дж Соломенная Крыша стоял в сыром месте среди деревьев, и в нем царила постоянная грязь. Слишком много людей пыталось в нем разместиться, и казалось, им нечем было дышать. Участок земли, прилегающий к дому, был слишком болотистым и затененным, чтобы вырастить там хоть какие-то овощи. Удручающую картину дополняла вонь от уборной и свинарника, из которого сквозь белесые ресницы на проходящих мимо смотрела печальная свиноматка. Здесь никогда не было достаточно еды, а та, которой тут пробавлялись, была неаппетитной и однообразной. Даже теперь, в середине лета, дети были простужены и кашляли. Двух самых маленьких мучили воспаленные язвы на коже, покрытые струпьями, которые они постоянно расчесывали. Миссис Таннер обстригала им ногти так коротко, как могла, хотя дети ревели, когда она это делала, и готовила мазь из чайных листьев, корня окопника и топленого свиного жира, чтобы натирать болячки. Самый маленький мальчик, по имени Иаков, неизменно приветствовал Клемми радостной улыбкой, когда она приходила, заползал к ней на колени, запускал в ее волосы правую руку и принимался сосать грязный большой палец на левой. Ему еще не было двух лет. Клемми помнила, как в деревне рассказывали, что Таннер утопил в реке сестру-близняшку этого крохи сразу после ее рождения. Видя, как заботливо мать обходится со своими детьми и как она к ним привязана, Клемми поняла: эти слухи не что иное, как злобное вранье. Илай провел по щеке младшего брата костяшками пальцев, черты его лица смягчились.
– Этот будет похож на тебя, мама, – сказал он.
– Для разнообразия, – ответила мать с улыбкой и посмотрела на Клемми. – Все остальные были копией отца, как будто их вылепили из одного теста. Но если вы выходите замуж за сильного мужчину, то, говорят, ничего иного ожидать не приходится. Я уж совсем отчаялась родить ласкового сыночка, пока не появился на свет Иаков. – (Клемми улыбнулась, но Илай перестал слушать и принялся искать что-то в шкафу.) – Если у вас первым родится мальчик, то, возможно, он тоже будет ласковым ребенком, Клемми, – сказала мать Илая тихо, чтобы ее сын не услышал. – В душе мой Илай мягкий, хоть и не хочет этого показывать. Выпей это, дитя мое. – Она вручила Клемми чашку, от которой шел пар. – Крапивный чай. У тебя лицо опухшее, это поможет. Твои родители узнают рано или поздно, как и Илай. Лучше самой сообщить им.
Клемми послушно отхлебнула горячий напиток, не слишком задумываясь о сказанном.
Илай вернулся к столу с матерчатой куклой. Та изображала мальчика, по виду одного из Таннеров, с набитыми чем-то мягким руками и ногами, темно-коричневыми волосами из шерстяных ниток и голубыми глазами-бусинами. Малыш был одет в брюки и желтый саржевый жилет, белую рубашку и крошечные черные туфли, которые, как подумалось Клемми, никто из Таннеров никогда не носил. Кукла была не новая, но и не слишком сильно запачканная. Только бледно-кремовая ткань лица стала желтоватой, а в целом она выглядела так, словно ее берегли для использования в каких-то особенных целях.
– Жена викария подарила нам ее, когда я был совсем маленький, – сказал Илай. – Она принесла нам кучу вещей, одежду и обувь, которые собрала церковь, много разных игрушек. Папа все выкинул. Он впал в ярость, сказал, что мы не нуждаемся в милосердии людей, которые думают, будто благочестивы, а потому выше нас. Мне удалось спрятать эту куклу, усевшись на нее. – Он сунул куклу в руку Иакова, и тот прижал ее к себе; мальчик хотел спать, и его веки смыкались. – У малышей ведь должны быть куклы? – пробормотал Илай. Клемми хотела спросить, как они прятали куклу все это время, и получилось так, словно Илай услышал ее вопрос. – Мы держим ее в горшке с мукой, – сказал он. – Отец никогда туда не заглядывает, ведь муку нельзя есть прямо из горшка.
Он сухо улыбнулся, и сердце у Клемми сжалось. Она поняла, как редко видела его улыбку.
– Вы двое должны как следует все обдумать, – мягко посоветовала миссис Таннер. – Когда Исаак узнает, а он узнает, то прогонит тебя, Клемми, да еще устроит такой скандал, что ты сама не захочешь вернуться. В последнее время он словно с цепи сорвался. В особенности после того, что случилось на фабрике. – Миссис Таннер покачала головой. – Что-то с ним не так. Его изводят кошмары, и единственный способ, который он знает, чтобы решать свои проблемы, – это кулаки. Боюсь, что твои родители тоже тебя выгонят, Клемми. Вот так-то. Значит, вам есть о чем подумать.
Улыбка исчезла с лица Илая. Одна из его сестер растапливала плиту, засовывая в нее сухие веточки. Сверху раздался громкий стук.
– Иди посмотри, чего хочет дедушка, – велела миссис Таннер одному из детей. – Скажи ему, скоро будем ужинать.
– Мы пойдем, – сказал Илай, поднимаясь и протягивая руку Клемми.
Она взяла ее и встала. Никто не попросил их остаться подольше и поужинать. Двигаясь тихо и осторожно, они вместе выскользнули в ночь и направились на запад от Слотерфорда через картофельные поля, а потом вверх по склону холма. Наконец они оказались в таком месте, где их уже никто не мог увидеть. Они замедлили шаг и принялись целоваться, крепко держа друг друга в объятиях, а потом двинулись дальше, пока Илай не замедлил шаг у моста, ведущего на ферму Уиверн, где шум реки заглушал все остальные звуки.
