Дверь была заперта. С яростью, которая вдруг приходит в такие моменты, Коссовски рванул ее. Она распахнулась. В коридоре на вешалке — шинели и фуражки. В гостиной громко кричала радиола. На кушетке валялся Пихт. Элеонора сидела у него в ногах. За столом пил водку Вайдеман. Секунду, может быть, все недоуменно смотрели на ворвавшегося Коссовски.
— Где Ютта? — крикнул Коссовски, чувствуя, как ладонь занемела от ребристой рукоятки пистолета.
— Она больна, — прошептала, бледнея, Элеонора. В три прыжка Коссовски влетел на антресоли. С грохотом упала перед ним дверь. В углу на тумбочке горела крошечная лампочка под голубым абажуром. На столе стоял чемодан с зеленым глазком индикатора, рычажки настройки, ключ, полоска бумаги…
— Руки! — Коссовски успел заметить отступившую в темноту Ютту, он увидел лишь белое пятно лица, сиреневый подол ее халата.
«Почему поднимается одна рука?»
Что-то тяжелое упало на пол. Глаза ослепли от яростной вспышки и жара. Чудовищная сила бросила Коссовски вниз. Падая, он ударился затылком, заскреб по ковру, встал и, шатаясь, опаленный, весь ватный, почти без сознания, вывалился в парадное. Почему-то стекленеющий глаз остановился на темном особняке Зейца. Там уже потушили свет. Коссовски уцепился за перила и подтянул вверх свое непослушное тело. Из особняка Зандлера, оттуда, где была комната Ютты, бил огонь и освещал его корчившуюся фигуру. Затухающее сознание еще уловило какой-то резкий звук. Боли не было, только что-то мягкое, сильное ударило в грудь и опрокинуло навзничь.
Он уже не слышал ни сирен, ни криков подоспевших солдат, ни воя пожарных машин. Когда приехала санитарная машина, Коссовски вздрогнул и неестественно вытянулся во всю длину своего роста.
ГЛАВА СЕДЬМАЯГод, переломленный надвое
В декабре 1942 года Мессершмитту из штаба люфтваффе пришел приказ сформировать из летчиков, занятых в работе фирмы, боевой отряд и направить в район станции Морозовской, северо-восточнее Ростова. Мессершмитт понял, что воздушные силы на Восточном фронте основательно поистрепались, летные школы не в состоянии восполнить потери и поэтому командованию пришлось собирать в Германии резервы и бросать на фронт. Знал он и о том, что инструкторы школ тоже направлялись в бомбардировочную и транспортную авиацию, чтобы по воздуху снабжать тот огромный «котел», в который попала армия Паулюса. Летчики Мессершмитта назначались в действующую истребительскую эскадру асов «Генерал Удет». К машинам, помимо крестов и номерных цифр, полагался отличительный знак эскадры — красный туз, обрамленный венком и сверху короной.
Техники выкрасили самолеты в маскировочные пятнистые цвета, намалевали на бортах эти знаки, поставили новые моторы. Скрепя сердце Мессершмитт утвердил список личного состава отряда. Командиром был назначен Вайдеман. Вместе с ним вылетали на русский фронт второй испытатель Вендель, пилоты воздушного обеспечения Пихт, Шмидт, Штефер, Привин, Эйспер, Нинбург, механик Гехорсман.
Вайдеман и Пихт поехали проститься к Элеоноре и Зандлеру. После невероятного случая с Юттой профессор и Элеонора долго не могли прийти в себя. Ютта, секретарша самого конструктора, оказалась шпионкой. Она взорвала себя и рацию гранатой. Огонь, несмотря на все усилия пожарных, успел сожрать все, что могло бы оказаться важной уликой. Весь пепел был собран и отправлен экспертам, но они нашли в нем только несколько попорченных деталей. Эти детали позволили установить, что радиостанция была немецкого производства и монтировалась обычно на транспортных трехмоторных самолетах «юнкерс-52».
Дом отремонтировали, стену, отделявшую комнату Ютты от спальни Элеоноры, завесили алым крепом. Зейц, который в последнее время особенно часто навещал профессора, говорил, что в ту же злопамятную ночь скрылся брат Ютты — Эрих Хайдте. Ему удалось добраться до швейцарской границы, но там в перестрелке с пограничниками он был убит. По счастливой случайности выжил Коссовски. Оглушенный и контуженный взрывом, он выбрался на улицу. Пуля стрелявшего Эриха Хайдте пробила ему левое легкое, чуть повыше сердца. Но опытный хирург сделал отчаянно смелую операцию, и теперь Коссовски лежал в лучшем военном госпитале в Бермхорне.
Несмотря на то, что прошло после этого случая больше двух месяцев, профессор Зандлер все еще болел. Когда Пихт и Вайдеман вошли к нему, они увидели опустившиеся плечи, бледное, даже голубоватое, лицо, резкие морщины, избороздившие большой шишковатый лоб профессора. Элеонора была сильно встревожена здоровьем отца, хотя о Ютте, кажется, успела забыть.
Пауль Пихт крепко обнял Элеонору.
— Это встреча или прощание? — спросил Вайдеман.
Элеонора освободилась от объятий и вопросительно посмотрела на Вайдемана.
— Встреча, Альберт, — сказал Пихт.
— Альберт, почему вы всегда так зло шутите? — Элеонора отошла к буфету и сердито зазвенела чашками для кофе.
— Тогда пора прощаться, — посмотрел на часы Вайдеман, пропустив мимо ушей слова Элеоноры.
— Что это значит, Пауль?
