– Итак, что же ты хотел мне сказать, Варфоломей? – сразу взял я быка за рога, усаживаясь в мягкое кресло перед рабочим столом.
Батюшка слегка смял руками подол своего облачения, вздохнул и с какой-то тяжестью во взоре сел напротив меня, положив руки на колени.
– Знаешь, ваше высочество, что меня мучает уже не первый день? – наконец спросил меня духовный наставник витязей.
– Откуда, батюшка? Ведь ты сам не говоришь об этом, – ответил я Варфоломею, откидываясь на спинку кресла.
– Много деяний, я вижу, хочешь ты свершить со своими друзьями…
– И с тобой, отец Варфоломей, – добавил я, перебивая его.
– Да-да, конечно. Но речь сейчас пока не об этом. Как я уже говорил, вижу я, что все начинания ваши на благо Руси направлены, и душа моя в радости. Но и плачет она одновременно. Не говори ничего! Я хочу сказать, что люди устали от войн и разорений, они хотят покоя не только в душе, но и мирской жизни. Но я понимаю, что этого нельзя получить сразу, поэтому хочу просить тебя дать им покой хотя бы внутри себя, дать им веру в себя и душу свою бессмертную.
– Так я разве забираю что-либо, батюшка? – удивился я такой странной просьбе. – Я, наоборот, стараюсь им дать все, что могу, и даже больше!
– Похвальны дела твои, но речь не об этом сейчас; я говорю о том, чтобы дать людям их веру!
– Что за ересь, батюшка? – тихо спросил я его. – У людей одна вера – православная…
– Ты что, думаешь, я не понимаю этого? Я хочу, чтобы люди немного по-другому поняли себя, – так же тихо ответил мне Варфоломей, поднимая на меня свои полные боли глаза, словно что-то упало и замерло внутри него, не в силах вынести той борьбы, которая сжигала его изнутри.
– Я не понимаю тебя, батюшка.
– Порой я и сам не понимаю себя, ваше высочество. Когда ты дал мне возможность вырастить у юнаков ростки веры и ее понимания, я понял, что у меня появился шанс – шанс, о котором я не мог и мечтать. Я говорил, рассказывал им всем, сам же все больше понимал, что тот путь, которым идут наши иерархи, губит все светлое в душе человека… – с горечью и обидой прошептал Варфоломей.
– Отчего же ты так решил, отец Варфоломей? Ведь народ ходит, причащается, молится, и он счастлив, пускай не всегда, но люди действительно счастливы! – сказал я.
– Ты про свою губернию говоришь. А видел ли ты, что творится на Руси? – подняв глаза, напрямую спросил меня батюшка.
Не знаю почему, но мне очень сильно захотелось, чтобы этого разговора никогда не было, но в то же самое время я понимал, что вера людская – это один из тех столпов, на которых держится все. А вот каким будет сам столп – рыхлым, как трухлявое дерево, или твердым, как гранит, – решает часто не сам человек, а те, кто ведет его по земному пути к Царству Небесному.
– Так чего же ты хочешь от меня? – словно бросаясь в пучину, спросил я духовного наставника витязей.
– Не знаю, – честно признался он.
– Тогда я не смогу тебе помочь, батюшка. Могу только одно сказать: как только решишься на что-то, сразу же найди меня и посоветуйся. А еще лучше – напиши все то, о чем ты мне сказал. Да так, чтобы я сам мог понять твои мысли, чаяния и надежды. Только после этого я смогу помочь тебе, отец Варфоломей.
Подойдя к склонившему голову батюшке, я положил руки на его плечи и, прежде чем выйти из кабинета, крепко стиснул их.
Выйдя из кабинета, я все равно чувствовал себя так, будто пропустил что-то важное, такое, что в будущем обязательно мне понадобится.
«В жизни неизбежны потери… – мысленно успокоил я себя. – Думаю, не стоит здесь задерживаться. Навещу кадетов, посмотрю на сюрприз Димы – и обратно в Рязань!»
– Наконец-то, а то я уже устал тебя ждать! – появился, словно черт из табакерки, Дмитрий, уволакивая меня в свои кулуары…
Пройдя какими-то полутемными комнатами, мы с Дмитрием вышли в просторное помещение, где посередине стояла большая тренога с накинутой на ней тряпицей, под которой что-то было. Словно заправский фокусник, Дима оставил меня наблюдать за представлением, а сам ушел к треноге.
Только после этого я наконец обратил внимание на то, что было в помещении кроме треноги. Слева от нее стояла наковальня, на которой лежала болванка, видимо, исполнявшая роль кузнечного молота. Эта болванка-молот прикреплялась к огромному квадратному стволу, уходящему вглубь треноги. После того как изобретатель скинул тряпку, скрывающую от моего взора агрегат, я увидел с двух сторон от треноги большие железные колеса – маховики, к которым крепились колеса меньшего диаметра. На них же были натянуты кожаные ремни, приводящие в движение прикрепленный к этим колесам шатун, который и двигал шток поршня с самим поршнем в цилиндре, сверху которого располагался регулятор пара – труба с золотником, из которой, по идее, должны были выходить излишки пара.
Но это было в теории, а сейчас я вживую увидел механизм сделанным и доработанным. Вот только работающим ли? Пока я не стал заострять на этом внимание и стал наблюдать за Димой, возящимся с паровым котлом.
