И вот теперь, по прошествии четырех месяцев, Святейший Синод вынес свой вердикт по вопросу.
– Ваше святейшество, вы хотели что-то сказать? – как можно учтивей спросил я патриарха, надеясь тем самым смягчить невольную грубость.
– Синод внимательно изучил предложения англиканской ветви православия. Они ведь даже считают себя «остатками древнего православия Британии»…
– А на самом деле? – удивился я этому известию, признаться, в послании ни о чем подобном сказано не было.
– Возможно, какие-то ритуалы первохристиан им известны, но вот сама близость сомнительна, – пожал плечами патриарх.
– Так какое решение принял Синод?
– Большинство иерархов русской православной церкви считают, что это сближение возможно, но только в случае изменения некоторых обязательных условий обоих епископов.
– И каких же? – заинтересованно спросил я. Странно, но берложники ничего подобного мне не сообщали, только довели решение, что предложение общим голосованием отклонено, а теперь выясняется, что это не так. Начались новые кулуарные игры в высшем духовенстве? Надо присмотреться к митрополитам и архиепископам, кто из них такой деятельный.
– Во-первых, они требуют, чтобы иерусалимская церковь была признана изначальной и именно под ее рукой следует начинать объединение всех православных, вследствие этого иерусалимский патриарх должен иметь председательство перед всеми другими христианскими патриархами, невзирая ни на какие реалии. Во-вторых, британское духовенство хочет быть мудрее богоносных отцов, как будто от неразумия определивших порядок патриарших престолов! Притом это дело не касается догматов веры.
– Это почему же, владыка? Зачем тогда они прислали предложение о сближении, если сами выставили непреодолимые барьеры? – удивленно спросил я Иерофана.
– Сие мне не ведомо, возможно, дело не только в духовном… – пожал плечами патриарх. – Они обещали ввести древнейшую англиканскую литургию, отвергая новую, как несогласную с восточной православной. Однако мы признаем только одну литургию, которая и должна быть введена у англичан, англиканская же неизвестна и подозрительна, не внесено ли в нее еретиками что-нибудь противное благочестию? Не хватает нам только взрастить еще одних староверов.
– Не стоит начинать этот разговор, ваше святейшество, – сразу обрубил я патриарха. Мне не хотелось вновь вступать в полемический спор: единожды принятое решение уже не изменяется, тем более что староверы уравнены в правах с никонианцами.
– Как пожелает государь.
– Владыка, у тебя есть еще что-нибудь для меня?
– Все что хотел, я сказал, сын мой, – понятливо улыбнувшись, Иерофан встал с кресла и, шурша одеждами, вышел из кабинета, лишь на пороге он на секунду остановился и, не поворачивая головы, тихо сказал: – Прощение…
Вчерашний разговор припорошило сегодняшними проблемами, но в негласной табели влияния можно считать, что попытка воздействия на меня со стороны Церкви удалась, да и патриарх Иерофан достоин похвалы не меньшей, чем мои генералы.
Владыка развил бурную деятельность в делах миссионерства и обучения молодых монахов. Видимо он правильно понял давний разговор о том, что не стоит «плыть против течения», с царем всегда нужно искать компромиссные решения. И вот когда золотая середина найдена, нужно изыскать момент и настоять на своем, если собеседник не полный дуб и мозги у него работают, то как минимум предложение будет внимательно выслушано. Примут его или нет – вопрос другой.
И все же вернемся к суду, столь мною нелюбимому занятию. А люди-то смотрят, выжидают, и что им неймется?
– Так что, Василий Андреевич, мне с вами делать? – с напускным безразличием спросил я Опухтина.
Он глядел на меня словно кролик на удава, попытался открыть рот и сказать что-то в оправдание, но с губ сорвался только сиплый хрип. Предложить что-нибудь осмысленное виновный не смог. Наверное, уже представлял сальную пеньковую петлю, свободно обхватывающую шею в районе четвертого-пятого шейных позвонков. Разочаровать его, что ли?
– Вы способный квартирмейстер, нареканий по службе у меня, да и у князя-кесаря, насколько мне известно, не было, – кивнул я на Ромодановского, тот прошамкал нечто утвердительное, устало прикрыв дряблые стариковские веки, тяжелыми шорами закрывающие блеклые серые глаза.
«А ведь ему уже 74 года», – грустно подумал я, глядя на уставшего от жизни и власти человека.
– Грех отправлять в ссылку столь полезного человека, поэтому даю вам на выбор две возможности избежать смертной казни. Первая – вы вместе с семьей лишайтесь половины движимого и недвижимого имущества и отправляетесь на поселение в Сибирь, в то место, куда укажет новый сибирский губернатор. Как вы понимаете, гнать вместе с собой крестьян вам никто не позволит, поэтому все деревеньки у вас купит казна…
По Большому залу московского Кремля пробежал недовольный шепот, но через мгновение звуки стихли. Недаром возле стен стояли сотни полторы гвардейцев и пара десятков берложников. Недовольных и искренне сочувствующих подсудимым выписывали в небольшие списки, чтобы потом в спокойной обстановке проверить их лояльность государю и затем решать, что делать дальше: начинать сыскное дело или на время забыть о сиюминутном сочувствии.
