот как меня примут в Хейвене – это большой вопрос…
29Тысяча Ааронов
Проходит несколько минут – несколько ужасных минут, – пока Манчи снова нападает на след в лесу, затем я слышу знакомое «Сюда!», и мы пускаемся в путь.
Я уже говорил, что он хороший пес?
Наступает почти полная темнота, я все еще потею и кашляю как ненормальный, а ноги превратились в сплошные волдыри, и в голове по-прежнему гудит лихорадочный Шум, зато в животе у меня еда, и в сумке тоже, на пару дней точно хватит. Так что вперед, и только вперед.
– Манчи, ты ее чуешь? – спрашиваю я, когда мы перебираемся по бревну через ручей. – Она жива?
– Чую Виолу, – лает он в ответ, спрыгивая с бревна на берег. – Чую страх.
От этих слов я немного и ненадолго ускоряю шаг. Опять наступает полночь (двадцать два дня? двадцать один?), и в моем фонарике садится батарейка. Я достаю из сумки Виолин, но когда сядет и он, света у меня больше не будет. Опять нам то и дело попадаются холмы, и теперь они еще круче: забираться на них сложней, спускаться опасно, – но мы идем, идем, идем. Манчи все нюхает траву, а на коротких привалах, пока я кашляю, прислоняясь к деревьям, жует вяленое мясо. Потом начинает светать, и мы идем прямо к восходящему солнцу.
В тот миг, когда оно встает окончательно, мир вокруг начинает светиться.
Я останавливаюсь и хватаюсь за ближайший папоротник, чтобы не скатиться вниз по склону. Перед глазами все на секунду расплывается, я закрываю их, но это не помогает: под веками взрываются краски и искры, а тело становится как желе и качается на ветру, который дует с вершины холма. Потом мне становится лучше, хотя ощущения не проходят: мир вокруг чересчур яркий, прямо светится, как будто я попал в сон.
– Тодд? – с тревогой лает Манчи, бог знает что увидев в моем Шуме.
– Жар, – говорю я, снова кашляя. – Не надо было выбрасывать ту мерзкую тряпку.
Другого выхода нет.
Я принимаю последние таблетки из своей аптечки, и мы идем дальше.
На вершине холма меня посещает новое видение: холмы впереди, и река, и дорога, и все остальное как бы вздымается и опадает, точно рисунок на покрывале, которое кто-то встряхивает. Я смаргиваю наваждение, и мы идем дальше. У моих ног скулит Манчи. Я наклоняюсь, чтобы его погладить, но теряю равновесие и чуть не падаю. Нет уж, надо сосредоточиться на ходьбе, а то мне нипочем не спуститься с этого холма.
Я снова вспоминаю о ноже у меня за спиной, о крови спэка, которая смешалась с моей… Мало ли какая зараза теперь кружит по моим венам!
– А может, Аарон знал? – говорю я Манчи, когда мы добираемся до подножия холма и я прислоняюсь к дереву. – Может, он хотел для меня медленной смерти?
– Разумеется, – говорит Аарон, выглядывая из-за соседнего дерева.
Я с воплем отшатываюсь, размахивая руками, падаю на землю, отползаю и только тут поднимаю глаза…
Его больше нет.
Манчи склоняет голову набок:
– Тодд?
– Аарон, – говорю я.
Сердце колотится, как сумасшедшее, и я вот-вот выкашляю свои легкие.
Манчи снова принюхивается к воздуху, потом к траве.
– Сюда, – лает он, переминаясь с лапы на лапу.
Без конца кашляя, я осматриваю пестрый и зыбкий мир. Вокруг ни единого признака, что Аарон рядом: ни его Шума, ни Виолиной тишины. Я снова зажмуриваюсь.
Меня зовут Тодд Хьюитт, думаю я вопреки головокружению. Меня зовут Тодд Хьюитт.
Не открывая глаза, я нащупываю бутылку с водой, делаю глоток и съедаю немного хлеба. И только тогда осматриваюсь.
Ничего.
Вокруг ничего нет, только лес и склон очередного холма, который мне предстоит одолеть.
Да еще яркое солнце.
