— Держитесь, молодые!..
Спасибо тебе, седой генерал. Слово бывает важнее хлеба.
Миновала зима. Потянуло к лету. В «офлаге» комплектовали рабочую команду на строительство и оборудование стрелковых полигонов. Алексей и Сергей попали в список.
Месяц пробыли под Торунью, потом перевезли в Восточную Пруссию, неподалеку от Вислы. Осмотрелись.
— Отсюда должны уйти.
Те же ряды проволоки. Но рядом — лес, а за ним — река. Начали изучать особенности охраны. Ночью не уйти: прожектора, собаки. Надо днем.
Уборные расположены на краю лагеря, у самой проволоки. Сначала, задерживаясь на минуту-две после всех — снаружи ждут и пересчитывают по головам охранники, — откусили щипцами шляпки гвоздей. Потом ослабили, расшатали доски. Выбрали беспросветно дождливый день, когда земля превратилась в месиво. Перед обедом — на оправку. Стражники укрылись с головой под плащ-накидками, торопят, не заметили, что арестантских голов недочет.
Тут уж дороги секунды. Раздвинули доски — и в грязь, подползли к проволоке. Приподняли один кол. Он с всхлипом вылез из размокшей земли. Сергей держит, Алексей подползает. Потом держит Алексей. Одолели заграждения — и в лес. Наученные, чтобы сбить собак, побежали по ручью. К ночи добрались до Вислы. И вдруг у воды оказалось: пехтура не умеет плавать!..
— Чтоб тебя!.. Давай на подручных.
Алексей быстро соорудил из ветвей плот, потащил на нем, полупритопленном, Сергея через реку.
Преследования не было. Теперь забота: где добыть пищу? Увидели в подлеске стадо коров, а на лужайке аккуратно составленные бидоны. Из кустов наблюдали, как крестьянки доили скотину, сливали молоко в бидоны. Только бы оставили... Нет. Подъехала колымага, полные бидоны погрузили, пустые сгрузили. Вечером беглецы подкрались к стаду. Алексей сам надоил в бидон. Пили до рези в животах.
Шли только в темноте, а в светлые часы прятались в зарослях, в скирдах. Остерегались хвойных лесов, вычищенных, просматривающихся на сотни метров; больше по душе были лиственные. Потеряли счет времени. Но по надписям-указателям на дорогах, которые довелось пересекать, поняли: уже миновали Германию, идут по Польше, Удивлялись такому везению: отмерили сотни верст, а ни на кого не напоролись.
На польской земле беглецы почувствовали себя свободней. В ненастье даже забирались в схроны, на сеновалы, в крайние, что победней, хаты. Жители хоть и боялись, а укрывали, подкармливали.
Однажды зашли в избу. Открыли им, впустили. Потушили лучину, затворили окна, уложили на сене. Сено душистое, благодать. Под дождик умиротворенно заснули.
Под утро забралась на сеновал девчонка:
— Панове, ходьте, ходьте! Вёска горит!..
Глянули — вся деревня охвачена пламенем, шум, крик, команды по-немецки.
Выбрались в лес. Оказалось, гитлеровцы искали кого-то. Жители столпились в поле, а от деревни — одни лишь черные трубы. Кого искали?
Лейтенанты давно уже оделись в крестьянское — в домотканые холщовые рубахи, портки, лапти, на головах — широкополые шляпы — брыли с обвисшими полями. Лица заросли. У Алексея борода светло-русая, у Сергея — цыганская, чернющая. «Гляди, уже седина есть...» Кто даст им по два десятка от роду?..
Теперь, одолев бо́льшую часть пути, они жаждали одного — встречи с партизанами.
Как-то ночью в лесу замерцал меж стволов огонек. Подкрались. Мужики. Обросшие. С оружием. Неужто нашли?..
— Пойду, была не была, — поднялся Сергей.
Увидели его, схватили, подволокли к костру.
Алексей наблюдал из-за ветвей, не зная, чем помочь другу. Вскоре Сергей вернулся:
— А, самогонщики! «Мы тебя не видели — ты нас не видел!..»
По полям уже убирали хлеба. Стрекотали молотилки. Даже картошку начинают копать... Речка. Заросшая контрольно-следовая полоса.
— Это те места, по которым мы отступали, — узнал Алексей. — Теперь не так далеко и до фронта.
В этом пути Сергей даже научился немного плавать — неширокие реки одолевали с ходу.
Как-то с вечера забрались на хуторе в сарай. Сено свежее, пахучее. Полевки шуршат. Думали пересидеть дождь, а разморило, заснули.
Алексей почувствовал, как кто-то вошел. С усилием открыл глаза. Рядом стояли немцы с бляхами фельджандармов.
— Руссиш? Партизанен?
Немцы бросились к ним, заломили руки. Так глупо попасться! За Белостоком — когда до своих рукой подать.
5
Они понимали: если гитлеровцы дознаются, что перед ними — советские офицеры, бежавшие из «офлага», замучают. Не здесь, так на плацу в Хаммельбурге. Поэтому, когда везли, когда держали ночь до допроса в камере жандармерии, продумали свои «истории», изменили имена и фамилии. «В армии не служили, были угнаны на работы после оккупации наших деревень. Ты — из Белоруссии, я — из-под Пскова, ты — слесарь, я — столяр. Где работали? А черт его знает. Везли в эшелонах. Бежали во время бомбежки, хотели вернуться по домам».