– И второй вариант почти такой же, как и первый, только вместо ссылки вам предоставляется возможность стать одним из преподавателей в корпусе «Русских витязей» с возможностью возвращения на статскую должность.
Подобного предложения бывшему царскому советнику ни один из собравшихся в зале людей не ожидал, даже князь-кесарь и тот слегка приподнял веки, выражая искреннее удивление.
– Время на раздумья не предусмотрено, Василий Андреевич, – с прохладцей добавил я, наблюдая боковым зрением за реакцией князя Волконского. Ведь если я Опухтину предложил подобную альтернативу, то уж одному из самых именитых людей царства, по его разумению, должен предложить нечто подобное.
– Громче, а то собравшиеся господа дворяне не слышат, – окончательно продавливаю его. Жестко и даже жестоко, но надо.
– Я согласен обучать отроков, – собравшись с силами, громко повторил Василий Андреевич, поднимая взгляд от пола на меня. В его карих глазах не было ни бешенства, ни ярости, ни страха, только обреченность и осознание неминуемого краха.
Чем выше ты взобрался, тем дольше падать. Закон притяжения действенен не только для камней и стрел…
– У вас есть три дня на сборы и оформление подорожной и купчей, все вопросы о продаже земель, если захотите, будете решать уже в Рязани. Ступайте, гвардейцы проводят вас до дома и присмотрят, чтобы все прошло как надо и в срок.
Последние слова заставили Опухтина поникнуть еще больше: что бы там ни говорили, но сопровождение до дома под конвоем гвардейцев ярко показывает падение авторитета и престижа. Царский советник это понял, но противится не стал – знал, чем может закончиться неповиновение царю. Два солдата дожидались будущего преподавателя корпуса возле дверей, унижать его прилюдно я не собирался, хватит с него и суда, надеюсь, голова у него будет работать как надо, и мне не придется повторно устраивать еще одно разбирательство.
Как только Опухтин вышел из зала, его место занял князь Волконский. И хотя под глазами у него были синяки, а лицо осунулось, он продолжал смотреть на мир вокруг себя спокойным взглядом, будто сидение в камере Берлоги всего лишь мелкое недоразумение, которое вскоре решится обязательно в его пользу, и он вновь займется делом.
– Вам есть что сказать, князь? – хриплым, простуженным голосом спросил Волконского князь-кесарь, открывая перед собой пухленькую кожаную папку.
– Нет.
– Ну раз так, то я думаю, вам не надо говорить, в чем суть обвинения. Каждый в зале мог ознакомиться с раздаточными листами, в них указаны всё что надо. Однако есть кое-какие моменты, которые требуют отдельного освещения, неясные моменты должен сказать, – Ромодановский угрюмо смотрел на князя, медленно перекладывая стопку листов из папки на стол.
Когда стопка достигла критической отметки, князь-кесарь легонько подтолкнул ее ко мне. На верхнем листе глава Берлоги выделил карандашом пару фраз. Прочитав их, я удивленно посмотрел на Волконского. Честно сказать, подобного от него я не ожидал. Да и от князя-кесаря тоже, мог бы заранее известить.
Речь шла не только о злоупотреблениях, но и о сокрытии двух золотых приисков в Сибири, обнаруженных одной из поисковых команд, регулярно засылаемых в сибирскую глушь последние четыре года. Нарушение и впрямь немалое, за это простым домашним арестом не отделаться. Хотя, с другой стороны, настраивать против себя старую аристократию в то время, когда контакт уже налажен, не дело.
– Учитывая ваш богатый жизненный опыт, грех его растрачивать в ссылке, – неторопливо сделал вступление князь-кесарь.
Я между тем внимательно следил за реакцией Волконского, а она оказалась более чем показательна, он не сдержался и оглянулся, словно искал у зала поддержки, хотя, быть может, не у всего зала, а только у некоторых зрителей. Интересно, на кого он бросил столь многозначительный взгляд? Увы, но отследить его теперь нельзя, хотя, быть может, кто-нибудь из берложников умудрился заметить?
Ромодановский продолжил:
– Поэтому вам предлагается отправиться послом в Персию…
Князь хотел было что-то сказать, но в последний момент замолчал.
– Ваш ответ?
– Я согласен.
– Замечательно, караван с рухлядью и сопровождением вскоре будет собран, у вас, князь, есть неделя на сборы, – не глядя на Волконского, Ромодановский убрал в папку лист, лежавший перед ним с начала суда, после чего как-то странно посмотрел на обвиняемого. Мол, чего ты тут стоишь или наказание жестче сделать?
– Ступай, Михаил Андреевич, время дорого, – устало добавил я.
Следом за Волконским должны были ввести последнего обвиняемого – князя Гагарина, однако вместо него в зал вошел невысокий жилистый офицер в темно-серой форме Царской Службы безопасности. Он быстро прошел к нашему столу и, спросив разрешения, передал донесение. Открыв письмо, я облегченно выдохнул. Бывший губернатор представился…