– Иди спать, – проговорил он, нежно подталкивая ее.
Клемми держала его за руки и не хотела уходить. Илай крепко уснет где-нибудь подальше от Таннера, под живой изгородью, в высокой траве. А потом проснется перед рассветом мокрым от росы, продрогшим и голодным. Он станет птицей, кроликом, лисой. Станет диким. Клемми желала не разлучаться с ним и походить на него, в то же время она хотела взять его к себе, в пуховую кровать, в которой так безопасно, чтобы он мог прикоснуться к ее жизни.
– Ступай, Клемми, – настаивал он. – Мы составим план, как советует мама. Но не сегодня. Я подумаю об этом, обещаю.
Клемми проснулась с восходом солнца. Голова раскалывалась, а тело было чужим. Ее сестры уже встали, и она заставила себя сесть. У нее были веточки в волосах и грязь под ногтями. Джози подошла к ней и нежно ущипнула за руку, когда она встала.
– Пугало, – сказала она.
Клемми закрыла глаза и сглотнула. В горле стоял комок, и ощущался привкус не то железа, не то крови. Пару мгновений она пыталась не обращать на это внимания, а затем изогнулась над кроватью, чтобы дотянуться до ночного горшка, но было слишком поздно, и ее вырвало на тряпичный коврик и ноги Джози.
– О Клем! – воскликнула Джози в ужасе.
– Ради всего святого, – проворчала Мэри.
– Что ты ела, Клем? – спросила Джози.
– Чего она только не ела? – отозвалась Лиззи, с утра готовая во всем видеть худшую сторону. – Неудивительно, что она становится такой толстой.
Шатаясь, Клемми встала на ноги и похлопала Джози по руке, желая извиниться. Она хотела сходить за водой и тряпкой, но не могла переставлять ноги. Мэри пристально посмотрела на нее, наклонив голову набок. Мелькавшие в голове мысли отражались на ее лице, и молчание девушки было таким красноречивым, что постепенно остальные три сестры бросили свои дела и уставились на нее.
– Нет! – вскричала Лиззи с изумлением на лице.
– Что? – произнесла Джози, нахмурясь.
– В прошлом месяце у нас было меньше тряпок для стирки, не так ли? – вспомнила Мэри.
– И она стала капризной, как молодая кобыла. А ест, словно прожорливая свинья, – отметила Лиззи.
Осознание случившегося наконец пришло и к Джози. Она поднесла руки ко рту и посмотрела на Клемми широко раскрытыми глазами.
– О нет… ой, ты не… как же, Клемми?
– Думаю, мы не ошибаемся, – взволнованно проговорила Лиззи.
– Ну, мы не можем держать это в секрете, – сказала Мэри, устало опуская плечи. – Ты глупая корова. Отец точно оторвет тебе башку.
Меж ними завязался горячий спор о том, когда рассказать обо всем Роуз, как отреагирует мать, какие можно принять меры, как лучше выяснить, кто во всем виноват, заставит ли Уильям дочь выйти замуж или прикончит ее хахаля, а затем изобьет Клемми и таким образом избавится от ребенка. В их словах, голосах и движениях ощущалось какое-то лихорадочное волнение. Клемми оставила их и устроилась у окна. Она отодвинула в сторону тонкую занавеску, присела на подоконник и всей грудью вдохнула утренний воздух. Куры кудахтали, ожидая, когда их выпустят из курятника, петух разогревал горло бессвязным кукареканьем, коровы столпились у ворот, ожидая, когда их впустят во двор и начнут доить. Клемми приложила руки к животу и ненадолго задумалась, устремляя мысли внутрь самой себя, пока не нашла то, что искала, – безошибочное чувство новой жизни. Цыплята, гусята, котята, козлята и поросята, а теперь и ее малыш. Клемми и Илая. «Привет, поросенок», – беззвучно сказала она и улыбнулась. Лучи раннего солнца падали на Клемми, сидящую у открытого окна в надежде, что – пускай это почти невозможно – Илай увидит ее. Все казалось ей абсолютно правильным, совершенно таким, каким должно быть. Она была уверена, что все закончится хорошо. Поросенок станет частью их плана, и все уладится.
Весь Слотерфорд собрался на похороны Алистера Хадли. Фабрика стояла безмолвной – машины прекратили свое бесконечное вращение, взбивание, перемешивание и сушку. Шипение пара стихло. Даже сельскохозяйственные работы в этот день не велись. Нэнси Хадли отдала распоряжение остановить всякую деятельность на Усадебной ферме, исключая кормление животных и дойку. Пивоварня и небольшие крестьянские хозяйства последовали этому примеру. Никто не мог припомнить, чтобы подобное происходило раньше и в Слотерфорде была такая тишина. Голоса за пределами церкви звучали приглушенно, что, по-видимому, можно было объяснить уважением к этому скорбному событию. Люди то и дело поворачивались, желая посмотреть вниз, в долину, чтобы подивиться тихому дуновению ветерка и царящему повсюду безмолвию, которое нарушалось лишь извечным пением жаворонков. Люди рассматривали долину, словно ее вид мог измениться вместе с этой тишиной, – кто знает, вдруг фабрика исчезла, труба пивоварни упала, а дома сметены чьей-то могучей рукой? Когда ветер стихал, можно было расслышать слабое журчание речных струй, огибающих устои моста. Тишина околдовывала, подобно волшебному заклинанию.