– Руби их! Коли! Дави!
– Слева, слева загоняй! Ни одному псу не дать уйти! Все животом ответят!
– Прошу, у меня дети…
– Не надо!
– Я случайно здесь оказался, прошу…
Команды офицеров смешались с мольбами бунтовщиков, впрочем, последние никто не слушал. Все гвардейцы получили четкий, ясный приказ – уничтожить всякого, кто окажется с оружием в руке, и любого, кто окажется перед Кремлем. И если семеновцы занялись чисткой перед стенами, то личный отряд телохранителей императора с ним во главе направился прямиком вовнутрь.
Григорий быстро уловил «куда дует ветер», особенно четко понимание наступило после того, как вторая шальная пуля высекла искры из брусчатки под его ногами и застряла в стеганом кафтане стоящего рядом бойца.
– Уходите к нашим на подворье, не дай бог, берложники опосля про нас узнают, беды не миновать.
– А как же ты? – поинтересовался Николай – старший в отряде, отвечающий не только за бойцов, но и за Отрокова.
– Мои беды тебя волновать не должны. Ступайте, – резко ответил Григорий и, не глядя, пошел прямиком на площадь, да только не на нее саму. Не доходя десятка шагов, он нырнул в неприметную калитку и был таков…
– Выходь, а не то хуже будет! Не боись, не тронем!
– Давай, вашество, подобру-поздорову, а не то бомбой попотчуем.
Подле императрицы и младых наследников стояли пять телохранителей. Остальные полегли, защищая своими телами на стенах, подступах и в коридорах. И самое паскудное – боеприпасов для пистолей осталось на пяток выстрелов, да тройка гильз под фузею на брата, после – только честные клинки и личное мастерство. Но кто только на него будет полагаться, когда перед тобой ублюдки, посмевшие поднять руку на женщину и детей властителя бескрайних земель?
– Не желаешь по-хорошему? Быть посему. Парни – круши!
За дверью послышались шаги… Бамс! В дубовое полотно прилетел первый удар. Смачно хрустнуло дерево, скрипнул вытаскиваемый металл, и через секунду топор вгрызся в преграду вновь…
– Императрица, уходите к себе и детей забирайте, нечего вам здесь делать, – не терпящим возражений тоном сказал лейтенант Скорбышев, опытный командир и отличный фехтовальщик. И хоть ему было чуть больше тридцати, славу отличного воина он себе заработать успел. Да и мог ли быть в рядах лейб-гвардии, сиречь императорских телохранителей, плохой боец? Сюда даром что три проверки проходят… и самая легкая из всех это физическая, смешанная с боевой.
Пока бунтовщики крушили дверь, гвардейцы спешно сооружали баррикаду у них на пути. В ход шло все: начиная от стульев с лавками и заканчивая гардинами с окон, вместе с тяжелыми шторами. Конечно, куча хлама вряд ли остановит нападающих, но точно задержит, заставит врага скучковаться, а это еще дюжина или вовсе все две трупов.
– Матушка, Ваньке все это не нравится, – дернул за рукав Юлю семилетний Ярослав.
Наследник государя императора смотрел на мать необычайно серьезными карими глазами, правая ладонь паренька лежала на эфесе кинжала в три четверти локтя.
«Вырос мой мальчик», – грустно подумала Юля, понимая, что детство ее любимых малышей тает быстрее июльского тумана.
– Скоро все закончится, пусть потерпит.
Сын нахмурился, и было заметно, что хочет о чем-то спросить, но все же в последний момент передумал.
– Уходите, мы их задержим!
Лейтенант резко развернулся и вскинул пистоль. Выстрел громом ударил по ушам, следом присоединились остальные гвардейцы. За дверью кто-то упал, заорали благим матом раненые, не отстали от них и более живучие подельники. И тут же ответили!
– Берегитесь!
Лейтенант втолкнул Юлю с детьми в комнату. Выстрел. Скорбышев вздрогнул, улыбнулся чуточку виновато и с силой захлопнул дверь. Клинок словно живой заиграл в его руке, успевая парировать и контратаковать сразу трех врагов. Из пяти гвардейцев на ногах осталось двое всего за несколько выстрелов. Да и как могло быть иначе, когда расстреливают считай в упор?
– Стой, сученыш, сдохни как полагается, не гневи меня!
На лейтенанта наседал розовощекий крепыш с пышной курчавой бородой. На славянина он походил мало, в нем явно чувствовалась нурманская кровь, слишком уж яростно горели его глаза. Того и гляди рыкнет зверем, заволочет глаза алая пелена и кинется на своих же соратников.
– Трепись аки баба у колодца, авось поумнеешь, – выплюнул Скорбышев. Лихо закрутил саблю и на обманку поймал противника: полоснул клинком по левому бицепсу. Рана не критичная, но кровавая и неудобная. Если б бой шел один в один, то лейтенанту не составило труда выиграть, тем более что классом и мастерством он превосходил врага. Вот только сражался раненый Скорбышев против трех разом, да и то эти не последние – наверняка еще подельники есть. Атаковали Кремль ну никак не меньше полсотни ворогов.
Между тем императрица вместе с наследниками искала способ вырваться из ловушки, но никак не могла придумать чего-нибудь стоящего. Идеи крутились одна бредовей другой.
Вон и шум за хлипковатой дверью стих…
– Открывай, твое величество! – не сдерживая злобы, приказал командир напавших и чуть тише добавил: – Ух, сучий потрох все же достал меня. По-хорошему прошу, а не то по кругу пустим, не поглядим на твое положение… Ну, не хочешь по-доброму, будет по-плохому. Ребятушки, ломайте!