– Все, теперь ждем пять минут, – довольно сказал Кулибин, вытирая руки о какую-то видавшую виды тряпицу.
– И что должно произойти?
– Увидишь, – улыбнулся мне Дима.
Заинтригованный, я стал наблюдать, как из небольшой трубы, выходящей из печи, стал валить белесый дымок, через минуту заполнивший все помещение.
– Блин, забыл! – хлопнул себя по лбу Дима, убегая к стене возле входа.
Покопавшись на каких-то стендах, он энергично стал махать рычагом вверх-вниз, а еще через пару секунд в центре крыши поплыла кровля, открывая большой проем для воздуха. Морозец, весело защипавший щеки и нос, не заставил себя долго ждать и вместе с дымом забрал последнее тепло из помещения. А между тем тренога со всеми механизмами, не теряя даром времени, вошла во вкус и весело выпускала на свежий воздух новые клубы дыма.
– Хм, это все? – разочарованно спросил я Диму.
Не успел тот ответить, как прикрепленные к шатунам валы заходили, а болванка, лежащая на наковальне, приподнялась на десяток сантиметров и с грохотом опустилась, сотрясая наковальню под собой. Прошла пара секунд, и грохот вновь повторился.
– Как тебе это удалось, Дима? – спросил я нашего изобретателя после десятиминутного тестирования паровой машины.
– Вместе с парой кадетов сделали по тем чертежам, которые ты год назад показывал мне, плюс немного доработал от себя маленькие детали, – гордо ответил Дмитрий.
– Ты просто золото, но не жди, что теперь я буду ценить тебя на вес оного, – смеясь, искренне похвалил Диму, прекрасно понимая, что значит создание парового двигателя для России. Хотя в мире паровые машины были известны еще в середине XVII века, распространения они не получили, так как лорды и графы не были в состоянии оценить и сотой доли преимуществ, получаемых при помощи пара.
– Ну так как, доволен? – спросил меня Дима, видя, как я с восхищением осматриваю паровую машину.
– Еще бы! Ты даже не представляешь, как я рад! – честно признался я. – Что ж, вижу, что ты действительно гений! Причем с большой буквы, Дима, с очень большой буквы.
– Да ладно, глупости, ты же сам чертежи мне дал, а сделать по ним машину оказалось проще пареной репы…
– Ну, конечно, говори мне теперь.
– Тебе понравилось?
– Еще бы, это что-то необыкновенное! Готовь своих кадетов к наградам, лично награждать буду, как героев сражений. А сейчас извини, Дима, но мне надо к себе идти. Дел много…
– Конечно-конечно, – тут же отвлекся он, убегая к паровой машине.
Больше не тревожа Дмитрия, я вышел из лаборатории и, не теряя времени, отправился к себе в кабинет, благо надо было еще дописать пару важных моментов для брошюры витязей.
«Ничего себе! – ахнул я, увидев, что на дворе полная темень. – А я-то думал, еще удастся пройтись по казармам. Что ж, тогда отложим до завтрашнего утра».
Как я и хотел первоначально, пошел к себе в кабинет, где и просидел пару часов за писаниной. Благо свечи на моем рабочем месте стояли большие, что позволяло освещать его как раз настолько, чтобы я мог различать буквы на серой бумаге, производимой здесь же, в Петровке. М-да, не лампочки дневного света, конечно, но что поделаешь, хоть так-то.
Закончив с главой о противодействии кавалерии противника малыми группами, с чистой совестью отправился спать.
Февраль 1709 года от Р. Х.
Воронеж
Ночь окрасилась в багровые цвета, всполохи огненных цветков ослепляли сонных людей. В центре Воронежа, в доме одного из купцов, загорелся склад, да так быстро, что огонь тут же перекинулся на стоящие рядом со складом постройки. Дворовые люди бегали и мельтешили, стараясь усмирить разошедшуюся стихию, но все их потуги привели только к тому, что сбитый около земли пожар поднялся вверх и теперь нещадно пожирал все, до чего мог дотянуться.
Посередине двора за огненным маревом наблюдал одетый в меха хозяин дома. Еще вчера его вежливо попросили покинуть город, но он отказался, и вот уже ночью его имущество горит, уничтожая все то, что так долго и тщательно создавалось и собиралось.
– Прав был царевич, дюже прав, – то и дело повторял купец, не отрываясь глядя на летающие в ночи алые искры огромного кострища.
Челядь, не замечая ступора хозяина, старалась спасти все, что можно было, вынося на улицу утварь и мебель.
– Да сделай же что-нибудь, Боря! – крикнула в лицо купцу уже зрелая, в годах, женщина, с ужасом взиравшая на то, как прекрасный дом превращается в кучу угля.
– Успокойся, Аннушка, мы уже ничего не сделаем, – спокойно ответил купец, продолжая глядеть на пожар.
– А как же наш дом? Ты что, так и будешь стоять? – не верила своим глазам купчиха.
– Да, буду стоять, и ты будешь! Потому что я тебе уже сказал, что ничего нельзя сделать! – не выдержав, крикнул на жену купец.
В памяти Бориса Лоханькова всплыла декабрьская беседа с его высочеством царевичем Алексеем Петровичем…