Понимали, что все это зыбко — лопнет при первой же проверке. К счастью, не проверяли. Может быть, выручил их вид, их бороды.
Избили. Заковали в наручники, сунули в теплушку и куда-то повезли. Как оказалось, в поселок под Нюрнбергом, на завод сельскохозяйственных машин.
Тот же концлагерь, только с рассвета дотемна — в цеху.
— Уж отсюда-то мы уйдем, Алеха.
И они снова ушли. Но лишь через несколько месяцев, следующей весной. На этот раз, правда, хорошенько подготовились. По щепоти запасали соль — в прошлом побеге пришлось рыскать по хлевам, добывать соль-лизунец в кормушках скотины; Сергей смастерил самодельный компас — обточил стрелку, в центре просверлил дырку, вставил медный гвоздик, один конец стрелки намагнитил; припрятали ножницы для резки железа — пригодится, чтобы рассечь колючую проволоку; один из рабочих, поляк, принес нюхательный табак — чтобы насыпать по следу, тогда собаки не возьмут его; раздобыли и карту. Теперь уже плутать не будут. Направление — строго на восток, в Шумавские леса, в Чехию.
Бежали в конце апреля. В день рождения Гитлера охрана перепилась. Опять ползли по воде, по водоотводным канавам, потом ночами пробирались по перелескам.
И опять все складывалось на удивление удачно: двести пятьдесят километров по Германии без единого ЧП, хотя, осмелев, забирались ночами и в клуни, и даже на кухни. Увидели каменные пограничные столбы с высеченными на них львами, заросшие крапивой амбразуры дота...
Первая встреча:
— Я есть чех. Я есть ваш друг!
Теперь слово «русские» — такое опасное, произнеси его в Германии, — стало как бы паролем.
— Мы — русские! Мы — советские солдаты, бежали из лагеря!
Принимают как родных. Усаживают на лучшее место за столом. Созывают знакомых: «У нас русские!» Удивительно. Радостно до слез.
Теперь они стрижены, бриты. Одеты во все дареное.
— Держитесь смело! Чехи не тронут. У нас и полицейский скажет: «Я русского не вижу!»
Так пересекли всю страну и снова приблизились к границе Польши. Последний из встреченных чехов напутствовал: «Желаю скорей встретить своих!»
Вступили под зеленые своды пущи. Казалось, леса, перелески простираются до бесконечности — безлюдные, гостеприимные. Переночевали на ветвях, на зорьке даже побрились над лужей, отражавшей и их умиротворенные, округлившиеся физиономии, и спокойно бегущие по сини облака. Неужели удача так быстро притупляет чувство опасности? Или самой человеческой природе свойственно выключать из повседневности память о недавнем и мерять уже все сегодняшним? Непростительное легкомыслие или необходимость разрядки после месяцев, проведенных в аду?
— Знаешь, у меня такое чувство, что в пуще мы обязательно встретим партизан, — сказал Сергей.
От купы деревьев, в которой они укрывались, лежала приветливая поляна. По опушке они стали обходить ее. Раннее, только поднявшееся солнце било прямо в глаза. Оттуда, от солнца, их окликнули:
— Панове, ходьте до мене!
Сергей прикрыл глаза ладонью от солнца. Силуэт человека. А тот снова:
— Цо панове чекают? Ходьте, не лякайтесь! Швыдче!
Он подумал: партизан!..
— Пошли, Алеха!
Уже подходя, увидели: фигура в немецкой накидке, в руке пистолет. Хотели повернуть назад. А из-за кустов, с двух сторон, поднимаются солдаты в касках, со «шмайсерами» в руках.
— Хенде хох!
Повалили. Обыскали. Нашли карту. Стрелку-компас. Обрезали пуговицы на брюках, погнали под наведенными пистолетами. Неподалеку, в перелеске у дороги, — машины, еще солдаты. Наверное, прочесывают лес. Так глупо попались...
Первый допрос:
— Кто? Откуда? Куда шли? Зачем карта, компас? У кого останавливались в дороге? Кто в последний раз давал хлеб? Кто и где?
Это были наторевшие в своем ремесле гестаповцы. Алексея и Сергея посадили по разным камерам. «Только бы не запутался Алеха...» «Что отвечает Серега?..» Не сговариваясь, и один и другой поняли: лучше ничего не говорить. Иначе может всплыть и «офлаг».
В камере с Сергеем лежал умирающий от ран старший лейтенант — танкист, тоже беглый. Он не таился, дни были сочтены. Сергей скупо поведал, как попались.
— Эх, взяли чуть бы северней... Там наши...
На допросах били резиновыми, со вставленным стальным стержнем шлангами. Выводили к стене — будто на расстрел.
Переводчик:
— Господин офицер говорит, что тебе от пули смерть слишком легкая.
Слухами тюрьма полнится. Уже знали, что отсюда лишь два пути. Один — в Пески. Это на расстрел. Другой — в концентрационный лагерь Майданек.
Ночью в камере зачитали по списку: умирающего танкиста — в Пески. Сергея — в Майданек.
В черном — ни зги не видно — автобусе по кашлю узнал Алексея. Снова вместе.
Задняя дверца распахивается прямо в вагон-пульман.
Привезли. В огромном и пустом помещении приказали раздеться догола. Нагишом, с бирками на шее перегнали в другое помещение. Стрижка наголо. Баня. На выходе — полосатая одежда. Им, беглецам, на робу, на спину, — еще и красный треугольник углом вниз, а в центре буква «R» — русский.