я на выражении его лица, его глаз. Непосредственность? Да. Однако, наэлектризованная энергией, напором чувств и остротой мысли, она, как электрическая искра, устанавливает контакт, передает заряд...
Одной из обязанностей Обрагона было заботиться о безопасности команданте. Капитан или его люди должны были сопровождать команданте во время его стремительных поездок по стране. Заранее никто не мог предугадать, где окажется команданте, где застанет его поздняя ночь — в сельхозкооперативе или в рабочем поселке, в горах или в хижине среди болот, в машине ли, которая будет мчать его за сотни километров на новую стройку, на митинг, в школьный городок. Обрагон видел его в первые месяцы боев в Сьерра-Маэстре, когда их была всего горстка — революционеров, начавших борьбу против диктатуры Батисты, и когда еще никто не мог предсказать их триумфальной победы. Обрагон видел его во время разгрома интервентов, высадившихся на Плайя-Хирон. Да, это была личность героическая, обладающая к тому же незаурядным талантом полководца. Теперь Феликс часто видел команданте выступающим перед сотнями тысяч людей или беседующим за дружеским столом. Видел взволнованным и задумчивым, деловитым и восторженным — и поражался тому, как в одном человеке может так полно воплотиться характер его страны и его народа. Только ли его страны? Феликс столько лет оторван от родины. Но то, что происходит теперь здесь, за тысячи и тысячи километров от его Испании, стало его родным делом, а сам он — частицей кубинского народа, с которым с первого дня, как ступил на эту землю, и до последнего своего часа готов делить и горести, и радости. Команданте был родным и ему. И по возрасту он вполне мог годиться ему в сыновья. И капитан гордился им, как своим сыном.
Но сейчас это не помешало Обрагону почувствовать досаду: команданте мешал ему работать, а капитан не любил, когда ему мешают.
Он повернулся к арестованному, попытался связать оборванную нить разговора:
— Итак, где именно вы должны были встретиться?
Карлос переводил взгляд с команданте на Обрагона и молчал.
— Где именно? — нетерпеливо повторил капитан.
— Не знаю, ничего не знаю! — воскликнул Наварра. — Я же сказал: встреча у Кордоны была случайной.
— А как дела у мистера Кордоны? — не вытерпел команданте.
— Так себе...
— Представляю! С такой компанией и такими перспективами!.. — Он брезгливо поморщился. — Зато первый. Президент совета «червей». Звучит, а?
— Возможно, он в чем-то ошибается. Но он — патриот, — хмуро отозвался арестованный.
— И притом пламенный, — кивнул команданте. — После победы революции он намекал нам, что не прочь принять на себя пост президента республики. Нет ни малейшего сомнения — если бы этот господин был назначен на пост президента, он бы тут же провозгласил себя марксистом, коммунистом.
— Ни за что!
— Ну, мы-то знаем его лучше. Больше всего на свете он любит быть на первом плане. За пост президента он заложил бы душу хоть дьяволу. Но, увы, ему не предложили пост президента. Тогда он быстренько разочаровался в революции и коммунизме и поспешил дезертировать в Соединенные Штаты. Пламенный патриот!
— Не верю! — упрямо ответил Карлос.
Команданте встал, подошел к нему, наклонился и посмотрел в лицо:
— Ну а ты на какой бы должности сторговался? Прокурора верховного суда? Или министра культуры?
Наварра выдержал взгляд, только глубже вдавился в кресло.
— Нет, не уязвленное самолюбие заставило меня...
— А что же? — Команданте смотрел все так же в упор.
— Ты знаешь меня с университета. Мы вместе выходили на демонстрации против Батисты. Два года я воевал бок о бок с тобой. Но я не знал в Сьерра-Маэстре, как далеко вы собираетесь зайти.
— А до какого переулка собирался идти ты?
— Я боролся за свободу Кубы, — с достоинством ответил Карлос.
— Ты один? — Команданте распрямился. Теперь он смотрел на Наварру сверху вниз. — Какое самопожертвование! А за что же боролись все остальные? А наш лозунг: «Свобода или смерть!»?
— Значит, одно и то же слово мы понимаем по-разному, — устало проговорил Карлос. — Сейчас ты считаешь, что завоевал свободу. Но скольких кубинцев ты лишил свободы?
— От чьего имени ты говоришь? — Команданте отошел к дальней стене. Казалось, он хотел издали разглядеть своего собеседника. — Неужели ты забыл, в каком положении была Куба, когда революция победила? Что было в стране, кроме слез, кроме нищеты и боли? Как жили бедняки нашей страны?
— Я тоже не из богатых, ты знаешь, — не уступал Карлос. — Моя семья тоже натерпелась при Батисте.
— Да, — кивнул команданте. — И поэтому ты пришел к нам в горы. Но, — он выбросил вперед руку с нацеленным указательным пальцем, — во имя чего пришел? Чтобы драться за какую свободу?
— Свободу простых кубинцев — таких, как я.
— И ты обманулся? — снова повторил движение команданте. — Революция не дала тебе этой свободы?
Наварра посмотрел исподлобья:
— Я буду честен: нет! Потому что она дала чересчур много свободы гуахиро и бродягам.
