— Уж не воображаешь ли ты, будто я приехал сюда изучать жилищные условия и социальное положение владельцев пиццерий! — прерывает его Карой. Склонив голову набок и внимательно нацелясь взглядом, он стоит перед Амбрушем.
— Разумеется, я этого не воображаю! — Амбруш отталкивается от стены. — Только ведь ты не можешь не интересоваться социальным положением владельцев пиццерий. Ты обречен на это.
Карой, смеясь, пожимает плечами.
— Слушай, что я тебе скажу. — Он слегка толкает Амбруша, вновь прижимая его к стене. — Я все уразумел: скромный, убогий почтовый ящик — предатель-коллаборационист, это неизбежно вытекает из твоих принципов, предательством является все, что констатирует какой-либо факт или, скажем, не отрицает его; любая красота и даже любой утилитарный предмет. А каждый, кто использует с толком свой рабочий потенциал, есть служитель тотального зла, единственное его оправдание, что этим он зарабатывает на жизнь. Но я не намерен спорить с тобой, ради этого не стоило уезжать из Пешта, а вот когда вернемся домой, я пятьсот раз спрошу, устроит ли тебя, если я, к примеру, подамся в смотрители теннисных кортов, а Лаура станет надомницей и будет раскрашивать новогодние елочные игрушки, иначе говоря, если каждый последует твоему примеру и займется не тем делом, которому обучен. И вновь спрошу тебя, что это за революционное новшество — служить переводчиком при «Интуристе», имея в кармане диплом доктора философии. Теперь же я задаю тебе лишь один вопрос: в чем, по-твоему, моральное преимущество кучи дерьма перед почтовым ящиком? Она не вводит в заблуждение доверчивого созерцателя? Не внушает ему ложные представления касательно приспособленности Венеции к жилью? Ну, отвечай же!
Амбруш с коротким смешком наносит Карою боксерский удар в плечо.
— Тебе не удастся меня разочаровать, Карой, я фанатичный защитник этой кучи экскрементов, поскольку она — единственный бескорыстный нарушитель порядка в этом неестественно функциональном городе, она — единственное, что не использовано здесь в интересах туризма. Кстати, сказанное легко проверить на реакции среднего человека, — он кивает в сторону Лауры. — Не сердись, Лаура, я не хочу тебя обидеть.
— Еще один дешевый шаблон: гражданское возмущение как критерий новой морали и новой эстетики! — Карой с сердитой усмешкой машет рукой и отворачивается. Оставив добродушное подтрунивание, он тотчас переходит к серьезному спору. От резкого движения его тонкие, прямые волосы закрывают высокий, квадратный лоб. Такие волосы не способны упрямо, по-ребячьи, взъерошиться, как, скажем, жесткие, курчавые. Упавшие на лоб, они нарушают строгую, продуманную гармонию лица, и заметнее становятся его чересчур тонкая, сухая, испещренная морщинами кожа и некрасивый нос с узкой переносицей.
Амбруш с недовольством встречает гневную вспышку Кароя, его с детства раздражало, когда Карой горячился: младший брат усматривал в этом нечто неприличное.
— А что в нем плохого? — спрашивает он со зловещим спокойствием, и уголки губ у него опускаются. — Оценка среднего человека — это критерий ничуть не более надуманный и неточный, чем прочие единицы измерения, включая меры длины, объема и веса. Как ты себе это представляешь? Когда ты, к примеру, разглагольствуешь об эстетизме почтового ящика и вообще о красоте, в твоем распоряжении имеется, что ли, какой-то более точный критерий, нежели привычки среднего человека?
Карою удается побороть раздражение; он расслабляется и, вскинув брови, с глубокой убежденностью отвечает:
— По счастью, мне нет нужды прибегать к критериям, когда я говорю о красоте. Красота — будь то природная или созданная человеком — делает бессмысленными все иные оценочные критерии, кроме самой себя. Амбруш, чего ради ты ехал в Италию, если тебя способна взволновать лишь куча дерьма?
— Дерьмо, да не всякое, а лишь подлинное и анархистское — признай хотя бы это! — сбавляет тон Амбруш, переходя на обычную иронию, которая не направлена против брата, а как бы служит аккордом, завершающим спор. — Кстати, признаюсь тебе, я ехал на вражескую территорию. Изучать неприятеля. Иными словами, ехал как лазутчик. Но это не помешает мне наслаждаться красотами. — Амбруш завершает разговор широкой ухмылкой, обнажая зубы-лопаты.
ЧЕТВЕРГ, МЕЖДУ ДВУМЯ И ТРЕМЯ ЧАСАМИ ПОПОЛУДНИ
По мосту перед зданием Академии Фратеры бредут к центру города. Маршрут, конечно же, разработал Карой, сложенная карта торчит у него из верхнего кармана рубашки, как уголок носового платка великанских размеров. Лаура старается вызвать в себе чувство признательности к мужу, ведь он так легко находит решение в любой ситуации, встающей перед туристом. По сути, она и вправду восхищается Кароем: сама она безнадежно плутала бы, доведись ей одной очутиться в незнакомом городе. Однако чувство восхищения супругом несколько притупилось в Лауре, ведь ей приходилось воздавать должное стольким его достоинствам: методичности, целеустремленности, дисциплине, скрытности, невероятным математическим способностям — все это были, безусловно, ценные качества, которые сообщали Лауре чувство уверенности в себе, словно бы разносторонняя одаренность Кароя являлась общим семейным имуществом, половина которого по праву супружеского владения принадлежала ей. И все же сейчас, отдавая должное способности Кароя ориентироваться в незнакомой обстановке, запугивая себя предположениями, что было бы с ними без надежного вожатого, она стремится подавить в себе мимолетную неприязнь к мужу. Лауру, которая никогда не вмешивалась в споры братьев — почему и считалось, что она этих споров не понимает, — на сей раз раздосадовали сентиментальные рассуждения Кароя о красоте. Однако, если Лаура и понимала из этих споров больше, нежели полагали, она все же не могла понять сейчас, чем вызвана ее досада. Точно так же не могла бы она объяснить, отчего не в силах была сдержать улыбку при язвительном замечании Амбруша, что, хотя он приехал в Венецию недругом, это не помешает ему насладиться городом.
