анется, несомненно, ярким событием», «пробудит в нас желание мыслить». В конце она выразила надежду, что «господин профессор еще посетит нас, читателей этой маленькой библиотеки», что «при всей загруженности важной научной работой он найдет время встретиться с такими простыми, но горячими поклонниками литературы, как члены этого маленького коллектива»; затем она попросила Берталана Добо расписаться в книге почетных посетителей и в бригадных дневниках. Лазар Фекете был последним; когда профессор вписал свою фамилию в их дневник, все уже ушли. Они остались втроем: Кларика, Берталан Добо и он. Кларика открыла дверь в свой «закуток»: «Господин профессор, еще кое-какие формальности…» Добо двинулся было к ней, но Лазару показалось, что просто так взять и уйти неприлично, и он протянул лектору руку. «Я, правда, в этом не разбираюсь, но мне понравилось». Он больше не собирался ничего добавлять, но рукопожатие профессора — рука у него была сильной, будто работал он не пером, а лопатой, — внушило ему смелость. «Вы не рассердитесь, господин профессор, если я вас приглашу выпить вместе вина или чего покрепче?» Он ждал, что столь дерзкое предложение встретит отказ, однако Берталан Добо громко и весело рассмеялся. «Спасибо, отец, я с удовольствием, но тогда вам придется меня подождать». И, словно это было самым обычным делом, обнял Лазара Фекете за плечи и повел к комнатке библиотекарши. «Закуток у меня тесноват, но вы присаживайтесь, пожалуйста», — смущенно сказала Кларика, показывая на стулья. Лазар тоже смутился и потерял дар речи, особенно когда заметил, что Берталана Добо словно вдруг подменили: взгляд его, утративший всю суровость, ощупал библиотекаршу с головы до ног и при этом он еще успел подмигнуть Лазару. Кларика положила перед профессором что-то вроде анкеты и, застенчиво хихикнув, сказала: «Уж вы извините, эти формальности, знаете… Но вы впишите только данные о себе, остальное я сама…» — «Жаль, вы мне перед лекцией этого не сказали!..» Берталан Добо снова подмигнул Лазару и, склонившись над бумагой, стал заполнять рубрики. «То есть… не понимаю», — округлила глаза Кларика. «Ну… тогда бы я только представился, а лекцию вы сами бы прочитали!» Библиотекарша даже рот зажала рукой — так ей было смешно. «Ой, если бы я была такой умной…» — «Хотите, я вам буду уроки давать, вот и станете умной, милая». Над этим они засмеялись все трое. Не зная, что ответить, Кларика ухватилась за спасительную мысль: «Может быть, еще кофе или колу?.. Да, у меня немного коньяку в запасе есть…» — «Вот с этого бы и начинали!» Берталан Добо опять подмигнул Лазару. Тот нерешительно начал было отказываться, но профессор затряс головой: он согласен пропустить рюмочку, но только если со всеми. «Я ведь не буйвол, чтобы пить в одиночку!» Кларика засуетилась: поставила на поднос три рюмки, сосредоточенно, высунув кончик языка, разлила коньяк, причем третью рюмку наполнила до самой кромки. «Руки дрожат… Ничего не поделаешь: не женское это дело», — рассмеялась она. «Почему не сказали сразу? Уж это бы я с удовольствием за вас сделал!» И Берталан Добо, взяв с подноса одну из рюмок, поднял ее, посмотрел на остальных. «За наше здоровье! Мы это, думаю, заслужили!» — «Если кто и заслужил, так только вы, господин профессор, а мы ничего не делали, слушали только». Лазар поднес рюмку ко рту и выпил ее одним духом, как Берталан Добо. Кларика отпивала по капельке, облизывая губы, потом закашлялась. «Крепкие напитки надо залпом пить, барышня! Это ведь не любовь, которую чем больше растягиваешь, тем лучше!» Профессор достал сигареты, протянул остальным. Кларика лишь затрясла головой, Лазар же вынул одну, потом дал Берталану Добо