предо мной лежит, вкусить не запретит никто.
Я обратился к мудрому ламе66, моля
направить к благу разум мой.
Но даже рядом с ним я как во сне, и
мысль стремится не к нему, а к ней.
Узреть лицо наставника, хотя б на миг, –
напрасен труд, в моем воображенье
незванно предстает любимой лик
необоримой силой, зовом и томленьем.
Мои мысли, блуждая, уносят меня далеко.
О, если б они так к Святому Ученью бежали,
то в краткий миг жизни, что мне отведен,
я Буддой бы стал, отринув земные печали.
На востоке, над вершинами гор,
диск луны ослепительно ярок…
И подобно ему, образ милой моей
неотступно скользит перед взором.
Бессонными ночами далеко мой разум
убегает из дворца, и дни мне не даруют
облегченья… Устало сердце без любимой.
Две следующие строчки, дающие прекрасное описание шестого далай-ламы, известны всем тибетцам:
В Потале он Ринчен Цаньян Гьяцо, а в Шоле и Лхасе – он молодой, веселый парень!
Что думали тибетцы о том, почему августейший Ченрези явился им в образе столь странного аватара? Вера заставляет людей видеть все в особом свете; несмотря на эксцентричность Цаньяна Гьяцо, большинство тибетцев продолжало верить в него.
Но китайцы, которые в то время все больше прибирали власть в Тибете к своим рукам, проявляли гораздо меньше терпимости. Они сместили чересчур пылкого далай-ламу и в конце концов убили его, вызвав тем самым недовольство всего населения Тибета. Напрасно предлагали они другого ламу, выбранного ими молодого человека, ссылаясь на то, что Цаньян Гьяцо не был настоящим аватаром и был утвержден по ошибке. Верующие отказались признать его новым шестым далай-ламой и нетерпеливо ждали перевоплощения несчастного Цаньяна Гьяцо.
Говорят, что в этом отношении Цаньян Гьяцо оставил следующее предсказание. Как и предыдущие стихи, оно очень популярно в Тибете:
О белый журавль, моим зовам внемли!
Дай мне сильные крылья свои.
В дальних краях не задержусь, только слетаю в Питан и вернусь.
И действительно, в провинции Литан был найден ребенок, удовлетворяющий условиям признания в нем перевоплощения покойного далай-ламы.
Изложенное выше представляет собой перечень исторических фактов. Я так подробно остановилась на них по той причине, что хотела познакомить вас с необыкновенной личностью Цаньяна Гьяцо.
Вероятно, он был посвящен в определенные методы, позволявшие – или, возможно, даже поощрявшие – то, что нам представляется развратом, каковым бы это и было в случае любого другого человека, но не "посвященного" в такую специфическую тренировку, о которой трудно говорить, не пользуясь медицинской терминологией.
Считать, что Цаньян Гьяцо был адептом подобных упражнений, наряду с другими данными нас заставляет и одна явно фантастическая история, символизм которой, однако, совершенно ясен любому, кто знаком с указанной тренировкой. Вот эта история.
Случилось так, что однажды Цаньян Гьяцо пребывал на террасе своего дворца в Потале в окружении тех, кто был возмущен его слишком вольным поведением.
"Да, у меня есть любовница, – сказал он в ответ на их упреки, – но и у вас, обвиняющих меня, они тоже есть, однако неужели вы осмеливаетесь думать, что близость с женщиной для меня значит то же самое, что и для вас?"
Затем он приблизился к краю террасы и помочился через балюстраду. Струя упала до фундамента Поталы, а потом "вознеслась" до верхней террасы и вернулась в великого ламу тем же каналом, из которого была выпущена. Великий Лама обратился к окружающим его:
"Попробуйте то же самое, – сказал он, – и если вам не удастся, то уразумейте, что мои отношения с женщинами отличаются от ваших".
Пересказанная подобным образом, эта история кажется просто фарсом, но мы можем считать ее искаженным изложением события, случившегося на самом деле.
Определенная категория тибетских оккультистов изучает особый тип отчасти физических, отчасти психологических упражнений, включающих столь необычные действия, как возвращение назад семенной жидкости, либо находящейся на грани извержения, либо уже извергнутой. Для объяснения целесообразности таких упражнений приводятся любопытные доводы. Во-первых, дело заключается не просто в удержании внутри себя энергии, вместилищем которой, как считают тибетцы, являются "семена жизни" (это, естественно, выполняется аскетами, придерживающимися строгого целибата), но в возбуждении этой скрытой энергии с последующим сохранением ее в себе. И во-вторых, утверждают, что энергия мужского семени может во время совокупления обогатиться элементами женской энергии, которую оно впитывает и уносит с собой в процессе обратного поглощения.
Некоторым кажется, что таким способом они могут практиковать утонченный вампиризм, завладевая психической энергией тех отмеченных специфическими знаками женщин, которых считают воплощением небесных дев [дакини].
