Так, под сбивчивую, торопливую речь Дюлы Киша, прошла пасха.
Машина остановилась перед прокуратурой; вскоре открыли дверь. «Вылезай!» — крикнул конвойный, сопровождавший арестанта. Лазар вышел, огляделся: жидковатый еще, нежаркий солнечный свет заливал маленькую, всю в цветочных клумбах площадь. «Дурень несчастный», — думал Лазар: даже солнечный свет и цветы почему-то напомнили ему про Дюлу Киша. «Не глазеть по сторонам, марш вперед!» Они вошли в громадные двери подъезда. «К доктору Саси», — сказал конвоир вахтеру и, по-приятельски кивнув, небрежно сделал под козырек, потом они пожали друг другу руки через окошечко. «Что нового, Ферике?» — улыбнулся вахтер, бросив беглый взгляд на Лазара Фекете. «Откуда у нас новое? Вот привез голубчика…» — «Второй этаж, комната семь». Вахтер показал в сторону лестницы. «Дорогу я знаю!» Конвоир махнул рукой и взял Лазара за локоть: «Пошли!» — «Сюда, наверно, притащат и того дурня несчастного…» — думал про себя Лазар.
Доктор Саси сидел за столом; вместо приветствия он, не вставая, сказал лишь: «Наконец-то!» Конвоир снял с Лазара Фекете наручники, показал на приготовленный стул: «Садитесь!» Доктор Саси надел очки — они были в золотой оправе, каждое стекло состояло из двух половинок, верхней и нижней, — раскрыл дело, лежащее перед ним, полистал бумаги. В кабинет без стука вошла пожилая женщина, села в угол, к машинке. «Ясно», — сказал доктор Саси, поднял взгляд, немного отодвинул от себя дело, снял очки, положил их на папку, двумя пальцами, указательным и большим, помял себе переносицу, затем, поставив локти на стол и соединив пальцы рук, тихо, монотонно заговорил: «Довожу до вашего сведения, что в согласии с действующими инструкциями расследование вашего дела надлежит провести в ускоренном порядке. Судебное заседание назначено на ближайшую пятницу, на десять часов утра». Доктор Саси умолк, он смотрел на Лазара, по глазам его невозможно было понять, ждет ли он вопросов или хочет что-то добавить. Затем он убрал очки с папки, положил их в сторонку и опять пододвинул дело поближе. «У меня будет к вам, Лазар Фекете, лишь несколько вопросов. Причем вопросов сугубо частных. Вообще же мне все тут предельно ясно. Ясно и несомненно. Для этого дают основания протоколы допроса». Доктор Саси надел очки, полистал дело, словно искал что-то, потом небрежным движением захлопнул его, снял очки, сложил дужки и, следя за симметрией, заботливо положил их на середину досье. Огладил себе лицо, посмотрел на Лазара Фекете, на охранника, на пожилую женщину за машинкой, сунул руку в карман, вытащил сигарету, бережно помял ее в пальцах, сунул в рот и, громко щелкнув позолоченной зажигалкой, закурил. Глубоко затянулся дымом, вынул сигарету изо рта, повертел зажигалку в пальцах и — словно это тоже было очень важно в данный момент — поместил ее чуть повыше очков, опять же заботясь, чтобы она легла точно посередине досье. Лицо доктора Саси не выдавало его чувств, оно было похоже на маску: от него исходило глубокое равнодушие, которое, из-за резких морщин на лбу и двух складок по сторонам рта, могло показаться как застарелой грустью, так и непреходящей усталостью. Свежевыбритый подбородок, седина в редеющих волосах, разделенных сбоку пробором, слегка прищуренные — без очков — глаза выражали в одно и то же время силу и слабость. «В армии служили?» Вопрос был словно бы и для него самого неожиданный: он вскинул голову, глядя Лазару Фекете прямо в глаза. «Служил». Доктор Саси не шевельнулся. «Когда?» — «Во время войны. Призван был в сорок первом, но на фронт меня тогда не послали. Послали только в сорок третьем». — «В каком звании были?» — «Ни в каком. Рядовой». — «Салаши присягали?» — «А что я мог сделать?» — «В плену были?» — «Да». — «Где?» — «Во Франции. Возле Страсбурга». Доктор Саси долго рассматривал Лазара Фекете, его волосы, лицо, шею, выглядывающую из мятого ворота рубашки, потертый пиджак, неплотно сплетенные