— Эй, Лаура!
Лаура вздрагивает от оклика и несколько растерянно отзывается:
— Да, слушаю тебя, Амбруш. — Она не привыкла отзываться, когда к ней обращаются. Если Карой или Амбруш окликают ее, она, бросив все дела, внимательно выслушивает их; это настолько в порядке вещей, что братья обычно и не ждут ответного отклика.
— Ты не хотела стать балериной? — спрашивает Амбруш.
— Нет, не хотела.
— То есть как это не хотела? Этого не может быть!
— Куда уж там, при моей-то голове!
У Лауры действительно непропорционально крупная голова. И собственно, даже не череп — у нее мощно развиты скулы. Овал лица от широких скул резко сужается книзу, словно кто-то ладонями сжал и пригладил его, заострив к подбородку, а рот, нарушая гармонию, выглядит как след кулачного удара.
— Значит, ты хотела, но не могла, поскольку у тебя крупная голова.
— Да не хотела я!
— Господи, Лаура, от такой путаницы понятий спятить можно!
— При чем здесь путаница понятий, Амбруш? Я действительно не собиралась идти в балет. Еще девочкой меня не приняли в балетную школу на том основании, что у меня большая голова, и с тех пор я даже не мечтала о карьере танцовщицы.
— Но до того, как не приняли, тебе ведь хотелось?
— Нет. Скорее маме хотелось…
— А у тебя самой не было никаких заветных желаний? Ты прямо в шестилетнем возрасте решила стать специалистом по лечебной гимнастике и даже не помышляла о славе олимпийской чемпионки по спортивной или художественной гимнастике? Черт возьми, тебе не хотелось заняться ритмикой, народным танцем, акробатикой?
Лаура робко поглядывает на Кароя, словно испрашивая его разрешения ответить, затем нерешительно признается:
— Я пробовала заниматься пантомимой… А почему тебя так волнует эта тема?
— Ты хорошо изобразила венецианские дворцы. Они действительно выглядят именно так, — Амбруш, соединив кончики пальцев, пытается воспроизвести изгиб готических сводов, но у него получается нечто похожее на православный купол луковицей. — Теперь, когда я к ним присмотрелся, вижу, что они и в самом деле таковы. Жаль, что ты бросила занятия, пожалуй, из тебя вышел бы толк.
— Ну что ты, — мягко протестует Лаура. — В моей теперешней работе куда больше смысла. Пусть она не столь привлекательна, зато нужна людям.
— Еще бы! Изо дня в день эти люди лицезреют, какие у тебя красивые руки и ноги, какие изумительно пластичные движения, наклоны корпуса и спортивный шаг! Им что, твоя красота нужнее, чем нормальным людям? Господи, да ты унижаешь пациентов одним видом своего здорового тела! — В голосе Амбруша испепеляющий гнев, взгляд его полыхает ненавистью.
Ошеломленная, испуганная Лаура отвечает ему кротким взглядом.
— Ты совсем рехнулся, Амбруш! — осторожно вмешивается Карой. — Мы стоим на мосту Академии, а ты бросаешь в лицо бедняжке Лауре какие-то немыслимые обвинения. Незнамо на что тратишь драгоценное время, — пытается он обратить дело в шутку. — Перед вами подлинно венецианская панорама! Прошу, прошу, извольте любоваться! — восклицает он, подражая рыночному зазывале, хотя его плавные жесты больше напоминают священника.
— Да, конечно. Па-но-ра-ма! Сколькими звездочками отмечена эта красота в твоем путеводителе? — Амбруш проводит ладонью по лицу от лба к подбородку, расплющивая широкий, мягкий нос. — Какое счастье, что есть среди нас человек, столь искушенный в вопросах красоты! Он ее даже подразделить умудрился на красоту рукотворную и природную. Но на каком основании, я тебя спрашиваю, Карой? Рукотворная красота, полагаю, хранится в музее, естественные красоты перечислены в путеводителе. А как быть, если красоте не находится места ни в музее, ни в путеводителе. К примеру, красота и выразительность рук Лауры, когда она одним жестом показала особенности венецианских сводов, ведь этого нет нигде. И нет надежды, что рано или поздно ты включишь их в свой инвентарный перечень красот? Или для тебя лишь то красиво, что уже изучено и проштемпелевано? — Опустив голову, Амбруш поворачивается и уходит. Карой обменивается с Лаурой сочувственным взглядом, и со снисходительной улыбкой взрослых, прощающих выходку неразумного ребенка, оба устремляются вслед за Амбрушем. Лаура не привыкла ходить под руку с Кароем. Походка у Лауры плавная, при ходьбе она красиво и женственно покачивает бедрами, у Кароя же походка размашистая, подпрыгивающая, но на сей раз Лаура берет его под руку и норовит подладиться под е