Глобальных среди них почти нет, но вот по мелочи вполне неплохо получается. Если солдат за Отечество кровь проливает, почему, становясь калекой, он должен быть изгоем? Неужели у русского человека такая мерзкая и черствая душа, что он позволит случиться такому? Нет, конечно, нет! Царь – отец народа – обязан заботиться о нем. Пусть иногда действуя как строгий и жесткий родитель, но все-таки родитель! Государь должен в первую очередь заботиться о собственной армии, холить и лелеять, не забывая удерживать в ежовых рукавицах, требуя от нее того, для чего она, собственно, и создавалась – гарантий мира и благополучия Отечества, преданности царскому дому.
А коли какой государь забудет сию истину… Что ж, мне жаль этого безумца, ибо в скором времени он будет кормить не свою армию, а армию захватчиков или «союзников», как делают это сейчас польские шляхтичи. Правда, Август Саксонский – король, но ведет он себя явно не по-королевски, как и его наемники, по недоразумению называемые солдатами…
Прошло две недели с момента прибытия гонца с радостным известием. Княжество Валахия, во главе с великим спафарием Фомой Кантакузеном, объявленным гласом народным, вошло в союз с Россией и Молдавией почти на тех же условиях, что и Молдавия. От его имени дана присяга верности, благо сам Фома неделю назад прибыл в ставку.
Драгуны Меншикова, занятые переправкой продовольствия к театру военных действий на дунайском побережье, временно выбыли из рядов кавалерии. Сейчас важно запастись терпением и ждать вестей с Крыма и Кубани, а также дождаться корпуса князя Долгорукого из Польши, вместе с обещанными десятью тысячами кавалерии Августа. Да и рекруты обоих княжеств, сражающиеся за свободу от гнета султана, становятся пусть не могучей силой, но и не пустым местом точно, особенно когда подтянуть подкрепления в этот район в короткое время проблематично. Это не Россия.
Гарац – большой приятный город на берегу Дуная, густонаселенный, но плохо защищенный от нападения. Он может стать превосходной ловушкой для любой армии, захотевшей расквартироваться в нем в ожидании наступающего противника. Поэтому русская армия расположилась в сорока верстах ниже по течению, в краях, мало задетых весенним нашествием саранчи и идеально подходящих для удачной переправы всего войска в течение трех-четырех дней, на случай резкого изменения планов кампании войны. Полевая крепость вокруг лагеря растет как на дрожжах, артиллерия, экономя снаряды и порох, сделала пробную пристрелку по секторам. Результат сочли удовлетворительным и прекратили тратить боеприпасы: их и так немного.
– Левой! Левой! Раз! Раз… – далеко разносились над импровизированным плацем, утоптанным за последние четыре дня тысячами армейских сапог, голоса сержантов.
Генералы и полковники, разбив полевые шатры, каждую свободную минуту посвящают обработке получаемых от лазутчиков данных. Со дня на день в поле зрения дальних дозоров должна появиться разношерстная армия визиря Балтаджи. Но известие не такое шокирующее: мы к нему готовы. Меня больше волнует другое: в православных землях Османской империи несколько недель подряд вспыхивают очаговые восстания против мусульманского ига. Повстанцы подчистую вырезают слабые турецкие гарнизоны в черногорских поселениях, пробиваются на соединение с малыми отрядами собратьев.
Кампания турок начинается не самым приятным образом. Воевать на три фронта для любой империи – верх расточительства, а при условии, что у султана и так дела идут не лучшим образом… Великому визирю стоит крепко задуматься о последствиях возможного поражения – отставка будет меньшим из зол.
– К вам, ваше величество, его высокопреосвященство патриарх Иерусалимский…
Поздно ночью в шатер, освещенный толстыми восковыми свечами и парой масляных лампадок, вошел обер-камергер, тихо шепнул о тайном прибытии высокопоставленного лица.
Кивнув, я убираю со стола листы с тактическими схемами, достаю початую бутылку вина. На столе появляются стеклянные венецианские бокалы – роскошь! Рубиновая влага переливается в них. Закончив с вином, ставлю бокалы на край стола, задумчиво водя пальцем по ободку одного из них.
Через минуту полотняная дверь откинулась в сторону, и под покровом ночи в шатер вошел облаченный в темный плащ мужчина преклонных лет. С улыбкой на устах приподнимаюсь с места, слегка кланяюсь, соблюдая правила приличия: не абы кто передо мной – патриарх Иерусалимский. Насколько он похож на свой портрет, не мне судить – темно, знаете ли, – но сходство какое-то присутствует точно.
– Я очень рад, ваше величество, что вы смогли меня принять, – с какой-то опаской тихо сказал патриарх, между делом протягивая руку для поцелуя. Алые рубины, зелень изумрудов, солнечный блеск топазов перстней, нанизанных на пальцы патриарха, засверкали в свете факелов и медных лампад ярче радуги в хмурый ненастный день.
Я, не замечая намека, протягиваю руку навстречу, слегка сжимаю пальцы патриарха и… все, на большее пускай не рассчитывает. Не хватало русскому царю руки не пойми кому целовать!
