— Ну-ну. — И снова спрашивала: — Вот этот маленький — Тихон?
— Тихон, — отвечала Старуха, и голос у неё гудел, как телеграфные провода.
Старуха, вырастая у Тишки на глазах до былинных размеров, опиралась на суковатый, тоже былинных размеров, посох:
— Иди, Тихон, иди… Я благословляю тебя…
Тишка чувствовал, что его распирает сила, что он становится со Старухой вровень. Он не спрашивал её, куда идти. Он знал это и без подсказки.
— Если надо, Тихон, я и сынов тебе крикну на помощь… У меня ведь их шестеро…
— А у меня одиннадцать, — пробасила стоящая на Цветущем бугре Парасья, тоже огромная, как лесина. Сарафан у неё накрывал полбугра, и ромашки, лютики, васильки, вышитые на сарафане, сливались с теми, что росли на бугре, и от этого казалось: Парасья являлась продолжением земли. — И моих одиннадцатерых забирай.
Старуха кивала ей головой, а сама смотрела на Тишку:
— Ты не тревожься… Кликнем всех — все за правое дело пойдут… Ты же знаешь, там человека пытают, нельзя его в обиду давать… Это долг твой!
И длинный морщинистый палец Старухи вонзался в небо.
— Мы свой долг выполнили… А Федю Кирина не забыл? — напомнила Старуха о Поливанове. — Воротился с простреленными ногами, а долг… долг перед народами выполнил… Теперь твой черёд… Иди, Тихон, иди… И ежели чего, нам с Парасьей дай знать, мы своих созовём. Телеграмму-то шли на Выселки… Ты фамилию мою помнишь?
А он фамилии у неё и не спросил тогда, даже имени не узнал, и ему было стыдно признаться в этом.
— Так и телеграфируй… Выселки… — наставляла Старуха. — Мне принесут.
Теперь уже Парасья кивала ей головой, а ему говорила:
— Иди, Тихон, иди… Протяни другим народам руку на выручку.
Тишка уходил от них, перешагивая через кусты и деревья.
Безымянная Старуха, почему-то вдруг ставшая похожей лицом на Тишкину мать, махала ему рукой.
За плечами у него был вещевой мешок, и Тишка осязаемо ощущал его тяжесть. В мешке лежал каравай с напильниками. Но самым главным грузом в нём были ключи от оков. Тишка пел про оковы песню:
От Сантьяго до жаркой пустыни,
Вдоль бескрайних морских берегов,
К счастью тянутся люди простые,
Разорвавшие цепи оков…
Он удивлялся своей памяти. Ведь всего один раз прочитал эти слова на тетрадочном листочке у Алика Макарова, под наклеенным портретом Луиса Корвалана, — и запомнил. С Серёжкой Дресвяниным разговаривали о Фёдоре Поливанове, слов из песни не знал. А когда по-настоящему стало надо, запел:
К счастью тянутся люди простые,
Разорвавшие цепи оков…
Тишка миновал ложок с полыхавшей красными серёжками ольхой и оглянулся. Цвела вся земля, и от запахов кружило голову. Он вдыхал в себя хмель омолаживающейся земли и чувствовал, как наливаются упругостью мускулы.
Тишка ещё раз обернулся туда, где оставалось Полежаево. Лес присел, дал ему разглядеть родную деревню.
Из-за бугра на Тишку выжидающе смотрели сыны Старухи и Прасковьи-Илюшихи. Тишка попробовал их сосчитать и сбился со счёту — так много их собралось.
Но в этой несметной толпе он углядел Старухина сына Николая. Коля был выше всех ростом, плечистый, кудрявый. На груди у него горел золотом иностранный орден. Тишка прищурился — зрение сделалось зорче — и прочитал вычеканенные золотом же слова: «За братскую помощь в освобождении от фашистского ига».
«Так вот оно что, — догадался Тишка. — Старухин сын уже кого-то освобождал». Значит, не зря говорила Старуха, что теперь настал Тишкин черёд. Ну, так Тишка не подведёт!
Он теперь понял всё. Не будет на свете Фёдора Поливанова, состарится Старухин сын Коля — а Тишка-то им на замену и встанет. Они вот сейчас с надеждой и верой смотрят ему вослед, готовые, если потребуется, оказать помощь. Но дело-то, понимают они, щекотливое — толпой на такое идти нельзя, потому и отправляют одного Тишку. Это для него испытание. Оно покажет, достоин ли Тишка заменить Фёдора Кирилловича и Колю.
Тишка-то знал, что достоин. И Старуха с Парасьей-Илюшихой верили в него.
Он ещё раз оглянулся и посмотрел на цветущий бугор.
В Полежаеве топились печи. Пахло родным дымом. Тишка уходил освобождать Корвалана.
Документы, письма, свидетельства очевидцев
«Дети в Чили стали жертвами фашизма. Палачи не останавливаются ни перед чем: над детьми чинят физическую расправу, пытают голодом. Из детских рук выбита кружка с молоком, которую они получали при правительстве Сальвадора Альенде. Дети-инвалиды — вот что дала хунта. Я расскажу о тринадцатилетней девочке, родители которой были убиты фашистами. Она, как могла, помогала патриотам. Схватив девочку, фашисты опускали её вниз головой в воду. У девочки помутился рассудок…»
Серхио Кастилья, чилийский кинорежиссёр.