огня. «Однако вы не правы, отец. — Профессор помахал рукой, отгоняя от лица дым. — Слушать — это тоже работа. Причем работа непростая, от нее еще как устаешь! В древности, у греков, это понимали: в театре зрителям даже деньги платили». Лазар недоверчиво засмеялся: «Елки-палки, вот бы у нас так — то-то народ повалил бы в театры! Могу спорить: никто бы тогда работать не захотел, все бы в театре сидели!» Кларика взяла со своего стола конверт, положила его перед Добо. «Извините, гонорар не ахти какой, но возможности у нас…» Она опять покраснела и смущенно заулыбалась. «Я ведь не из-за денег, барышня, занимаюсь этим. Если бы мне только деньги были нужны, я бы лангоши[17] пошел продавать или на бензоколонку! Верно, отец?» Некоторое время они рассуждали о том, кто сколько зарабатывает и заслуженно ли; главным образом говорил профессор, Лазар лишь вставлял слово-другое, Кларика же только кивала. «Ничего не поделаешь, нужны, проклятые, без них — никуда!» Лазар согласно кивнул и добавил: «Не зря говорят: деньги — такая штука, что их никогда не бывает вдоволь…» Внезапно наступила тишина, профессор стряхнул пепел, посмотрел на Лазара, потом на Кларику… «Еще коньяку?..» По тону библиотекарши невозможно было понять, спрашивает она из вежливости или искренне хочет, чтобы они еще посидели. «Я хорошему делу никогда не противник. — И Берталан Добо сам потянулся за бутылкой. — Но только если все выпьют!» Кларика смеялась, пробовала отказываться — она боится захмелеть, — однако профессор налил и ей. «Поверьте мне, женщина лучше всего, когда она чуть под хмельком. Тогда она просто неотразимой становится!» Кларика сдалась, но коньяк только пригубила. «Забыла сказать, господин профессор, чтобы вы деньги пересчитали… Я и вычеты там отметила…» Добо поставил пустую рюмку на поднос и небрежным движением сунул конверт в карман. «Я вам и так верю». Он затянулся сигаретой, и улыбка у него на лице сменилась вдруг озабоченностью. «Поверьте, доверие — самое важное в отношениях между людьми. Если нет доверия, нет ничего. Знаете, что апостол Павел писал коринфянам: если я не имею любви, то я ничего не стою, то я ничто». Тишина вновь опустилась на них, все трое сидели, задумчиво понурив головы, затем Добо решительно встал. «Или, барышня, вы полагаете, денег больше станет, если их пересчитать? Это ведь не свинья, что от хозяйского взгляда жиреет… увы, деньги — это другое! Даже более того: чем на них больше смотришь, тем меньше они стоят!» Лазар тоже встал, несмело взглянул на профессора: «А все ж таки отрубей немного свинье тоже не повредит… А не то с ней то же самое будет, что с кобылой того цыгана: учил он, учил ее без еды обходиться, а она только научилась, как сдохла с голоду». Кларика громко расхохоталась; Берталан Добо протянул ей руку: «Не будем вам больше надоедать, на сегодня хватит вам философии, верно? Наверняка вы спешите: поди, свидание назначено…» Кларика покраснела: «В общем-то… в это время я закрываю обычно». Лазар топтался в дверях, потом все ж спросил: «А можно я оставлю у вас дневник до завтра, чтобы с собой не таскать?» Отвечая ему, Кларика в первый раз за весь этот вечер казалась естественной и уверенной в себе: «С одним условием: если пообещаете, что запишетесь в библиотеку!» «За этим дело не станет…» — рассмеялся и Лазар. Попрощались. Когда они с Берталаном Добо вышли из дверей управления, Лазар оглянулся исподтишка: видит ли кто-нибудь, как он идет через двор с настоящим профессором? В воротах они остановились, посмотрели друг на друга; Лазар сказал: «Если «Тополь» вам подойдет, господин профессор…» — «Лучше места не придумаешь!» И, хлопнув Лазара по плечу, Берталан Добо пропустил его вперед.