Стоило Ярому ворваться в толпу восставших, как с меня окончательно слетел налет гуманности. Жажда уничтожить гниль, что подвергла опасности моих близких, заволокла взор кровавой пеленой. Мир погрузился в красную полутьму, рассеять которую не смог бы, наверное, и божественный свет.
Клинок с рукой жили отдельно от меня: рубили, кололи – прокладывали дорогу к распахнутым воротам Кремля. С боков и позади бились гвардейцы, Нарушкин вовсе умудрился вырваться вперед вместе с пятеркой наиболее умелых рубак, оставляя за собой кровавую просеку.
Боевые кони били бунтовщиков не менее люто, чем люди. Уж Ярый это доказал точно. От копыт моего боевого товарища полегло не меньше дюжины ублюдков, и это только те, кого я заметил боковым зрением.
Странное дело, но хоть тело распирал адреналин, кровь кипела и требовала буйства, да и пелена никуда не делась, но в какой-то момент почувствовал, словно мое второе «Я» отстранилось от бойни. И будто бы тело превратилось в механизм, научившийся отлично биться, но никак не чувствовать.
Минута потребовалось нам, чтобы добраться до ворот. Еще пара секунд – вырубить хлипкий заслон из бородатых, немытых бомжеватых мужиков, державших остроги и стрелецкие бердыши. Как только пищали не додумались приволочь?
Хотя нет, вон валяются парочка, видимо не до перезарядки им сейчас.
– Руби!
– На женскую половину, все на женскую половину!
– Бейтесь, ублюдки, иначе ваши потроха скормлю крысам!
Ор стоял такой, что впору беруши вставлять. И стихать он точно не думал. Бунтовщики частью побежали, частью продолжали биться, но таяли быстрее ложки меда в кипятке. Однако главного мы еще не добились – найти императрицу с детьми не получалось.
– Быстрее, государь, они ворвались в опочивальню императрицы!
Окидываю взглядом окна на третьем пролете и с ужасом понимаю, что времени осталось с гулькин хрен или того меньше…
– Делайте что угодно, но только спасите, – рычу в ответ, срываясь с места.
Вот только впереди уже несутся, будто табун коней, преданные телохранители, они мимоходом оттеснили часть гвардейцев-семеновцев, попавших в Кремль вместе с нами. И ведь понимаю – не виноваты они в случившейся трагедии – разумом знаю, а сердце не принимает, отказывается доверять полностью. Посему и чувствую себя спокойней в окружении нарушкинских бойцов: верных, опытных и надежных как гранитная скала.
В коридорах на каждом углу попадались мертвые тела врагов, кое-где изрешеченные пулями или порубленные десятком клинков защитники. Видно, что оборонялись, не жалея ни себя, ни тем более противника. Но силы заведомо оказались неравны…
– Скорее, мать вашу! – подгоняю я бойцов, перескакивая одним махом пяток ступеней.
До опочивальни Юли осталось меньше сотни метров – мелочь, казалось бы, но, когда на кону жизни родных, каждая секунда промедления может оказаться последней.
Впереди внезапно вспыхнула скоротечная схватка. Выстрелы, сабельная сшибка и мгновенно разлившаяся патокой тишина, изредка нарушаемая одышкой бойцов.
– Сдавайтесь и тогда вам оставят жизнь, – без намека на эмоции предложил бунтовщикам Михаил Нарушкин.
И ведь каков шельмец – десять секунд тому назад бежал рядом со мной, а как понадобилось, вырвался вперед. Ну что ж, пусть проведет переговоры, время потянет, авось поведутся ублюдки. Нет, нарушать слово я бы не стал – раз переступив черту, обратной дороги не будет, но вот устроить так, чтоб до последних минут жизни бандиты проклинали свою участь – мне под силу.
– Зови государя, с тобой лясы точить мне не с руки, – рыкнул в ответ заправила бандитов.
– А ты не много ли хочешь, смерд? – панцирь отчужденности треснул, и голос Михаила зазвенел от неприкрытой злобы.
– Ого-го каков пес! – рассмеялся главарь. – Ты еще гавкни на меня. Все, утомил – умолкни и зови государя!
Нарушкин на сей пассаж не ответил, но если б взглядом можно было убивать: бандит преставился бы в тяжких муках в тот же миг.
– Кто тут такой разговорчивый?
А что меня звать, если я рядом стою. Вон пара шагов и внимательно гляжу на главаря бандитов, держащего подле себя мою ненаглядную Юлю, кривой кинжал в локоть длиной замер в миллиметре от шеи любимой. В двух шагах от них стоят Ярослав с Иваном: оба чуток растерянные, но готовые защищать маму до последнего. Вот только никто им этого не позволит – подельники аль подчиненные главаря держат их больно надежно.
Сердце сжимается от одной мысли, что может пролиться кровь близких, но и слабину дать нельзя – аукнется потом, так что любое восстание покажется детской игрой в песочнице!
– Ну слава богам, явился…
Атаман, или как его еще назвать, не знаю, ощерился, в серых рыбьих глазах вспыхнула радуга безумства, и тут же пистоль, что до сего момента плотно прижимался к спине императрицы вынырнул у нее из-под локтя. Дуло смотрело прямо мне в живот. От неожиданности я будто одурманенный глядел на металлическую трубку с насечкой, но даже понимая, что медлить нельзя, заторможенно смотрел на оружие, не в силах сдвинуться с места. И ведь какое скотство – в бою не единожды Старухе с косой в лицо глядел, а тут как юнец розовощекий духовно опростался…