— Горячая? А она была горячая?
— Горячая, — подтвердила Екатерина из райисполкома. — Я сама наблюдала.
— Значит, на солнце нагрелась. Под крышей.
Иван Андреевич поглядел на Удалова с некоторым обалдением во взоре, потом махнул рукой, проворчал:
— Одни факиры собрались!..
И как раз тут они вышли из подъезда и увидели рыдающую на плече у Боровкова сантехника Ветлугину.
— Пошли, — сказал Иван Андреевич. — В контору. Акт будем составлять. Екатерина Павловна! Позови Ветлугину. Кричать все мастера, а от критики в слёзы…
Когда все бумаги были разложены, и Екатерина — у неё был лучший почерк — начала заполнять первый бланк, Корнелий Иванович вдруг забеспокоился, извинился и выбежал к Гарику.
— Но краны-то останутся? — спросил он. — Краны никуда не исчезнут? Признайся, это не гипноз?
— Краны останутся. Нужно же жильцам воду пить и мыться? А то с вашей, Корнелий Иванович, заботой им пришлось бы с вёдрами за водой бегать.
— Ага! Значит, краны настоящие!
— Самые настоящие.
— А откуда они взялись? Может, это идеализм?
— Ничего подобного, — возразил Боровков. — Никакого идеализма. Просто надо в народной мудрости искать и находить рациональное зерно.
— А если материализм, то откуда металл взялся? Где закон сохранения вещества? А ты уверен, что краны не ворованные, что ты их силой воли из готового дома сюда не перенёс?
— Уверен, — ответил Боровков. — Не перенёс. Сколько металла пошло на краны, столько металла исчезло из недр земли. Ни больше ни меньше.
— А ты, — в глазёнках Удалова опять появился мальчишеский блеск: ему захотелось ещё один мяч, побольше прежнего, — ты всё-таки дом можешь сотворить?
— Говорил уже — не могу. Мой учитель гуру Кумарасвами один раз смог, но потом лежал в прострации четыре года и почти не дышал.
— И большой дом?
— Да говорил же — гробницу Тадж-Махал в городе Агре.
Ветерок налетел с реки и растрепал реденькие волосы Удалова. Тот полез в карман за расчёской.
— А Ветлугиной ты признался?
— Нет, я её разубедил. Я сказал, что умею тяжести подымать, на голове стоять, на гвоздях спать, но никакой материализации.
И рассудительно заключил:
— Да и вообще я ей понравился не за это…
— Конечно, не за это, — согласился Удалов. — За это ты ей вовсе не понравился, потому что она девушка принципиальная. Значит, надеяться на тебя в будущем не следует?..
— Ни в коем случае.
— Ну, и на том спасибо, что для меня сделал. Куда же я расчёску задевал?
И тут же в руке Удалова обнаружилась расчёска из черепахового панциря.
— Это вам на память, — сказал Гарик, усаживаясь на бетонную трубу: ему предстояло долго ещё здесь торчать в ожидании Танечки Ветлугиной.
— Спасибо, — сказал Удалов, причесался, привёл лысину в официальный вид и пошёл к конторе.
Когда Чапаев не утонул
Удалов с Грубиным шли мимо кинотеатра. Была субботняя первая половина дня, и дел до самого обеда не намечалось. На сеансе 11.30 шёл кинофильм «Чапаев».
— Саша, — спросил Удалов, — ты давно это кино смотрел?
— Любимый фильм моего детства, — сказал Грубин. — Тогда ещё не было широкого экрана и телевизора. Как бы теперь психическую атаку показали бы!
— А может быть, и не лучше, — сказал Удалов. — Всему своё время.
— Что, купим билеты по десять копеек и пойдём в компании с мальчишками? — спросил Грубин и пошёл к кассе.
Перед кассой было пусто. Даже странно, что никто не хотел смотреть такую заслуженную картину.
— Что? — спросил Грубин у сонной кассирши Тони. — Нынешнее поколение детей предпочитает «Семнадцать мгновений»? Так дай же по билету старожилам этого света.
— Дети ничего не предпочитают, — сказала Тоня. — У меня только последний ряд остался.
— А куда же остальные билеты делись?
— А остальные куплены вместе с прошлым сеансом. По два раза, сорванцы, смотрят.
Они вошли в пустое фойе кинотеатра, где за стойкой буфета тосковала пожилая женщина, а по стенам висели поблёкшие фотографии наших, советских, кинозвёзд из настенного календаря. Купили по пиву, заели бутербродами с голландским сыром. Удалов спросил:
— Ты сколько раз, Саша, эту картину наблюдал?
— «Чапаева» имеешь в виду? Раз десять.
— И я раз пять, — сказал Удалов. — Потом перестал. Очень меня травмировало то, что Чапаев в реке утонул. Я всё ждал, может, разок не утонет. А он тонет.
— Таких глупостей я даже в детстве не думал, — сказал Грубин, и тут, видно, утренний сеанс кончился, открылись двери в зал, и оттуда к буфету наперегонки выскочили сто пятьдесят мальчиков и пять девочек. Все они бежали, зажимая в кулачках мелочь на конфеты и лимонад. Грубину с Удаловым пришлось вцепиться в стол, чтобы их не снесло этим потоком. Дети толкались у стойки, спешили насладиться, прежде чем начнётся следующий сеанс.
Один из самых шустрых детей, мальчик лет десяти с лукавым взором и множеством царапин на носу и на щеках, первым успел добыть себе пирожное эклер и стакан лимонада и присел за стол к взрослым.