Отличительным знаком налджорпа, способных на столь необычный подвиг, являются длинные волосы, заплетенные в одну косу, спадающую на спину. Но теперь многие стали носить такую прическу – "не имея на то права", как информировал меня один "посвященный".
Новички практикуют это упражнение, втягивая жидкость (воду или молоко) по мочеиспускательному каналу. Об этом своеобразном аспекте тайной науки Тибета можно рассказывать многое. Однако какой бы смехотворной или вредной она нам ни показалась, можно с уверенностью сказать, что для практикующих в ней нет ничего распутного или похотливого и они никоим образом не стремятся с ее помощью к чувственному наслаждению.
Индийцы тоже знакомы с только что упомянутой специальной тренировкой. Мы встречаем ее описание в различных трудах по хатха-йоге. Заимствовали ли ее тибетцы у них через Непал, с которым они поддерживали постоянные отношения на протяжении столетий с момента проникновения буддизма в их страну? Вполне возможно, но тем не менее происхождение этих упражнений, как и вообще всей тантрической системы, с которой они связаны, все еще остается для нас загадкой.
Как в Индии, так и в Тибете некоторые полагают (и не без основания), что выражения в описании этой натуралистической практики в действительности не имеют ничего общего с тем, что они означают.
Действительно, у тибетцев есть мистический язык, называемый "языком дакини", слова которого, хотя и заимствованные из разговорного языка, имеют для посвященных совершенно особый смысл.
А потому остается только догадываться, правы ли те, кто объявил единственно возможным иносказательное толкование учения, которое первоначально было сугубо материалистическим, либо, напротив, те, кто исказил изначально чисто духовное учение, низведя его до уровня грубой материальной практики.
Вероятно, никакая другая возможность и не придет на ум человеку Запада, однако в случае аборигенов Востока это не так, ибо они не воздвигают между явлениями тела и психики того непроницаемого барьера, который побуждают нас создавать века нашего западного образования.
"Посвященный" в погоне за экспериментами или просто раб чрезмерно пылких чувств, – а может быть, то и другое одновременно, – шестой далай-лама оставил по себе очень хорошую память. Добрые жители Лхасы создали вокруг него полутаинственный неофициальный культ. В этом городе тайными красными знаками отмечены несколько домов, где, по преданию, Цаньян Гьяцо встречался со своими прекрасными подругами. В знак почитания молодого вольнодумца, который был аватаром мистического божества Безграничного Сострадания, временами простые люди, таясь, касаются этих знаков лбом67.
Поскольку Цаньян Гьяцо предоставил мне возможность поговорить на столь пикантную тему, то я перескажу еще одну слышанную мною историю. Ее героем является знаменитый ведантийский философ Шри Шанкара-чарья (учитель Шанкара), которому брамины обязаны возвращением их привилегированного положения, сильно пошатнувшегося из-за распространения рационалистического и антиритуалистического учения Будды.
Личность этого учителя, если судить по его биографиям, на три четверти состоящим из легенд, была весьма незаурядной. К сожалению, кастовая система, по-видимому, притупила остроту его интеллекта, сделав Шанкару поборником гибельной социальной концепции, полностью противоречащей проповедуемому им возвышенному пантеизму.
История, которую я расскажу, очень хорошо известна в Индии, где она пересказывалась на протяжении веков, не вызывая у учеников великого философа ни малейшего подозрения в том, что она высмеивает их почтенного учителя. В последние годы, вероятно под влиянием западных идей, перенятых во время обучения в английских колледжах, некоторые индийские интеллектуалы осознали гротескный характер приписываемого Шанкаре приключения и теперь отказываются признавать эту историю правдивой. Однако некоторые адепты индуистского так тризма защищают ее достоверность и истолковывают ее как чисто символическое описание той разновидности тренировки, в которую, вероятно, был посвящен и Цаньян Гьяцо. Однако поспешу отметить, что это мнение разделяют лишь немногие последователи тантризма.
Итак, однажды Шанкара странствовал по Индии в поисках достойных противников, с которыми он, согласно обычаю тех времен, мог бы помериться силами в философском поединке. Он вызвал на диспут наставника по имени Мандана, ученика знаменитого Батта, который проповедовал ритуалистическое учение карма-миманса, согласно которому спасение достижимо лишь путем богослужения, таинств, жертвоприношений богам и т. п. Шанкара, напротив, утверждал, что спасение является результатом Знания.
Уговор был таков: побежденный в споре становится учеником победителя и принимает его образ жизни. Так как Мандана был мирянином, а Шанкара аскетом (сань-ясином), то если победит первый, второй должен будет снять свое религиозное одеяние и жениться, в противном же случае Мандана будет обязан оставить жену и дом и облачиться в оранжевую накидку, которую в Индии носят все отрекшиеся от мирской жизни68.