Гонолулу и вернетесь в Сан-Франциско. Я полагаю, вы об этом уже осведомлены?
– Что ж, – ответил Нейрс все так же недружелюбно, – по причинам, которые, я полагаю, вам известны, ваше предложение меня, в общем, устраивает. Однако, мистер Пинкертон, прежде нам надо выяснить несколько деталей. Но соглашусь я или нет, корабль все равно надо готовить к отплытию, и незачем терять время. Пусть мистер Джонсон с вашей запиской забирает команду и отправляется на шхуну. Эти ребята, – прибавил он с видом величайшего отвращения, – как будто совсем трезвы. Так заставьте их работать, чтобы они не напились.
На том и порешили. Когда Джонсон ушел в сопровождении матросов, Нейрс с облегчением вздохнул и сказал:
– Ну, теперь нам никто не мешает, и мы можем поговорить. Что тут кроется? Ваше предприятие наделало много шуму, и афиша взволновала весь приморский район
– это меня не устраивает, потому что пока я не хочу привлекать к себе внимание. Ну, и во всяком случае, прежде чем принять команду, я должен твердо знать, куда и зачем мы плывем.
Тогда Пинкертон рассказал ему всю историю. Начал он деловито и точно, но под конец снова увлекся. Нейрс, так и не снимая шляпы, задумчиво курил и хмурым кивком сопровождал каждое новое сообщение. Однако в его бледно голубых глазах загорелся предательский огонек жадного интереса.
– Ну и, как вы сами понимаете, – закончил Пинкертон, –
Трент скорее всего отправился в Гонолулу, где ему потребуется гораздо меньше пятидесяти тысяч долларов, чтобы зафрахтовать какое-нибудь подходящее судно и добраться до Мидуэя. Поэтому-то мне и нужен хороший капитан! Этот бриг мой, я заплатил наличными, и если за него придется драться, то надо драться как следует. Я
скажу вам откровенно: если вы не вернетесь через три месяца, то меня ожидает неслыханное банкротство. Для мистера Додда и для меня речь идет о жизни и смерти, Весьма возможно, что на острове дело дойдет до рукопашной. Так что, когда я услышал вчера ваше имя, и тем более сегодня, когда я увидел вас самого, я сказал себе:
«Нейрс! Вот кто мне нужен!»
– Насколько я понимаю, – заметил Нейрс, разглядывая пепел своей сигары, – чем раньше я выведу эту шхуну в открытое море, тем приятнее вам будет.
– Вы тот, о ком я мечтал! – воскликнул Джим, подпрыгивая на постели. – На все сто процентов!
– Минуточку, – сказал Нейрс, – еще не все. Я слышал, что на шхуне будет суперкарго.
– Да, мистер Додд, мой компаньон, – ответил Джим.
– Это как-то странно, – сухо заметил капитан. – Мне еще не приходилось плавать на корабле, где было бы два капитана.
– Не разочаровывайте меня, – возразил Пинкертон. –
Вы же говорите не подумав. Ведь вы не претендуете на то, чтобы распоряжаться нашей фирмой, не так ли? А это не просто рейс, это деловая операция, которой занимается мой компаньон. Вы будете вести корабль, наблюдать за разгрузкой брига, следить за командой – словом, у вас забот хватит. Но одно поймите ясно с самого начала: все это должно быть сделано так, чтобы мистер Додд был доволен, потому что платит за все мистер Додд.
– Я привык, чтобы мною были довольны, – сказал мистер Нейрс, густо краснея.
– В этом никто не сомневается! – вскричал Пинкертон.
– Я хорошо вас понимаю. Вы любите все делать по-своему, но вы человек честный, и на вас можно положиться.
– Однако нам следует уточнить положение, – ответил
Нейрс, немного смягчаясь. – Я имею в виду мое положение.
Я не собираюсь плавать в качестве шкипера. Хватит и того, что я соглашаюсь командовать этой крохотной шхуной.
– Ну, вот что, – заметил Джим, весело подмигивая. – Вы только не спорьте со мной насчет балласта, и мы сделаем ее баркентиной.
Нейрс усмехнулся. Отсутствие такта снова помогло
Пинкертону одержать победу.
– Теперь еще одно, – продолжал капитан, очевидно,
считая предыдущий вопрос решенным. – Как насчет ее владельцев?
– О, это вы предоставьте мне. Я ведь из компании
Лонгхерста, как, может быть, вам известно, – ответил
Джим с неописуемым тщеславием. – Тот, кто подойдет мне, подойдет и им.
– А кто они? – спросил Нейрс.
– Макинтайр и Спитл, – ответил Джим.
– Ну, в таком случае просто дайте мне вашу визитную карточку, – ответил капитан, – и писать ничего не надо. С
Макинтайром и Спитлом я всегда договорюсь.
Похвальба на похвальбу: это было привычкой и Нейрса и Пинкертона, двух самых тщеславных людей, каких я когда-либо встречал. Восстановив таким образом свое достоинство в собственных глазах, капитан встал и, сухо поклонившись мне и Джиму, удалился.
– Джим, – сказал я, когда дверь за ним закрылась, – этот человек мне не нравится.
– Придется тебе перебороть себя, Лауден, – ответил
Джим. – Это типичный американский моряк: храбрый, как лев, умеющий всегда найти выход из самого трудного положения и высоко ценимый судовладельцами. Это человек с репутацией.
