этой реальности в жизни не бывавший трезвым самодовольный ублюдок с родословной не мог развлечения ради насмерть запороть отслужившего двадцать пять лет ветерана Суворовских походов, предварительно обесчестив его дочь, как не раз бывало в реальности той. Ведь, не говоря уже об элементарной справедливости, работающий в обе стороны социальный лифт является единственной гарантией от революций и других социальных потрясений.
– Дом готов, ужин подан, – не выпрямляясь сказал мне староста.
– Хорошо, проводи меня.
Саженей за двадцать от нас расположился небольшой домик с резными ставнями, окрашенными в непонятный цвет. Хотя в темноте все цвета неясные.
– Вот, – указал рукой мужик, кланяясь.
– Пойдем со мной за стол, – сказал я старосте. – Как звать тебя?
– Федотом.
– Так вот, Федот, пойдем, посидим за столом, ты мне о жизни своей расскажешь. Может, жалобы какие есть на барина твоего?
– Да какие жалобы, ваше высочество? Все хорошо у нас, деревенька наша на отшибе. Людей, почитай, только два раза в год видим, перед пахотой да после сбора урожая. А так одни и живем. А барин у нас хороший: почитай, только когда напьется, если на охоте будет, заезжает, какую-нибудь бабенку прижмет, так это нормально, – ответил мне Федот, проходя со мной в сени.
– Что ж, ты мне много чего еще рассказать можешь, Федот…
Вот где оказался кладезь интересующей меня информации. Не в городе, не в ближайших к нему селениях, а вот в такой неприметной, закрытой от взора людей деревеньке.
За чарочкой и хорошей закуской мы разговорились довольно быстро, вот только я больше слушал, нежели говорил. Хотя даже сейчас, сидя со мной за одним столом, староста был осторожен и многое недоговаривал, часто заискивающе смотрел мне в глаза…
Но послушать было о чем. В моем времени многие верили тому, что говорилось в книжной макулатуре, выпускаемой столь большим тиражом, что только диву давались. А говорилось в ней о том, что мужик в России был туповат, трусоват и все в этом духе. Ан нет, выкусите! Да, староста был немного сконфужен и немногословен, однако сказать о нем, что он дурак, нельзя ни в коем случае: в его глазах светился практичный крестьянский ум, всегда ищущий малейшую возможность обогатиться.
Однако я прекрасно понимаю, что скинуть ярмо с половины Руси не под силу одному человеку. Да я и не стремился к этому, я хочу одного – чтобы Россия жила! Жила, а не существовала, не в состоянии встать с колен, постоянно униженно кланяясь Западу. Нет, никогда! В моей России не будет этого!
Мысли постепенно терялись и путались; дело дошло до того, что я увидел приближающийся стол и потерял сознание, очнувшись с дикой головной болью и шишкой на лбу. Вот и погуляли.
Уже уезжая из деревеньки, я напомнил старосте, чтобы он после посевных работ приехал в Рязань, к Илье Безымянному, ведавшему Дворовым приказом – инстанцией, отвечающей за отбор и «просев» нужных для меня людей. Кто это такой, он узнает в центре города на рынке, в будке гласности, из которой раз в неделю объявляли последние новости и указы.
Казалось бы, подумаешь, староста, но нет, все-таки зацепил меня чем-то этот мужичок.
Конец марта 1709 года от Р. Х.
Воронеж. Палаты Петра Алексеевича Романова
– Проходи, сын, у меня разговор к тебе есть! – пригласил меня к себе отец, стоя над каким-то столом с чертежами.
Не заставляя себя долго ждать, я подошел к столу и встал рядом с государем, внимательно посмотрев на расстеленную карту. Оказывается, чертеж, заинтересовавший Петра, изображал границу России с Речью Посполитой и частью Австрийской империи. Посередине стола прямо на куске плотной бумаги стоял пустующий подсвечник, в данный момент исполняющий роль держателя.
– Знаешь, Алешка, в чем беда Руси? – немного постояв над картой, спросил меня Петр.
– В чем, батюшка?
– В том, что не хочет она вылезать из своей трясины, увязла и живет так, как ей нравится, а людишки и рады стараться!
– Так как же, государь? Ведь с твоей помощью наша Русьматушка уже не так дремуча, как была раньше, – удивился я, прекрасно понимая, что часть новшеств государя не только не принесли пользы, но и загубили то хорошее, что было начато до воцарения Петра.
– Да, часть своих задумок я уже воплотил в жизнь, но их так много, что мне моей жизни не хватит, – сказал царь, отрываясь от изучения карты.
Посмотрев на меня, он прошел к стоящему напротив входной двери большому комоду, достал оттуда свернутый в трубочку свиток, запечатанный алой печатью с непонятным оттиском.
– Ты не спрашиваешь, что это; хорошо, коли ты такой нелюбопытный, но все же я хотел бы, чтобы ты ознакомился с этой грамотой, – сказал государь, передавая документ в мои руки.
«М-да, а ведь чего-то подобного я ожидал…» – пронеслась в моей голове мыслишка после повторного изучения свитка.