Утро проходит, и у подножия нового холма я натыкаюсь на ручей. Напившись холодной воды, я наполняю и бутылки.
Мне плохо, кожу саднит, пробивает то пот, то озноб, а голова весит добрую тысячу фунтов, если не больше. Я нагибаюсь к ручью и обрызгиваю себя водой.
На поверхности ручья дрожит отражение Аарона.
– Убийца, – говорит он, улыбаясь разодранным в клочья лицом.
Я вскакиваю и кое-как выхватываю из-за спины нож (острая боль пронзает позвоночник), но рядом никого, а Манчи преспокойно гоняет рыбок в ручье.
– Я тебя найду, – говорю я в воздух, который все сильнее шевелится на ветру.
Манчи поднимает голову от воды:
– Тодд?
– Найду, даже если это будет последнее, что я сделаю в жизни.
– Убийца, – вновь доносит ветер.
Секунду я лежу, тяжело дыша и кашляя, но глаза не открываю. Потом поднимаюсь, иду к ручью и плещу на себя водой, пока не начинает болеть в груди.
Я собираюсь с силами, и мы идем дальше.
Умывание холодной водой ненадолго помогает, и я успеваю одолеть еще несколько холмов, пока небо не начинает светиться снова. Все вокруг опять дрожит, и мы делаем привал.
– Убийца, – шепчут кусты то с одной, то с другой стороны. – Убийца. Убийца.
Я даже головы не поднимаю, молча жую – и все.
Это из-за спэкской крови, говорю я себе. Меня лихорадит, только и всего.
– Только и всего? – спрашивает Аарон с противоположной стороны поляны. – Если это все, что же ты так упорно за мной гонишься?
На нем воскресная ряса, а лицо целое и невредимое, как раньше. Он соединил руки перед собой, будто вот-вот начнет проповедь, и улыбается, сияя на солнце.
О, как хорошо я помню эти иезуитские улыбочки!
– Шум связывает нас воедино, юный Тодд, – говорит он, шипя и присвистывая, точно змея. – Если падет один, падут все.
– Тебя здесь нет, – говорю я сквозь стиснутые зубы.
– Нет, Тодд! – лает Манчи.
– Да неужели? – И Аарон исчезает в ослепительном сиянии.
Умом я понимаю, что Аарон ненастоящий, но сердцу плевать: оно бьется как оголтелое. Теперь Аарон маячит где-то на краю поля зрения почти все время – прячется в зарослях, прислоняется к валунам, стоит на поваленных деревьях… Я не обращаю внимания. Отворачиваюсь и ковыляю дальше.
А с вершины очередного холма вижу, что дорога впереди пересекает реку. Пейзаж вокруг непрестанно шевелится, так что меня начинает мутить, но я отчетливо вижу мост, ведущий на другой берег.
На миг меня посещает мысль: а не та ли это дорога, по которой мы с Виолой решили не идти еще в Фарбранче? Если нет, то куда она может вести в этой глуши? Я смотрю налево: там только леса и холмы, насколько хватает глаз, и они танцуют, что вообще-то холмам несвойственно. Я ненадолго закрываю глаза.
Мы спускаемся к подножию – медленно, слишком медленно. След ведет нас вдоль берега и по направлению к мосту, высокому и хлипкому, с перилами. У начала моста вода собирается в грязные лужицы.
– Он перешел реку, Манчи? – Я опираюсь руками на колени, тяжело дыша и кашляя.
Манчи нюхает землю как ненормальный, бегает туда-сюда по дороге, поднимается на мост и возвращается ко мне.
– Запах Уилфа, – лает он. – Запах телег!
– Да, я вижу следы на дороге, – говорю я, ладонями растирая лицо. – А где Виола?
– Виола! – лает Манчи. – Сюда!
Он летит прочь с дороги, вдоль нашего берега реки.
– Хороший пес, – говорю я между судорожными вдохами. – Хороший пес.
Я бегу за ним, продираясь сквозь ветви и кусты, и рев реки справа от меня звучит гораздо ближе, чем звучал последнее время.
И вдруг я попадаю в поселение.
Останавливаюсь как вкопанный и изумленно кашляю.
Деревня полностью разрушена.