– Я рад лицезреть патриарха Иерусалимского Хрисанфа, но для чего вы здесь, ваше высокопреосвященство? Зачем в такую темень идти сквозь недружелюбные земли, когда армии находятся опасно близко друг от друга?
– Я отписывал вам, ваше величество, что обстоятельства требуют сего шага, – попытался оправдаться патриарх.
– Да-да, несомненно, дело запутанное, странное. Поэтому я согласился на его обсуждение в такую тревожную пору. Иначе вы были бы вынуждены прибыть ко мне так, как и подобает православному иерарху.
Мои нахмуренные брови угловато изгибаются, каждый волосок неприветливо говорит патриарху: «Что ты, владыко, как смерд, под покровом ночи шатаешься, веру православную позоришь?» Намекая на то, что хотя Иерусалим во власти османов, однако недовольства этим обстоятельством Хрисанф не испытывает.
– Так в чем же дело, ваше высокопреосвященство? Объясните мне, а то из вашего письма я понял только, что вы желаете скорее увидеться со мной. Сакральный же смысл ваших витиеватых фраз от царского разума ускользнул.
– Увидеться с вами, ваше величество, я желал, не помышляя о том, чтобы как-то навредить, наоборот…
– Присаживайтесь, ваше высокопреосвященство, нам предстоит долгий разговор, – указываю патриарху на одно из походных кресел, сделанное из толстых ивовых ветвей искусным ивановским мастером Антоном Некрытых.
– Спасибо. – Тяжело дыша, Хрисанф облегченно выдохнул, расслабленно замирая в кресле, привыкая к его необычной форме. – Я прибыл к вашему величеству с секретным поручением от султана.
– Хм, это интересно…
Мои брови медленно поползли вверх: такого я не ожидал, ведь ни одного боя не было, так, пара стычек драгун с местным турецким ополчением за Дунаем, ничего более.
– Султан предлагает вашему величеству мир сроком на двадцать лет со следующими условиями: все земли до Дуная – Новороссия с Очаковом, Бессарабия, часть Молдавии – отходят к России; взамен ваше величество обещает вывести войска с Крымского полуострова и не вести переговоров с христианскими народами империи.
Небольшой свиток появился из одеяния патриарха, перекочевав в мои руки. Хрисанф замер в ожидании.
«Что ж, опасения султана понятны, ему не хочется видеть объятые огнем восстаний христианские владения, к которым на голом энтузиазме может присоединиться и мусульманская чернь в отдаленных областях, на правах собственного суверенитета естественно. Но имею ли я право соглашаться на это? Ведь доверились черногорцы, сербы, греки, они режут турок как курей, надеются на помощь. Если я соглашусь, то их в конечном счете разобьют и убьют, а их семьи окажутся в том положении, когда лучше умереть, но не сдаться на милость врагу». Мысли метались, словно обезумевшие кони, голова опухла от дум и понимания: легкая победа не может быть полной и окончательной. Особенно с таким извечным врагом.
– А вы сами, патриарх, как думаете: могу я согласиться на это? – напрямую спрашиваю Хрисанфа.
– Да, можете, ваше величество, – тут же отвечает он.
– Вы неправы, – слетают с губ тихие слова, на висках выступают капельки пота. – Ступайте, ваше высокопреосвященство, мира с султаном на таких условиях не будет.
– Но почему?! – изумляется патриарх, с непониманием глядя мне в глаза.
– Да потому! Все, что приходит в руки само по себе, без каких-либо усилий, не задерживается у владельца! Только усилиями можно добиться того, чтобы свершения жили в веках, а не захирели через пару десятков лет! Ступайте, патриарх, ступайте, не вводите меня в искушение…
Я закрываю глаза, до крови прокусывая губу.
– Прощайте, молодой царь, да пребудет с вами Бог, и да поможет он в ваших начинаниях.
Хрисанф устало благословил меня и тихо вышел из шатра, не видя, как по моему подбородку маленьким ручейком стекает алая кровь, а из карих глаз катятся капельки слез.
«Простите меня, сыны Руси-матушки, но так надо для наших потомков, так надо для нас самих, так надо нашим братьям…»
Далеко за полночь в шатер вошел Никифор, тяжело вздохнул и, не говоря ни слова, вышел прочь.
В руке государя зажат листок с посланием от австрийских сербов из городов Арада и Сегедина, привезенный сотником Богданом Поповичем в апреле.
О благочестивейший царь, красносиятельное солнце правды! Милостивым оком воззри на нас, убогих, и твоими царскими щедротами промысли о нашей отеческой Сербской земле, от многих лет, грехов ради наших, ярмом басурманским обремененной, особенно когда воздвигнет Господь Бог крестоносную десницу твою на басурмана. Не забудь и нас, малейших, приглашением царским и милованием своим, да и мы потщимся службою своею за своего православного царя.
Чернильные строчки смешались с яркими алыми каплями, упавшими на серую бумагу.
Глава 8
Май 1711 года от Р. Х.
Москва. Кремль
В Серебряной зале собрались около двух десятков человек. Все они устроились за длинным прямоугольным столом из черного дерева, с резными ножками. Царские советники сидели на мягких высоких стульях, озадаченно поглядывая на пустующие места.