Не буду дословно описывать, что было в том документе. Просто скажу, что это был своеобразный приказ отца сыну. В чем же была суть данного «приказа»? А в том, что я должен был в начале июня отправиться в поездку по тем странам, которые сам выберу, в качестве помощника посла государства Российского, с ограниченными полномочиями второго лица государства. Проще говоря, я должен был ехать смотреть на Запад, точнее Европу, и попутно обязывался пройти «курс молодого дипломата» у одного из лучших дипломатов Русского царства Алексея Толстого.
– Батюшка, позвольте спросить вас? – оторвался я от повторного чтения документа.
– Да, сын?
– А что значит «ограниченные полномочия»?
– Я подумал, что давать полноту власти тебе еще рановато, молод ты, тебе многому надо научиться, поэтому ты будешь в подчинении у Алешки, но кое-какие вопросы будете решать вместе. Проще говоря, в таком вопросе, как заключение союзов, коли такой возникнет, у вас будут равные права, и заключать союз вы сможете только при условии вашего общего согласия, – ответил мне Петр.
– Но, отец, а как же тогда быть с приказом выдвигаться к началу мая к Могилеву моим витязям и трем полкам инфантерии? Я ведь должен их вести…
– У тебя, сын, как мне кажется, уже есть командир твоих витязей; думаю, он справится, да и будет он не один, как-никак в подчинение к князю Шереметеву пойдет, так что не волнуйся. Собирайся в дорогу, а полки Русских витязей и Рязанский, вместе с пятым и седьмым от инфантерии, пойдут под командованием боярина Третьяка, – оборвал меня отец, наблюдая за моей реакцией.
– Как вам будет угодно, государь, – ответил я, прекрасно понимая, что больше ничего сделать пока не в силах.
– Вот и хорошо, а то мне тут всякие непонятные вещи начали про тебя наговаривать. Но я вижу, что все это глупости, так что продолжай заниматься своими новшествами, только не в ущерб губернии, – спокойно заметил государь.
– Но ведь налоги всегда исправно поступают, отец! Какой ущерб-то? – изумился я замечанию царя.
– Исправно-то да, но ведь при таких расходах, как у тебя, они и уменьшиться могут, а этого, как ты сам понимаешь, я допустить не могу, тем более перед новой войной с Карлом, – ответил отец.
– Такого не будет, батюшка, – заверил я его.
– Вот и хорошо. Решил я, что зело примерно ты дела свои ведешь, поэтому оставляю тебя в качестве наместника губернии Рязанской, – улыбнулся Петр, подходя к невысокому столику, стоящему вблизи комода, из которого извлек свиток-приказ. – Хорошо, что ты понял, чего я хочу от тебя, сынок, это очень радует меня, особенно все твои механизмы новые, поэтому я решил основать в Москве школу для обучения детей ремесленников и крестьян делу токарному и механизмам разным.
– Это очень хорошо, батюшка, давно пора строить школы для люда, а то в Европе чуть ли не каждый крестьянин читать и писать обучен, а трое из четырех и счет разумеют. У нас до монголов то же было, и Русь богаче всей Европы была. Надо бы и сейчас иметь побольше таких людишек, много пользы от этого получить можно, – сказал я Петру, принимая от него маленькую чарку с водкой, которую он успел налить.
– И у меня такие мысли давно были. Вот только денег не хватает на все, что удумал я, так что приходится быть скупым и мелочным, до той поры пока Карла не выкинем с Балтики, – ответил Петр, беря свою чарку вместе с соленым огурцом, лежащим на тарелке. – За здоровье и успех, сын!
Вдох – выдох. Крепкая, зараза, водка прокатилась по горлу и приятно осела где-то внизу живота, согревая все конечности разом. Следом за приятной теплотой в горле появилось ощущение жжения, словно маленькие угольки прожигают всю слизистую оболочку.
– Хороша, чертовка! Умеет Тишка настойку делать! – поморщившись, улыбнулся государь, наливая по второй.
– Батюшка, у меня еще один вопрос есть, – тихо сказал я Петру, высматривая, чего бы такого закинуть в желудок: увы, с утра там ничего не было, а, как известно, пить на пустой живот – это стопроцентно «окосеть».
– По второй вначале, сын, а потом и скажешь, – ответил царь, звоня в маленький колокольчик, угрюмо стоящий доселе на краю стола. По его немного стершейся гравировке было заметно, что он частенько использовался по своему прямому назначению.
Камердинер отца появился сразу же, будто подслушивал за дверью.
– Да, ваше величество?
– Принеси нам с сыном чего-нибудь горяченького, и побольше, а потом можно еще твоей настойки, – приказал Петр слуге.
– Будет исполнено, ваше величество, – поклонился камердинер и вышел.
– Ну, теперь говори, Алешка, – разрешил мне Петр, после того как вторая порция огненной воды оказалась в наших желудках.
– Дело в том, батюшка, что я хотел попросить тебя помочь мне, – сказал я государю.
– И в чем же? – заинтересовался царь, подобравшись, словно гончая, учуявшая запах лисицы.
– Как ты знаешь, зимой я устраивал Торговый сбор, куда приехало много купцов.
– Да, что-то такое я припоминаю, там даже с Москвы кто-то был, как я помню.
– Так вот, я сделал купцам одно предложение, которое требует твоего внимания и согласия, – сказал я, поудобнее усаживаясь в кресле.