Через десять дней после венчания ко двору вернулась и Екатерина Николаевна, теперь уже графиня Орлова. Императрица приняла ее благосклонно. Однако ропот, поднявшийся в столичном обществе против «незаконного» брака, был столь силен, что за «молодых» был вынужден заступаться даже Густав III. Санкт-Петербургская консистория начала судебное разбирательство. Если бы дело получило законный ход, то супругам грозил монастырь. Зиновьева под полицейским караулом была препровождена из Мраморного дворца Орлова на набережной Мойки к себе домой.
Государственный совет постановил осудить Григория Григорьевича и сослать его в отдаленный монастырь. Против такого решения гласно выступил только К. Г. Разумовский. «Для решения этого дела, — заявил он, — недостаточно только выписки из постановления о кулачных боях. Там, между прочим, сказано: лежачего не бить. А как подсудимый не имеет более прежней силы и власти, то стыдно нам нападать на него»[716].
Потемкин открыто высказываться в пользу Орлова не стал. Его отношения с властными братьями были слишком напряжены. Но в личной записке Екатерине заступился за друга прежних лет. Из сохранившегося ответного письма императрицы известно, что князь просил сделать Екатерину Николаевну статс-дамой и тем самым признать брак и оградить молодых от грозившего им приговора. Какое-то время Екатерина колебалась. Ее ответная записка отражает эту нерешительность: «Я люблю иметь разум и весь свет на своей стороне и своих друзей, и не люблю оказывать милости, из-за которых вытягиваются лица у многих. Это увеличит число завистников князя и заставит шуметь его врагов. Если эта девица, которую я люблю и высоко ценю, выйдет завтра замуж, я дам ей свой портрет и сделаю ее послезавтра статс-дамой, и никто слова не скажет, но я совсем не люблю усиленные переходы»[717].
Судя по этой записке, в какой-то момент императрица даже не знала, стоит ли признавать брак Орлова, и выдвигала предположение о возможном выходе Зиновьевой замуж за кого-то другого. Это, по ее мнению, заставило бы замолчать злые языки. Ситуация была серьезная, на Григория Григорьевича ополчились все его прежние враги. Синод тоже был в возмущении. Екатерина писала архиепископу Гавриилу о «знаменитых заслугах князя» и просила прекратить дело, которое тем не менее тянулось до февраля 1780 года[718]. Императрица не стала утверждать решение Совета об осуждении молодоженов, заявив, что ее рука отказывается подписать подобную бумагу.
Княгиня Орлова получила шифр статс-дамы, числившийся за ней с 28 июня. Брак был признан законным, но молодые на некоторое время удалились от двора, чтоб разговоры утихли. Сначала они отправились в подмосковные имения Орлова, но московское общество встретило их в штыки. Вслед карете толпа швыряла камни и комья грязи. А ведь шесть лет назад, в дни чумного бунта 1771 года, Григорий Григорьевич не побоялся приехать в зараженный город. Он привез с собой из Петербурга врачей, привлек крепостных к уходу за больными и колодников к расчистке города от трупов, пообещав вольную и прощение всем, кто примет участие в этой страшной работе. Слово Орлов сдержал. Он сам посещал чумные бараки и появлялся в людных местах, ободряя горожан[719]. Бунт и чума были побеждены, и Орлов купался в благодарности москвичей. Поэт А. Н. Майков написал в его честь восторженную оду:
Не тем ты есть велик, что ты вельможа первый —
Достойно сим почтен от росской ты Минервы
За множество твоих к отечеству заслуг, —
Но тем, что обществу всегда ты первый друг…
Когда ж потщишься ты Москву от бед избавить,
Ей должно образ твой среди себя поставить
И вырезать сии на камени слова:
«Орловым от беды избавлена Москва»[720].
Людская память недолговечна. «Первому другу общества» памятника в Москве не поставили, зато карету камнями закидали. Резко не одобряли брак даже родные братья Григория. Однако, несмотря на всеобщее осуждение, супруги были счастливы вдвоем, вскоре они уехали на воды в Швейцарию. Екатерина Николаевна писала избраннику нежные стихи:
Желанья наши совершились,
И все напасти уж прошли,
С тобой навек соединилась,
Счастливы дни теперь пришли.
Любимый мной,
И я тобой!
Чего еще душа желает?
Чтоб ты всегда мне верен был,
Чтоб ты жену не разлюбил.
Мне всякий край
С тобою рай![721]
Опасения княгини были напрасны. 43-летний Орлов боготворил 19-летнюю супругу. К сожалению, счастливым их брак не стал. Екатерина Николаевна одного за другим рождала мертвых детей, долго и безуспешно лечилась за границей, заболела чахоткой и сошла в могилу в Лозанне в 1781 году. От потрясения Григорий Григорьевич потерял разум, его привезли в Россию, но он пережил горячо любимую жену всего на полтора года и скончался в 1783 году.