Ел он быстро и сказал Грубину с Удаловым:
— Вы бы пошевеливались, а то опоздаете.
— До начала десять минут, — сказал Грубин, а Удалов, у которого был собственный ребёнок, добавил:
— Так со взрослыми разговаривать не следует, мальчик.
— Ну, как хотите. Не достанется места, и всё тут. Я же из лучших побуждений.
— У нас на билетах места указаны, — сказал Грубин.
— Места! — воскликнул мальчишка с пафосом. — Какие могут быть места, когда каждый хочет быть поближе к экрану!
— Чепуха, — сказал Удалов, а Грубин поверил ребёнку, одним глотком допил пиво, дожевал бутерброд и сказал Корнелию:
— Я пойду и тебе займу.
Но Корнелий уже спешил за Грубиным. Они отыскали приличные места, в центре зала, лучше тех, что были положены им по билету. Сели. В зале оставалось много народу. Некоторые из ребят берегли свои хорошие места, другие просто не имели финансов, чтобы сбегать в буфет.
— И вы все это кино по второму разу смотрите? — спросил Грубин у соседа.
— Многие и на третий раз остались бы, — сказал лукавый мальчишка.
— А если фильм шёл бы весь день?
— Кое-кто бы остался. Но некоторые бы сбежали, от голода.
— А ты почему такой исцарапанный?
— Кошку дрессировал. А вы чего на эту картину пошли?
— Соскучились по ней, — сказал Грубин. — Захотелось детство вспомнить.
— Нашли чего вспоминать, — сказал мальчишка с презрением. — Я жду не дождусь, чтобы с этим детством покончить.
В зал тем временем влетали из фойе мальчики и девочки и неслись занимать свободные места. И что удивило Удалова: прямо перед ними, в пятом ряду, пустовало в центре одно место, и никто его не занимал, и даже никто на него не покушался. «Может, стул там сломанный?» — подумал Удалов. И хотел было подсказать одному ребёнку, который стоял в проходе с конфетой в зубах, но без места, чтобы он туда шёл, как в зале начал меркнуть свет, и тогда последним не спеша вошёл невысокий худенький мальчик в очках. Мальчик жевал мороженое, и на него все смотрели с уважением, и для того, чтобы мальчику пройти на его место, все, кто сидел в том ряду, поднялись и посторонились.
— Он, наверное, отличник, — сказал тихо Удалов, глядя на странного мальчика.
— Или большой хулиган, — сказал Грубин. — Самбист.
— Ничего подобного, — сказал лукавый сосед. — Это Тиша Зеленко, он не отличник и не хулиган, но большой человек.
Большой человек опустился на свой стул в середине пятого ряда и сделал движение ручкой, чтобы сидевшие впереди немного раздвинули головы и ему не мешали. И сидевшие впереди раздвинулись, хоть им так сидеть было неудобно.
— А почему он большой человек? — спросил Грубин.
Мальчик Тиша услышал эти слова, обернулся и поглядел на Грубина строго.
Тут свет погас, и начался мультфильм про Чебурашку. Мультфильм все отсмотрели без особого восторга, потому что знали его наизусть и там не было драматических событий. Потом начался сам фильм. Всё в нём было как надо. Удалов с Грубиным вспоминали, что, казалось бы, совсем вылетело из памяти, и даже удивлялись, как это они могли забыть такие известные кадры. Зал реагировал на кино, как и было ему положено, — с энтузиазмом, восторгом, а когда надо, и негодованием, а события тем временем шли к своему трагическому концу.
Вот уже отступают чапаевцы, и помощи ждать неоткуда. Вот уже виден высокий обрыв реки Урал, и всё ближе наши к этому обрыву. В зале царило молчание, почти бездыханное. «Эх, если бы…» — подумал Корнелий Удалов, когда Чапаев уже плыл через реку Урал и пули шлёпались о воду в непосредственной близости. Сколько раз он смотрел этот фильм и надеялся, что на этот раз Чапаев преодолеет-таки водную преграду, спасут его, придут на помощь…
Но вот чапаевская голова уже скрылась в водах, и Удалов даже непроизвольно прикрыл глаза, чтобы не переживать вновь такой неприятности. И тут в зале поднялся общий детский крик и топанье ногами. «Держись! — кричали дети. — Ещё немного! Тиша, давай! Тиша, спасай Чапая!».
— Ого! — сказал Грубин, и в голосе его было такое удивление, что оно заставило Удалова приоткрыть зажмуренные глаза.
И он увидел невероятное зрелище: Чапаев вновь показался на поверхности и, хоть был ранен, плыл с трудом, видно было, что на этот раз ему удастся добраться до берега. И навстречу ему уже вбегали в воду товарищи, и почему-то среди них оказались и верный Петька, и Анка-пулемётчица, и даже неизвестно откуда взявшийся комиссар. Дети начали хлопать в ладоши, потом зажёгся свет, и никто из зала не вышел, даже самые малыши, пока со своего места не поднялся мальчик Тиша Зеленко, усталый, но довольный. А когда он проходил мимо, то лукавый сосед Удалова сказал ему:
— Сегодня у тебя лучше, чем вчера.
— Вчера не было Анки-пулемётчицы, — ответил Тиша, блеснув очками.
— Слушай, мальчик! — опомнился наконец Грубин, когда Тиша Зеленко покинул зал, сопровождаемый шумной толпой сверстников. — Слушай! — Он схватил за рукав соседа. — Как он это сделал?