– Стрелы!
Конники достали из-за спин луки. Секунда – и сотня стрел взметнулась ввысь, за ней другая сотня, а за ней еще и еще, до тех пор, пока степняки не приблизились на расстояние сотни саженей. Именно тогда заговорили до этого выжидавшие наиболее удачного момента русские орудия, расстреливая турок словно в тире.
– Вперед!
Лица молодых гяуров белы, словно известняк, но, шайтан, почему они не бегут?! Эти сыны шакала забыли, как их били предки?! Так покажем им, чего стоят настоящие воины Аллаха!
Последние слова сорвались с губ Джарана аль Кафура, прославившегося в одиночных схватках с непокорными восточными племенами. Его конь бросился вперед, на русские шеренги. Следом за ним устремились остальные сотни турецкой конницы. Желание каждого правоверного одно – выдержать обстрел артиллерии, не попасть под шальной снаряд, а после прорваться к линии врага и вырезать православных глупцов.
Но не успел Джаран добраться до русских воинов, как упал под копыта соседа с размозженной головой – меткий выстрел в голову навечно остудил горячий норов командира конной сотни. Половина черепа разлетелась: шутка ли – выдержать прямое попадание двенадцатимиллиметровой пули? Не увидел аль Кафур, как откатываются от ощетинившихся, словно дикобраз, шеренг правоверные собратья, не пожелавшие насаживать коней на русские пики да рисковать в столь безнадежном деле драгоценной жизнью.
– Гришка, сучий ты потрох, куда наводишь? Вправо прими, вправо, я сказал! Да я тебя вместо банника использовать начну, если ты еще раз такое устроишь!
Майор от артиллерии Капустин вымерял угол наводки, матерясь что есть силы на нерадивого подчиненного. Прицел оказался сбит одним из молодых сержантов, два месяца назад прибывшим к нему в подчинение.
– Виноват, исправлюсь, ваше высокоблагородие! – запыхавшись, ответил Гриша Платов, помогая командиру.
Над головами артиллеристов, обслуживающих полковые трехфунтовые пушки, проносились десятки стрел, порой улетали в молоко пули, но расчет не отвлекался, работал на пределе своих возможностей. Банили, чистили, заряжали, стреляли картечью по наступающему врагу, усеивали просторы неизвестной равнины трупами и ранеными.
Все чаще и чаще рядом с пушкой падают русские солдаты: что ни говори, а редут не крепость, взять его много проще, чем зачуханную крепостицу. А помощи ждать неоткуда: стоят свежие батальоны и ждут команды, а роты тают, как лед в июльский полдень.
– Наши идут! Ура, братцы! – радостно заорал молодой капрал во всю мощь луженой глотки.
Но сразу замолк и, обиженно булькнув, осел на земляной пол редута, захлебываясь кровью. Татарская стрела вошла на излете капралу в кадык, наконечник вышел чуть выше левой лопатки.
Увидев, что подкрепление близко, солдаты с удвоенной силой били лезущих басурман. Только слишком много врагов: порой убиваешь одного, а ему на смену лезут трое таких же – грязных, потных и вонючих, яростных и охочих до русской крови.
Правый редут не выдержал натиска – десяток османов успел закрепиться на небольшом пятачке, ввысь взлетело зеленое знамя с полумесяцем…
– Да чего он ждет?!
Пальцы самопроизвольно сжимаются в кулак, слышен хруст суставов.
– Генерал Чириков выслал подкрепление, положение не такое опасное, как кажется, – заметил фельдмаршал, наблюдая за сражением на редуте.
Действительно, две роты фузилеров только подошли к редуту, а внутри уже успели выбить врагов, отбросить назад вражескую пехоту и выкинуть на землю турецкое знамя. Но только свежие силы заняли места у бойниц редута, как турки полезли вновь.
Постепенно противостояние смещалось к нашим позициям, битва возле первых редутов велась настолько ожесточенно, что сечь на флангах в сравнении с ней меркла, как пламя свечи в сравнении с лучами солнца. Артиллеристы едва успевали охлаждать орудия уксусом. Еще час-два такой стрельбы, и стволы пушек начнут разрываться – всему есть предел!
Временный успех радовал, но враги подтянули на рубеж собственную артиллерию и теперь, пристреливаясь, закидывали подножие холмов ядрами и бомбами. На холмах сразу выявили опасность, началась артиллерийская дуэль, о помощи артиллерии войскам временно пришлось забыть. Только картечницы продолжали посылать смертельный рой граненых чугунных снарядов, выкашивая зараз порой по несколько десятков врагов.
Положение немного выправляли мортирки витязей, вовремя отстреливающие подходящие к редутам подкрепления турок, но и они не вечны. После часа стрельбы запасы мортирщиков закончились, и их перекинули в лагерь. Теперь дело за стрелковыми командами.
– Пора светлейшего князя посылать, иначе выбьют солдат, – замечает Шереметев, глядя, как вторая линия вместе с первой из последних сил удерживают позиции, отстреливаясь от конников.
Центр обороны трещал, еще немного без свежих подкреплений, и полки не смогут отбиться, их просто завалят трупами, а по телам пройдут свежие турецкие солдаты. Что ж, пусть Меншиков, талантливый кавалерийский генерал, искупает глупости своей натуры, грех этим не воспользоваться, тем более когда квалифицированных кадров раз-два и обчелся.