— Ах вот какой свободы ты хотел! — воскликнул команданте и сгреб а кулак бороду. — Наконец-то мы добрались до самой сути. Тебе не понравилось, что революция отдала «этим бродягам» виллы богачей, земли латифундистов, сентрали монополий.
— Да, это, чересчур, — согласился Карлос.
— Я понял тебя прекрасно: бродягам — все, а тебе, герою, ветерану, бородачу, — ничего! Какая несправедливость! — Он презрительно, рассмеялся, потом оценивающе оглядел Наварру. — Еще один кандидат в президенты. — И резко махнул рукой, будто отбрасывая что-то в сторону. — И еще один логический конец.
— Зачем ты приехал? — устало спросил арестованный. — Насладиться своей властью над побежденным?
Команданте прикрыл глаза, крепкими пальцами потер лоб:
— Не такое уж это удовольствие... — Он поднял глаза и посмотрел на Карлоса в упор. — Я приехал узнать, что́ может заставить кубинца предать родину. Узнать идеи, которые вами движут, — те идеи, за которые стоит умирать...
— Теперь ты знаешь.
— Но ты не сказал, ничего нового. Обычная история. Обыкновенный предатель.
— Нет!
— Да. У нас в Латинской Америке вошли в привычку такие, ах какие красивые, легкие и приятные революции! Вчера — простой адвокат или репортер, вчера — патриот и р-революционер, а сегодня — министр и миллионер! А вы — бедняки, гуахиро, пролетарии — живите, как жили, подыхайте с голоду. Но нет!..
Голос команданте набирал знакомый рокот. Обрагон был не рад, этому затянувшемуся спору: растревоженный, развенчанный в своем образе героя и мученика, Карлос может ничего не сказать, а время дорого. И все же Феликс с интересом слушал и наблюдал за команданте. Он любил в нем эту запальчивость, эту резкую, темпераментную жестикуляцию, способность чувствовать себя трибуном и говорить один на один с тем же напором и такой страстностью, с какими он говорил, выступая на площадях.
Команданте поднял руку и продолжал:
— Но нет! На этот раз революцию совершили обездоленные и для обездоленных. Мы были только ее компасом. Но тебе не это было нужно. Ты возмечтал стать великим.
— Но ты — разве ты не возвеличил себя? — перебил Карлос.
— Нет, это только ответственность. Бо́льшая ответственность. Я никогда не помышлял поживиться за счет народа. И, если бы было надо, я снова бы пошел в атаку на казармы, как тогда. Снова пошел бы в горы. Каждый из нас готов отдать жизнь, чтобы жила родина... — Он замолчал.
Молчал и Карлос. Потом с болью проговорил:
— А я не болел за родину? Боль за ее судьбу и заставила меня порвать с вами. Что такое Куба? Сардинка у пасти кита. Стоит киту только открыть пасть... Выступив против Штатов, вы толкнули страну к гибели. Разве вы не понимаете этого?
Команданте прошелся по ковру. Остановился. Кивнул:
— А ты, поняв, дезертировал. Но от дезертира до предателя — один шаг. Ты сделал его. И теперь вместе с остальными из компании Кордоны щекочешь кита, чтобы он разинул пасть. Но Куба — не сардинка, а стальная игла! Кит подавится ею. И ты смеешь еще говорить о свободе Кубы!
— Может быть, я ошибся... — опустил голову Наварра.
— Что ж, крысы будут прыгать в воду, думая, что океан в разгар бури более надежен, чем корабль революции, — продолжал, теперь уже обращаясь не к нему, а словно бы думая вслух, команданте. — Но крысы не могут остановить корабль. Наоборот, без крыс ему легче идти по курсу. С каждым днем Куба чувствует себя уверенней, потому что у нас становится все больше друзей. А главное — потому, что весь народ превратился в народ-герой, в народ достойных и храбрых людей. Великое счастье видеть это!
— Красивые слова... — горько усмехнулся Карлос.
— Да, — согласился команданте. — Но человек должен понимать красивые слова. Я не виноват, что ты понять их не можешь.
Дискуссия затягивалась. Обрагон прервал:
— Команданте, мне нужно еще кое-что спросить у Наварры.
— Продолжайте, — кивнул команданте, отошел к дальнему креслу, тяжело сел и отвернулся.
— Подожди, Феликс, — остановил Наварра. — Ты и так все знаешь. А я... Я не знаю, что вы приготовили мне.
— Мы с тобой юристы, Карлос. Толкователи законов, — вновь повернулся к нему команданте.
— Значит?..
— И когда-то мы зубрили древних поэтов. Данте разделил свой ад на девять кругов. На седьмом круге он поместил преступников, на восьмом — воров, а на девятом — предателей, не так ли?
— Значит — к стенке? — Наварра не выдержал и судорожно облизнул губы.
Команданте пожал плечами:
— Тебя будет судить революционный трибунал.
— Понятно... — Карлос снова облизнул губы. Поднял голову. Глаза его сухо горели. — Но и тебе — недолго!.. Запомни: недолго!..
Наступила пауза. Стали отчетливо слышны шум океана и хруст гравия под ботинками часовых. Обрагон нажал кнопку звонка. Вошел боец.
— Уведите. — Когда они остались вдвоем, сердито сказал: — Ты поторопился. Мне нужны были от него важные сведения. Теперь он будет молчать.