«В тюрьму был заключён трёхмесячный грудной ребёнок, родители которого, патриоты, были вынуждены покинуть страну. Я знаю, как стараются фашисты поймать тех, кто слушает московское радио. Так поступали нацисты во время второй мировой войны. Однажды детям в школе предложили написать небольшой рассказ о том, что слушают по радио их мамы и папы по ночам, надеясь таким образом выудить у детей какие-то сведения. И занимается этим организация под названием «Министерство образования».
Серхио Ортега, чилийский композитор, автор песни «Венсеремос».
«Тысячи детей фашистская хунта лишила возможности получить образование.
В Чили за право ходить в школу надо платить. За каждого ребёнка родители должны внести 50 песо. Это не маленькая сумма. Она составляет пятую часть среднего заработка чилийского рабочего. В стране каждый пятый труженик сегодня безработный. Где ему взять 50 песо? А кто будет платить за детей, родители которых сидят в тюрьмах и концлагерях, погибли во время переворота или в застенках хунты? Таких ребят много. В Чили 72 тысячи сирот.
Нелегко и тем маленьким чилийцам, родители которых сумели заплатить за их образование. Многие школьники голодают. Врачи подсчитали, что в бедных районах Сантьяго 34 процента детей страдают от недоедания. От голода ребята прямо на уроках теряют сознание. Нередко в школах отменяют уроки гимнастики, потому что ученики слишком истощены. Матери как можно раньше укладывают детей спать, чтобы ребята меньше двигались, экономили силы.
Стоимость продуктов в Чили постоянно растёт. А хунта вот ещё какой «подарок» приготовила школьникам и их семьям: перед самым началом учебного года повысились цены на школьные принадлежности, книги, тетради. Тетрадь теперь стоит столько, сколько стоил учебник. Школьная форма стала дороже в восемь раз.
Больше ста ребят сидят в тюрьме. Патрули ДИНА — чилийского гестапо — врываются в классы и уводят с собой детой, обвиняя их в политических преступлениях. В первые дни учебного года из лицея «Мануэль де Салас» в Сантьяго по политическим мотивам были исключены 114 учащихся. Хунта поощряет доносы на учителей и товарищей по школе. На особых бланках сынки «внушающих доверие» родителей составляют кляузы, по которым исключают «неблагонадёжных».
Из газет.
26
Иван опять сидел на кровати сыновей.
— Ну, так как, Тишка, думаешь: что из себя представляет граница? — настырно повторил он прежний вопрос и предусмотрительно оглянулся на Варвару Егоровну.
Варвара Егоровна показала ему язык: длинный, мол, он у тебя, муженёк, укоротить не мешало бы. Она всё-таки боялась щекотливых вопросов.
Тишка со сна ещё не расшевелился, лежал в полудреме.
— Ну, а ты скажи, — обратился Иван к Славику.
Славка откинул одеяло, высвободил ноги.
— Ну это полоса такая вспаханная. И колючей проволокой обнесена.
— Да ты что? — встрепенулся Тишка. — Полоса какая-то вспаханная… Это столбы полосатые, а у них часовые ходят.
— Во-о даёт, — засмеялся над Тишкой Славик. — Да ты у нас совсем первобытный человек.
— Ты сам первобытный.
Слово за слово, обменялись тумаками. Пришлось Ивану вмешаться. Мол, и полоса есть, и столбы тоже есть. В общем, оба правые. Но у Славика ретивое уже взыграло.
— Да ты же не знаешь даже, что такое первобытный человек, — обернулся он к Тишке.
— Знаю.
— Ну, что? Скажи! Чем первобытный человек отличается от современного?
Тишка долго думал, набычившись.
— У первобытного человека штанов не было, — наконец догадался он.
И Иван, и Варвара Егоровна чуть не легли вповалушку. А уж Славка-то торжествовал. Но когда Иван Славкин же вопрос и переадресовал Славке, тот отвечал длинно и путано — столь длинно, что и время вышло, надо было уже бежать в школу.
Так урок политграмоты и оборвался.
Варвара Егоровна проводила ребят в школу и, вспомнив штаны первобытного человека и границу, с которой всё началось, снова расхохоталась:
— Ну, далась же тебе, Иван, эта граница…
— Э-э, нет, Варя, — убеждённо возразил ей Иван. — Мальчишкам про границу всегда надо рассказывать. По себе знаю…
— Ну-у… Чего в ней интересного…
— А вот и не «ну-у»… Не столь интересно, сколь полезно… Я ведь сам в его возрасте в Чехословакию бегал. Помнишь, тебе рассказывал?
Варвара Егоровна помнила рассказ мужа очень смутно.
27
А для Ивана те дни остались незабываемыми. Сколько было ему? Восемь лет? Ну, да, восемь. Война уже откатилась от советских границ и шла на чужой территории. Ивана занимала тогда Чехословакия, потому что в горах под Банской Быстрицей находился его двоюродный брат Зиновий. Иван только потом, когда подрос, узнал все подробности, что да как. Оказывается, на помощь словацким партизанам была заброшена организаторская группа советского офицера Петра Величко. Вот в ней-то и состоял Зиновий. Группа вскоре превратилась в мощную партизанскую бригаду, насчитывающую свыше двух тысяч бойцов, главным образом словаков. В августе 1944 года под Банской Быстрицей вспыхнуло Словацкое национальное восстание. Партизаны держали под своим контролем значительную часть территории. И оттуда, из-под Банской Быстрицы, в Полежаево от Зиновия начали приходить письма.