Приказ отдан, драгуны, спешившиеся возле четвероногих товарищей, услышав зычные команды офицеров, попрыгали в седла. Казаки взлетели на степных лошадок, выстроились в некое подобие строя. До драгун по части строевой выучки им далеко, но неприхотливость и высокие боевые качества с лихвой окупают небрежный облик казаков.
– Пусть Рене готовится. В случае неудачи Меншикова он должен ударить во фланг туркам, иначе нас и правда задавят. Проклятье! Что они лезут как обезумевшие? Неужели умирать сотнями для них высшее наслаждение?! – хмуро бросаю в пустоту.
Однако князь, наблюдающий рядом со мной за ходом сражения, невесело усмехнулся.
– Они мусульмане, мы христиане, война с нами для них священна. Хотя выучка у них действительно крайне плоха, а про артиллеристов и говорить ничего не надо, стоит только посмотреть на результаты часовых стрельб. Правда, сипахи с янычарами выгодно отличаются от общей массы вчерашних пастухов.
Невольно перевожу взгляд на подножие ближайшего холма, и на сердце становится легче. Рытвины, борозды, невзорвавшиеся бомбы, ядра – все перемешалось в черноземе и зеленой сочной траве. Батареи за земляным валом спокойно и размеренно стреляют вдаль, иногда по приказу командира посылая вниз рой свинцовых ос, выкашивая близко подошедших врагов.
– Прикрыть линии нужно скорее, причем именно центр…
– Рано пока, нужно, чтобы они втянулись дальше, – обрываю князя, глядя, как четыре полка, занявшие трехшереножным строем чуть ли не целую версту, контратакуют навалившихся на них турок.
Плотная завеса белесого дыма позволяет увидеть силуэты, не более того. Возле них то и дело громыхают взрывы бомб, фузейные залпы. Роты резерва бодрым шагом движутся на помощь товарищам, барабанный бой с каждой минутой звучит яростнее, громче. Вот-вот рота разобьется на взводы и вступит в бой, за ней еще одна и еще – весь батальон с веселой злостью устремится на врага.
Новые роты вливаются в реку неистовства. Каждый солдат стреляет в упор по ненавистным врагам, прокладывая дорогу сквозь толпу басурман, не понимающих, как жалкая горстка гяуров умудряется не только держаться против них, но и истреблять правоверных воинов сотнями, неся потери один к десяти, а то и меньше! Редуты отстреливались как могли, пушки расстреляли боезапас, саперные команды бегом подносили новые боеприпасы, в ход шло все: картечь, неведомо как оказавшиеся тут книппели, ядра, остатки бомб, по большей части забракованных из-за неподходящего размера.
Два правых редута то и дело переходили из рук в руки. Только благодаря стоящим позади люнетам и фланговым редутам – фланкирующему огню, буквально поливающему толпы турок, – русские линии кое-как сдерживали напор. Но и они не бессмертны. Рогатки помогали сдерживать кавалерию врага, но против пехоты они бессильны. Многотысячное войско врага, словно саранча, накатывало на зыбкие шеренги русского войска. Еще мгновение – и линии порвутся, река басурман хлынет в тыл русским войскам.
Но нет, проходят минуты, а неистовое противостояние длится и длится, ежеминутно перемалывая в жерновах войны жизни сотен людей. Заиграли полковые литавры, закричали вечное «ура!» драгуны, лихо засвистели казаки полковника Матвеева, показались из-за первого холма островерхие шапки калмыцкого отряда. Почти вся кавалерия выведена в бой. Прорваться к вражескому центру она не могла, но отсечь часть войска должна сподобиться, сил для этой задумки хватит. А там, лишившись четкого командования, отражая атаки с двух сторон, остатки турок полягут или побегут. Причем паническое бегство будет намного лучше, нежели героическая смерть десятка тысяч туземцев Османской империи. Необходимо оставить им лазейку…
– Пусть молдавские полки начинают.
Фельдмаршал покачал головой, явно соглашаясь с моим решением, и, махнув рукой, послал нового вестового. Звуковые команды поневоле пришлось оставить, не до них сейчас.
Солнце подходит к зениту. Сражающимся требуется отдых, необходимо отвести передовые части, от которых осталось немного. Война – существо кровавое и ненасытное, начав, закончить ее непросто. Поневоле, глядя на эти ужасы, задумаешься о пацифизме. Однако тот народ, который не желает кормить свою армию, вынужден кормить чужую. Так есть, так было и так будет! Это правило не изменить и подобной участи не избежать. А раз есть армия, то необходимо ее использовать. А где ее использовать, как не на арене воинской славы? Замкнутый круг получается, разорвав который, страна лишится всего. Пускай не сразу, но через два-три поколения точно.
– Перевести огонь артиллерии на правый фланг, туда, где турки в мешок угодили. Глядишь, сломим нехристей.
Атака конницы удалась. Светлейший князь недаром назначен генералом от кавалерии: смел, удачлив, как командир просто замечателен. Честолюбия, правда, много, но поставленную задачу выполнил – правый фланг от нарастающего натиска со стороны степняков освободил, заперев в мешке около пяти тысяч конников. Под перекрестным огнем они частью пали, частью отошли в сторону Дуная, решив форсировать его без брода.