пальцы, лежащие на коленях. Он снова глубоко затянулся, затем, не отводя от Лазара взгляд, взял очки, надел их. «А вы не думали, — морща лоб, сказал он с таким видом, будто этот вопрос лишь сейчас пришел ему в голову и он с усилием формулирует его, подбирая слова, — не думали в Иностранный легион вступить? Насколько я знаю, там было легче». И, следя за лицом Лазара, стал, легонько постукивая пальцем по сигарете, стряхивать с нее пепел. «Легче ли, это только те могли бы сказать, кто туда вступил. Но скажу правду: я и сам не раз думал об этом. Очень уж плохо в лагере было. Воду пили из луж, обглоданные собаками кости пробовали варить. Вот как было. — Лазар смотрел в стену и щурился. — Потом вышло так, что окрестным крестьянам разрешили брать пленных в работники. Я тоже попросился. Тогда и попал на хутор к Мишелю Шмитцу. Работал там почти целый год, делал всякую работу по хозяйству». Доктор Саси откинулся на спинку стула и, все еще тихо, спросил: «А остаться у них не думали?» «Нет. Зачем мне это?» Теперь Лазар смотрел доктору Саси в глаза. Глаза у того за разделенными надвое стеклами были какими-то смутными, взгляд — размытым. Словно у старой собаки, покорно и грустно ждущей решения своей участи. В жидком, неверном их блеске, прикрытом, словно бельмом, зыбким сумраком, что растворял в себе ушедшее прошлое, была ревностность служаки, надежность, беспрекословное послушание. «Старый сторожевой пес», — подумал Лазар, вновь опуская голову. «Когда вернулись домой?» Доктор Саси, подняв сигарету, разглядывал тающий в воздухе дым. «В сорок шестом, в ноябре. Когда отпустили. Добирался в основном пешком». Доктор Саси еле заметно кивнул, сделал затяжку, подвинул поближе пепельницу — точно на середину между папкой и краем стола, — стряхнул в нее пепел, положил сигарету в желобок на край пепельницы, точно в одну линию с зажигалкой, затем, слегка склонив голову вниз и набок, быстро глянул на Лазара Фекете поверх золотой оправы. И, медленно, тщательно выговаривая слова, спросил, как бы между прочим: «И что же вы ожидали увидеть на родине?.. Я имею в виду: в результате демократических преобразований?» Слово «демократических» он особо подчеркнул интонацией. Лазар наморщил лоб, слегка наклонился вперед: «Это я не совсем понимаю…» Доктор Саси легким щелчком убрал зажигалку с досье, раздраженно добавил: «Ну, после того, как господ не стало?» Лазар Фекете, без всякого удивления восприняв изменившийся тон, откинулся назад, выпрямился. «Я с господами дел никаких не имел. Мы крестьяне были всегда. Да, как я заметил, и после того господа остались, хоть и поменьше». Доктор Саси приподнял подбородок, словно от удивления, открыл рот, сделал еще затяжку и погасил сигарету. По его худому, в морщинах лицу пробежала улыбка. «Однако новому строю вы были вовсе не рады, так ведь?» — «Я рад был, что дома опять оказался спустя три года». Доктор Саси покивал, потянулся левой рукой к стопке исписанных с одной стороны четвертушек бумаги, снял сверху один листок, положил его перед собой, правой рукой взял лежащий на правом углу стола — строго параллельно краю — кожаный футляр для авторучки, медленно, будто совершая обряд, вытащил из него золотого цвета стило и, отвернув крышечку, в левом углу листа поставил маленький вопросительный знак. «А вскоре, насколько мне известно, ушли-таки из деревни». Даже эти слова он произнес снисходительно-добродушным тоном, словно рассуждая с самим собой. Лазар Фекете покачал головой: «Это потом было, в пятьдесят первом». Доктор Саси рядом с вопросительным поставил восклицательный знак, а между ними — знак равенства. «В какой партии вы состояли?» — «Ни в какой. Перед войной очень агитировали вступать в партию мелких хозяев. Я всегда говорил, или, лучше сказать, думал, что политика — не для мужицкого это ума. А в сорок седьмом только и слышно было, что вот крестьянская партия — это да, это партия нашенская. Я ответил, что подумаю. Пока