Когда они остаются наедине в скверике перед церковью, Лаура укоризненно спрашивает Амбруша:
— Ну почему ты такой злой? Зачем тебе понадобилось насмехаться над этой трогательной парой?
— С чего ты взяла, будто я насмехался? Тебе не понравилось, что я, будучи незнаком с новобрачными, поздравил их? Не вижу тут ничего дурного, они и правда выглядели очень трогательно, я испытывал к ним самые теплые чувства. А по-твоему, я имею право желать кому-то добра лишь в том случае, если знаком с ним лично?
Лаура внимательно, чуть прищурясь, слушает Амбруша и словно прощупывает взглядом его грустное, как у клоуна, лицо.
— Бабушка, почему у тебя такой длинный нос? Бабушка, почему у тебя такие крупные зубы? — дурачась, спрашивает Лаура робким детским голоском, однако на губах ее играет искушенная женская улыбка.
— Чтобы съесть тебя, — отвечает Амбруш, привлекая к себе Лауру.
— Нельзя! — Лаура упирается ладонями в грудь Амбруша.
— Нельзя любить тебя? Лишь потому, что я тебя хорошо знаю?
Амбруш выпускает Лауру из объятий, и она, как слепая, делает несколько неверных шагов. Сжалившись над ней, Амбруш обхватывает рукой ее за плечи. Лаура испуганно прижимается к нему, сперва ткнувшись лицом в лежащую на ее плече руку, затем прячет лицо в углублении между шеей и подбородком Амбруша. Она не хочет видеть его, да и не смогла бы: у нее все плывет перед глазами. Амбруш пока еще колеблется. Он не решается на поступок, вся подготовка к которому уже проделана. Его смущает то обстоятельство, что Лаура — жена Кароя, но отнюдь не из-за предполагаемых последствий. Просто он еще не успел разобраться в себе: то ли ему нужна именно Лаура, то ли им движет жажда мести — коварного, подлого отмщения Карою за свою вечную зависимость от него. Не заподозри он собственные инстинкты в низости, плевать бы ему на любые последствия.
Взгляд его падает на Лауру. Она по-прежнему позволяет вести себя, глаза ее закрыты, затылок упирается в плечо Амбруша. На лице ее мученическое выражение. Внезапно Амбруш протягивает к Лауре и другую руку. Он держит ее лицо в своих ладонях, ощущая пальцами горячие, нежные уши Лауры и влажную теплоту затылка. Решение принято.
— Ах ты, бедолага, — бормочет он, уткнувшись лицом в щеку Лауры. — Снять номер в гостинице? Отвечай, ты согласна?
Лаура, собравшись с силами, слегка отстраняется от него и серьезно, решительно кивает.
— Тогда пошли.
При этих словах Лаура устремляется вперед, по привычке торопиться.
— Постой, куда ты? — удерживает ее Амбруш. — Сначала надо выяснить, где здесь гостиница. Ты не помнишь, она нигде не попадалась по пути?
— Нет.
— Обожди, — говорит Амбруш и обращается к какому-то прохожему. Тот, оживленно жестикулируя, объясняет. Амбруш записывает, затем подзывает к себе Лауру.
Амбруш объясняет ей, что получил адрес частного дома, где сдаются комнаты, и показывает, в каком направлении надо идти. Лаура снова устремляется вперед.
— Куда ты так спешишь? — Амбруш вновь удерживает ее и ведет за собой спокойным, размеренным шагом. Лаура давно изучила медлительную натуру Амбруша, но в новой, непривычной ситуации она настолько отождествила себя с ним, настолько прониклась его существом, что сейчас ее поражает этот факт: Амбруш остался таким же, каким был. Однако это ничуть не отрезвляет ее, напротив: чувство захлестывает ее новой горячей волной.
Амбруш медлителен по натуре. Каждым своим движением он медлительнее всех, кого прежде знала Лаура. Ее поражает легкость, с какой дается ей наслаждение, достаточно партнеру любого чуть более энергичного движения. Блаженная легкость, незатрудненное дыхание — ей даже во сне не снилась столь невероятная свобода. Нет и тени тревоги, удастся ли ей достичь того блаженного состояния, какое позволит и Карою испытать наслаждение, — все совершается само по себе, легко и просто. Конечно, непривычная нагота Амбруша и его любовные навыки пока еще приковывают ее внимание, она настороженно приглядывается к Амбрушу, но это неожиданное открытие — что в интимной близости все может быть так просто — переворачивает ее душу, повергает ее в стыд. Ведь она вынуждена признать: все ее чуть ли не суеверные страхи, ощущение собственной несчастливости, которое она готова была нести как крест, имеют простейшее объяснение и легкоустранимы.
— В тебе живет милый, славный зверек, — бесстыдно заявляет ей Амбруш. — Милый, запуганный, одичалый зверек. Кстати сказать, я всегда подозревал, что с тобой скверно обращаются. — Приподнявшись на локтях, он привычным движением проводит по лицу, сплющив нос, и трезвым тоном, со спокойной беспристрастностью замечает: — Бог весть почему, но я всегда знал, что любовник из моего брата никудышный.
От стыда кровь бросается Лауре в голову, в ушах гудит; сама мысль о Карое сейчас повергает ее в ужас.
— Неправда! Карой хорошо обращался со мной, и я любила его.
— Ты вся какая-то скованная, заторможенная, ты и понятия не имеешь о любви.