— Элеонора, через три часа мы улетаем на фронт.
— На фронт?
Пихт кивнул.
— На русский фронт.
— Надолго?
— Не знаю. Постараюсь вернуться, как только мы победим.
— Не волнуйтесь, фрейлейн, — Вайдеман достал из буфета коньяк и наполнил рюмки, — скоро на фронт будут брошены «фокке-вульфы-190». Это такие машины… Русским ад раем покажется. А воевать Пауль умеет. Пауль, выпьем за наши победы в русском небе!
— Ты вылетаешь на «фоккере», кажется? — спросил Пихт.
— Да. Я должен оценить его боевые качества и прислать фирме обстоятельный отчет.
В дверь позвонили.
— Это, наверное, Зейц, — шепнула Элеонора и выбежала в переднюю.
Гауптштурмфюрер сухо поздоровался с летчиками и сел за стол.
— Какой ты стал важный, Вальтер! — толкнул его локтем Вайдеман.
— Дел много… — односложно ответил Зейц. — А вы на фронт? Прощальный ужин?
— Как видишь…
Зейц поднял рюмку.
— Не дай бог попасть вам в плен. Асов из эскадры «Удет» русские расстреливают на месте, как и эсэсовцев.
— А мы не собираемся попадать в плен к русским, — засмеялся Пихт и снова обнял Элеонору. — Надеюсь, моя невеста меня подождет?
Элеонора покраснела и опустила голову.
— Как здоровье Коссовски? — вдруг серьезно спросил Пихт и в упор посмотрел на Зейца.
Тот нервно зажал рюмку.
— Поправляется, кажется. Я дважды навещал его…
— Ну, бог с ним, передай ему наши пожелания. — Пихт допил рюмку и встал, окинув, словно в последний раз, уютную гостиную Элеоноры.
Колючие метели носились по огромной русской степи. Обмороженные техники в куртках из искусственной кожи возились по ночам у моторов, едва успевая готовить машины к полетам. Ме-109 плохо переносили морозы. Моторы запускались трудно, работали неустойчиво, в радиаторах замерзало масло. Прожекторы скользили по заснеженным стоянкам, освещая скорчившихся часовых, бетонные землянки, вокруг которых кучами громоздились ржавые консервные банки, картофельная шелуха и пустые бутылки от шнапса.
— Ну и погода, черт возьми! — заругался лейтенант Шмидт. — Если я протяну здесь месяц, то закажу молебен.
— Перестань ныть, — мрачно отозвался Вайдеман. — Мы здесь живем, как боги. Посмотрел бы, в каких условиях находятся армейские летчики…
— Я не хочу, чтобы здесь, в этой безжалостной степи, замерзали мои кости! — взорвался Шмидт. — Я не хочу, чтобы о нас в газетах писали напыщенные статьи, окаймленные жирной черной рамкой, чтобы нам воздавали честь и хвалу!
— Ты офицер, Шмидт! — прикрикнул Вайдеман.
— К черту офицера! Неужели вы не понимаете, что мы в безнадежном положении? Армия Паулюса все равно пропадет, отчаянные наши попытки пробиться к ней стоят в день десяток самолетов. Я не трус… Но мне обидно, что самую большую храбрость я проявляю в абсолютно бессмысленном деле.
— Фюрер обещал спасти армию, — проговорил Пихт.
Летчики замолчали и оглянулись на Пихта, который сидел перед электрической печью в меховой шинели и грел руки.
— Из этой преисподней никому не выбраться, — нарушил молчание фельдфебель Эйспер. — Позавчера мы потеряли семерых, вчера — Привнна, Штефера. Сегодня на рассвете — Нинбурга…
— Это потому, что у нас плохие летчики. — Вайдеман бросил в кружку с кипятком кусок шоколада и стал давить ложкой. — Такие нюни, как Шмидт…
— Черта с два, я уже сбил двух русских!
— А они за это время четырнадцать наших.
— У них особая тактика. Видели, как вчера зажали Пихта?
— Какая там особая! Просто жилы покрепче.
Вайдеман отхлебнул чай и поморщился.
— В бою надо всем держаться вместе и не рассыпаться. Русские хитро делают, — двое хвосты подставляют, наши бросаются в погоню, как глупые гончие, а в это время их атакует сверху другая пара.
— Но и мы так деремся!
— Завтра, кто нарушит строй, отдам под суд, — не обращая внимания на Шмидта, сказал Вайдеман.
Он вырвал из блокнота лист и быстро начертил на нем силуэт «мессершмитта».
— Что нужно, чтобы этот самолет победил, Пихт?
— Скорость.
— Правильно, скорость — сила истребителя. Значит, предельный режим, чтобы к началу атаки обгонять русского, и тогда легче будет маневрировать. — Вайдеман перед носом истребителя прочертил жирною стрелу.
— Затем, Вендель, что требуется?
— Сохранить высоту.
Вайдеман направил вторую стрелу вверх.
— Смертельная атака сверху в хвост. Потом иммельман, петля, боевой разворот, новая атака.
Карандаш запрыгал по листу, оставляя стремительные петли.
— Но тогда мы расходуем больше горючего, — проговорил Шмидт.
— Чепуха. Когда ты дерешься с противником, то в кулак вкладываешь всю силу, не заботясь, хватит ли ее на потом.
— Да, я забыл, что скоро Клейст ворвется в Баку и бензина у нас будет достаточно! — захохотал Шмидт.
— Бензина хватит, нам важно уберечь бомбардировщики и транспортники. Они везут Паулюсу снаряды и еду.