думал, крестьянскую партию запретили». На бумажке, лежащей перед доктором Саси, появился — точно под первым — еще один вопросительный знак. Не поднимая глаз, он спросил: «А почему не захотели вступить в коммунистическую партию?» Лазар Фекете развел руками, вернее, только слегка их раздвинул. «Во-первых, не знал, что это за партия. В нашей деревне долго — до того, как я вернулся из плена, — даже и коммунистов-то вроде не было. Говорили, правда, что Черни, сапожник, и учитель, Элек Генци, который тогда молодой парень был, не женился даже… он, кажется, в тридцать восьмом к нам приехал учительствовать, — словом, они вдвоем ходили по вечерам в бедняцкий ряд. Эта улица на краю деревни была, жили там самые что ни на есть нищие да убогие, которые в прислуги шли, в батраки, поденщики или мучились на одном, на двух хольдах самой бросовой земли… Словом, этих двоих коммунистами все считали, да, наверно, оно так и было, потому что, когда я домой вернулся, они большими людьми сделались. Сапожник Черни над местными коммунистами верховодил, после стал председателем кооператива, а когда развалился кооператив — в пятьдесят шестом, стало быть, потому что люди тогда из него разбежались, — Черни председателем Народного фронта стал и потом долго еще им оставался, наверно, до самой смерти, потому что помер он уже. А учитель — тот был председатель совета. Этот все время был председателем. Так он, в общем-то, человек неплохой вроде, в последнее время мало уже кто на него сердился, скорей даже любили. Но я тогда, в сорок седьмом, говорю, не знал коммунистов. А если б и знал, все равно не было у меня времени к ним вступать, некогда было. И не то что вступать — даже думать об этом: столько было работы!» Доктор Саси жирными палочками перечеркнул оба знака вопроса и осторожно уронил на досье авторучку. «То есть вы не были сторонником нового строя». Лазар Фекете вздернул брови. «Этого я, извините, не говорил. Я работать любил. Для меня работа была вся жизнь». Доктор Саси облокотился на край стола, сцепил пальцы рук, уперся одним большим пальцем в другой. «Что вы намеревались делать с деньгами? Покупать землю?» — «Слушайте, господин прокурор: не очень-то мы тогда получали прибыль от нашей работы, и накопленных денег у нас не было. Вы это и сами знаете». Доктор Саси тут же продолжил: «Но землю вы при разделе не получили, верно?» — «Нет, не получил. У нас не много было земли, хольдов двенадцать; половина от отца мне осталась. Так что не дали нам. Да мы и не просили». — «Зажиточное хозяйство было?» Лазар в первый раз улыбнулся. «Какое там зажиточное! Как у всех, как у большинства в деревне. Жили, потому что надо было жить. У нашего брата, господин прокурор, больших запросов никогда не было. Хватало нам и того, что есть. По крайней мере тем, кто постарше. Был бы хлеба кусок да сила, чтобы работать, да земля вернула бы то, что в нее с потом ушло. Мы еще до войны с друзьями, с приятелями подумывали, не купить ли нам сообща сеялку, трактор. Чтобы главную работу машина делала, а лошадям бы полегче стало. Да мало было денег у нас. Нынче, конечно, дело другое. Молодые не так рассуждают, как мы, и деньги у них найдутся, если они захотят что-нибудь». Доктор Саси постукал одним большим пальцем о другой. «До войны хотели объединяться, а когда кооперативы пришли, отказались вступать». Лазар Фекете поднял палец. «Это ведь не одно и то же. Тогда одно было, потом другое. До войны мы сами хотели объединиться, человек пять или шесть. А после войны, в начале пятидесятых, потом в конце — другие нас заставляли». Доктор Саси взял авторучку и начал — опять же с вопросительного знака — новую строчку. «Сколько классов окончили?» — «Шесть. Мать хотела, чтоб я в реальное училище пошел, да меня к земле больше тянуло. Очень я землю любил». — «Любили, а бросили». — «Пришлось бросить». — «Никто вас не гнал». — «Гнать не гнал, это точно. Только это уже не моя земля была». — «Значит, никак не могл