Лаура пристыженно молчит. Ей казалось, что это были счастливейшие минуты ее жизни и никогда она не ощущала себя такой свободной и раскованной. Неужели Амбруш не почувствовал, насколько счастлива она была с ним? А она-то считала, что ей удалось доставить Амбрушу такое же счастье.
— Но ведь я… Как же так?..
— Если останешься со мной, если доверишься мне, — говорит Амбруш, губами касаясь груди Лауры, — я научу тебя любить и избавлю от всех твоих комплексов.
Лаура потупляет глаза:
— Я думала, ты мной доволен.
— Здесь нечем быть довольным. Пойми наконец, мы пока еще понятия не имеем, что откроем друг в друге.
Растерянная, подавленная, Лаура начинает одеваться.
— Куда ты опять заторопилась? Малышка Лаура, уж не обиделась ли ты? — Амбруш тянется за ней. Гладит ее длинную, по-мальчишески мускулистую спину, покрывает поцелуями нежные выступы позвоночника. Лаура торжествующе констатирует про себя, что ласки Амбруша будят в ней ответное чувство, значит, не настолько уж она закомплексована. В ней вспыхивает против Амбруша здоровый гнев — смелый гнев любящей женщины.
— Это не я тороплюсь, а ты медлишь. Ты чересчур медлителен, Амбруш.
Она опускается на постель подле Амбруша, пальцами то расчесывает свои длинные волосы, то поправляет прическу Амбруша. И тихо, с убежденностью говорит:
— Знаешь, я где-то читала, что в клетки с подопытными мышами установили метроном. В одной группе метроном работал в том же ритме, как билось сердце у мышей, а в другой — отклонялся от ритма биения сердца. Животные первой группы остались бодры и здоровы, а второй — поочередно заболевали и гибли. Нечто подобное я испытываю рядом с тобой.
— Ты это всерьез? — Амбруш в испуге садится. — Плохо тебе со мной? Отвечай, Лаура!
— Не плохо. Напротив, очень хорошо. Но как знать, может, и мышам доставлял удовольствие медленный ритм, приводивший их к смерти?
— Ты начала не с того, что метроном работал медленнее, чем бились их сердца. По твоим словам, он просто действовал в другом ритме.
Лаура отмахивается, у нее нет ни малейшего желания объяснять все сначала. Она опускает голову на подушку, плотно смыкает веки и спрашивает:
— Что мы скажем Карою? Куда мы просадили такую пропасть денег?
— Билеты на катер стоят недешево. Мы осмотрели Музей стекла, экспозиция сказочно красива, зато и входная плата очень высокая. На Мурано находится самая старинная в округе крепость, за вход тоже пришлось платить… Но не лучше ли прямо сказать ему о том, что произошло? Так было бы куда честнее. Ложью мы только унизим его.
— А правды он не вынесет, я уверена. И вообще… на чужбине, когда мы, по сути, прикованы друг к другу… Нет, правду говорить нельзя! — восклицает Лаура, и в голосе ее звенит отчаяние. — Ну что мы за чудовища, Амбруш! И к тому же предатели. Ведь Карой всегда поддерживал и тебя, и меня. Что бы мы без него делали?!
— Перестань молоть чепуху! — взрывается Амбруш. — А что бы он делал без нас?
— Брось эти шуточки! — Лаура язвительно кривит рот. — Не знаю, что бы ты делал без Кароя, но факт, что уж вряд ли путешествовал бы по Италии. Ты привык жить, как избалованный ребенок, сидящий на шее у родителей. Приходишь и уходишь, когда пожелаешь, на все тебе плевать, по любому поводу выламываешься, на все у тебя свое особое мнение, свои особые теории, и ты можешь себе это позволить, поскольку дома тебя всегда ждет чистая постель, хорошо протопленная комната и готовая еда. Устными переводами от случая к случаю тебе никогда не заработать на такую жизнь, не говоря уже о путешествиях. Насколько мне известно, после смерти матери Карой содержал тебя все годы, пока ты учился в университете, так что давай не будем говорить о твоей самостоятельности!
Амбруш садится в постели, кладет на колени сцепленные руки и опирается на них лбом. Поэтому, когда он начинает говорить, голос его звучит приглушенно.
— Говоришь, «переводами от случая к случаю»? А знаешь ли ты, что этими случайными переводами я зарабатываю за два месяца пятнадцать-двадцать тысяч форинтов? Если даже я тружусь всего четыре месяца в году, и то набегает вполне приличный средний заработок. Кстати сказать, и в студенческие годы я частенько подряжался в гиды для иностранцев, причем делал это не бесплатно, а деньги и тогда шли в общую кассу. Вот как в действительности обстоят дела. Теперь скажи, почему кого-то волнует, если остальные восемь месяцев в году я слоняюсь без дела и живу в свое удовольствие? Шутки шутками, и хочешь верь, хочешь нет, но вы путешествуете за мой счет. Впрочем, будем справедливы: мы путешествуем вместе. Видишь ли, последний свой заработок я целиком отдал Карою, и эти-то деньги и пошли на поездку. Ты удивлена, не правда ли? Конечно, все это мелочи, однако согласись: после того как ты отчитала меня, как мальчишку, я вынужден был оправдываться перед тобой. И не надо одергивать меня, я вовсе не считаю всерьез, будто бы это я финансировал вашу поездку, просто загнул для красного словца. Все дело в том, что их скопилось слишком много — ваших ужинов, съеденных мною, угля, сожженного в м