Собственно, если подумать, ничего особенного и не было. Все шло как-то само собой, будто и не могло идти по-иному. Однако сейчас Лазар Фекете чувствовал: видно, профессор сбил-таки его с панталыку, ведь ему бы давно уже надо было быть дома, в другие дни он в это время второй сон видел, а сегодня, выходит, что-то случилось, коли он поздней ночью сидит тут, в сквере возле автобусной станции, и глазеет на небо, будто у него и на это есть время. «Да еще чертова эта усталость…» Тоже здесь что-то не то. Никогда он так сильно не уставал, сколько бы ни работал. Он потер лоб и снова подумал: «Точно, это профессор мне голову заморочил… Можно ли так откровенно разговаривать с такими, как я? Не привык я к такому…»
В этот момент полицейские подошли к нему. «Добрый вечер», — сказали они одновременно, вскинув руки к фуражкам — скорее по привычке, чем в знак уважения. Лазар Фекете, не удивившись, равнодушно сказал в ответ: «И вам того же…» И, лишь произнеся это, встревожился на мгновение: откуда у него смелость, чтобы так разговаривать с полицейскими? Как только этот вопрос возник у него в голове, мышцы и нервы его словно бы сами дернулись, побуждая его вскочить: кто он такой, чтобы позволять себе сидеть перед представителями власти? Однако движение это так и умерло, даже не оторвав его тело от спинки скамьи, а тревога — подобно дыму его сигареты в ночной темноте — полностью улетучилась, и какое-то неведомое доселе спокойствие разлилось в груди. Лишь усталость шевельнулась слегка, когда он подвинулся к краю скамейки, словно давая место другим. Он едва не вымолвил вслух: «Садитесь, чего там, места всем хватит…» — но предпочел промолчать, лишь поднял глаза на вздымающиеся над ним темные фигуры. Только тут он заметил, как молоды стоящие перед ним полицейские. Хоть под носом у них и топорщились усы, видно было, что им едва за двадцать. «Автобусов больше сегодня не будет, дед!» — снисходительно-добродушно сказал тот, что пониже. «Знаю», — ответил Лазар. В его голосе не было резкости — лишь решительность, ровно в той мере, чтобы дать им понять: автобус тут ни при чем. И он все не сводил глаз с маленького полицейского. «Тогда чего вы тут дожидаетесь? Поздно уже, полночь скоро!» Второй полицейский, тот, что повыше, повернулся к свету и посмотрел на часы. «Вот-вот. Через десять минут», — сообщил он и, обернувшись к своему напарнику и к Лазару, непроизвольно задрал подбородок. «Ничего я не дожидаюсь. Просто сижу, и все. Сами видите». Лазар произнес это безразличным тоном, слова падали изо рта, словно зерна из початка кукурузы. Он переводил взгляд с одного полицейского на другого, и в голове у него, неизвестно откуда взявшись, бродила мысль: «В сыновья мне оба годятся. Это я бы им мог приказывать. Сопляки…» Медленная улыбка обозначила возле губ горькие, глубокие морщины. Низенький полицейский отступил на шаг и показал на пустую бутылку на земле у скамьи: «Мы, дед, видим, что вы тут не просто сидите, и все, а выпиваете!» Лазар, не шевелясь, так же спокойно, как прежде, ответил: «Не выпиваю уже. Пустая она. Утром еще купил. Хомокское вино. Кислое — чистый уксус…» И замолчал. Ему снова вспомнились слова профессора о вине и о философии; он подумал, не рассказать ли об этом полицейским, но лишь махнул рукой. «Работал много, да и жара…» Он сказал это не в оправдание — просто так, потому что пришло в голову. Затем нащупал в кармане сигарету, неторопливо закурил. «Ладно, сами скажете, что вам от меня нужно», — подумал он и, выпустив дым, посмотрел в лицо полицейским. «А вообще-то: какое вам до этого дело?» Обида, с какой вырвались эти слова, тоже была для него удивительна. Ему даже пришлось опустить взгляд. «Вот тут вы, дед, ошибаетесь! Есть закон, что на площадях, на улицах, в магазинах распивать спиртные напитки запрещено! А кто закон нарушает, тому полагается наказание! Например, штраф!» Низенький полицейский отбарабанил все это одним духом и выпятил грудь. Второй лишь кивал: «Да, да, точно!» Лазар вскинул голову, снова посмот