В 1777 году никто не ожидал такой трагичной развязки. Более того, Орловы вовсе не собирались уходить в тень с политической арены. Может быть, поэтому Потемкин и не стал афишировать свое негласное заступничество за «беспутного» Гри Гри. На придворной сцене они оставались врагами. К весне следующего 1778 года уже все было готово для нового акта «битвы гигантов».
Она продолжалась почти весь год, и об ее этапах мы знаем из донесений нового британского чрезвычайного посланника Джеймса Гарриса, лорда Мальмсбери. Он прибыл в Петербург 4 октября 1777 года. Прежде Гаррис служил посланником в Берлине, при дворе Фридриха Великого, союзника России[722]. В Лондоне считали, что после такой школы Мальмсбери должен отлично разбираться в русских делах. Однако его приезд в Петербург не оправдал этих надежд.
С самого начала Гаррис совершил важную ошибку. По привычке, сложившейся у английских дипломатов в первую половину царствования Екатерины, он начал блокироваться с партией Орловых, которую считал преданной интересам туманного Альбиона. Однако времена изменились, Орловы утратили былую силу, и посланнику следовало искать других покровителей. До поры до времени он этого не понимал. От сторонников Орловых Гаррис получал основные сведения, и в его донесениях придворная борьба отражена во многом их глазами.
Дипломатическая миссия самого Гарриса была сложна. По заданию британского правительства он должен был заключить с Россией союз, в котором в тот момент очень нуждалась Англия. В начавшейся в 1775 году войне американских колоний за независимость Великобритания столкнулась не только с восставшими подданными на заокеанских территориях, но и со своими европейскими противниками, и в первую очередь с Францией. В 1778 году Париж выступил на стороне американцев, за ним последовал Мадрид. Людовик XVI принял в Версале посланца Конгресса колонистов Бенджамина Франклина, что фактически означало признание нового государства[723].
В этих условиях союз с Россией казался Англии выгодным. В минувшую Русско-турецкую войну Британия способствовала проходу русской эскадры из Балтики в Средиземное море, предоставив порты базирования для починки кораблей и пополнения их продовольствием. Кроме того, английские дипломаты оказывали Петербургу помощь на международной арене. Король Георг III ожидал от Екатерины взаимных услуг[724]. Однако он требовал слишком многого. От России желали военного вмешательства, вплоть до посылки в Америку русского экспедиционного корпуса. В годы Русско-турецкой войны наши страны связывал только торговый трактат. Прежде Англия всегда отклоняла русские предложения о политическом союзе, чем подчеркивала свое превосходство. Теперь же России предлагалось открыто выступить военным сателлитом Британии и противопоставить себя нескольким европейским государствам.
Екатерина повела себя очень осторожно. В октябре императрица и Потемкин обсудили возможность конфиденциальной встречи государыни с новым британским представителем, о которой хлопотал князь[725]. Григорий Александрович стремился не допустить ухудшения отношений с Англией. Гаррис передал Екатерине предложение заключить оборонительный и наступательный союз, содержавшееся в личном письме короля Георга III[726].
Екатерина предпочла уклониться от сближения. Она переслала Потемкину примерный проект ответа английскому королю, включенный в ее личную записку Григорию Александровичу. «Не инако как с удовольствием я могла принять откровенность короля великобританского относительно оснований мирных договоров, — писала она. — …По благополучном окончании мирного дела между всеми воюющими державами, предложения всякие от дружеской таковой державы, как Великобритания, которая всегда дружественнейшие трактаты с моею империею имела, я готова слушать; теперь же чистосердечное мое поведение со всеми державами не дозволяет мне ни с какою воюющую заключить трактат настоящий, с опасением тем самым продлить пролитие невинной крови»[727].
Ввиду обострявшейся ситуации в Крыму Россия не могла втягиваться в общеевропейский конфликт из-за американских колоний. Однако Екатерина не желала и ухудшать своих отношений с Англией. Поэтому императрица составила такой доброжелательный, но ни к чему не обязывавший ответ.
Фактический отказ от союза произвел на нового посланника самое неблагоприятное впечатление. Его донесения крайне раздражительны и полны колких выпадов в адрес императрицы, ее ближайшего окружения и России в целом. «Дружба этой страны похожа на ее климат, — писал Гаррис 27 мая 1778 года, — ясное, яркое небо, холодная, морозная атмосфера, одни слова без дела, пустые уверения, уклончивые ответы. Есть утешение (политическое, но не нравственное) в той мысли, что их не