– С репутацией зверя, – заметил я.
– Говори что хочешь, – возразил Пинкертон, – а нам повезло, что мы сумели его заполучить, – я хоть завтра доверю ему жизнь Мэйми.
– Да, кстати, как у тебя с Мэйми? – спросил я.
Джим перестал одеваться.
– До чего эта малютка мужественна и благородна! –
воскликнул он. – Лауден, я собирался разбудить тебя вчера, когда вернулся, и не сочти за холодность, что я этого не сделал. Я зашел к тебе, увидел, что ты спишь, что лицо у тебя очень усталое, и решил тебя не тревожить. Я рассудил, что новости могут подождать до утра. А ведь даже ты, Лауден, не прочувствуешь их так, как я.
– Какие новости? – спросил я.
– Вот как было дело, – ответил Джим. – Я объяснил ей наше положение и сказал, что хочу вернуть ей ее слово.
«Вы меня разлюбили?» – спрашивает она. Нет, ты только подумай! Но я снова объяснил ей наше положение, сказал, что нам грозит банкротство, что тебе непременно нужно уехать и что я обязательно хочу, чтобы ты был моим шафером. Ну, и все остальное. «Если вы меня еще любите, то, мне кажется, есть только один выход, – отвечает она. –
Давайте поженимся завтра, и мистер Лауден успеет стать вашим шафером прежде, чем он отплывет». Вот так она прямо и сказала, словно какая-нибудь героиня Диккенса!
Даже разорение ее не испугало. «Значит, я тем более буду вам нужна», – сказала она. Нет человека, которому бы так везло, как мне! Ты, я и Мэйми – это словно веревка из трех прядей, Лауден. Я и подумать боюсь, что кто-нибудь из вас может умереть… И ты ей очень нравишься, она считает тебя очень даровитым и говорит, что у тебя истинно аристократическая внешность. И она не меньше меня хочет, чтобы ты был моим шафером. Она зовет тебя «мистер
Лауден». Как дружески это звучит! Вчера она не ложилась до трех – все возилась со своим подвенечным платьем. До чего же было приятно смотреть на нее, Лауден! Следить за тем, как мелькает игла, и думать: «Вся эта спешка, Джим,
только для того, чтобы выйти за тебя замуж». Я просто поверить этому не мог – словно какая-нибудь сказка! А
когда я вспомнил о тех временах, когда был бродячим фотографом, тут у меня уж и вовсе голова закружилась: каким я был тогда необразованным, некультурным и одиноким! А теперь! Ну просто не понимаю, чем я заслужил такое счастье…
И он продолжал изливать свою простодушную радость, а я старался уяснить из его бессвязной речи, каковы его дальнейшие планы. Оказалось, что они действительно собираются сегодня пожениться, что свадебный обед будет в ресторане Франка, что вечером они посетят «Нору Крейн»
и что затем мы с Джимом расстанемся: он поедет с женой на свою новую квартиру, а я поплыву к острову Мидуэй.
Если я и питал неприязнь к мисс Мэйми, то в эту минуту я все ей простил: ведь она проявила истинное мужество, доброту и благородство.
Погода испортилась, небо закрыли свинцовые тучи – я никогда еще не видел Сан-Франциско таким унылым, жалким и грязным. Казалось, он преждевременно состарился. Но все время, пока я, судорожно спеша, заканчивал дела в порту, в конторах, среди оглушительного шума и малопривлекательных зрелищ, у меня в душе раздавалась тихая музыка – я вспоминал о счастье своего друга.
И то сказать, это был чрезвычайно хлопотливый день.
Не успели мы позавтракать, как Джим уже умчался в муниципалитет и в ресторан Фрэнка – ведь надо было подготовить свадьбу, а я поспешил в контору Джона Смита договариваться о поставке припасов, а оттуда – на «Нору
Крейн». Среди окружавших ее могучих кораблей она показалась мне еще меньше, чем вчера. На ней и вокруг нее царил невообразимый хаос. Набережная была завалена бочками, ящиками, жестянками, инструментами, бухтами каната и миниатюрными бочонками с порохом. Казалось, никакой человеческий гений не в силах будет уместить все это в ее трюме. Джонсона я нашел на шкафуте. Помощник капитана был облачен в красную рубаху и холщовые брюки и весь кипел энергией. Обменявшись с ним несколькими словами, я отправился по узкому проходу между бортом и рубкой на корму и спустился по трапу в общую каюту, где капитан пил вино с портовым чиновником.
Я с неприязнью оглядел крохотную каморку, которой в течение многих недель предстояло быть моим домом.
Справа тянулась перегородка, отделявшая капитанскую каюту, а слева одна над другой виднелись две неопрятные койки, упиравшиеся в ветхий буфет. Стены были желтые и сырые, пол – черный и измазанный каким-то жиром. Повсюду валялись старые газеты, солома, доски от ящиков, а единственными украшениями были подставка для стаканов, термометр, преподнесенный «в знак уважения» каким-то торговцем виски, рекламирующим свой товар, и подвешенная к потолку лампа. Трудно было представить себе, что не пройдет и недели, как эта каюта покажется мне веселой, светлой, нисколько не душной и даже обширной.
Я был представлен портовому чиновнику и его молодому приятелю, которого, как мне показалось, он привел с собой только для того, чтобы тот мог вволю накуриться дорогих сигар. Мы выпили за здоровье друг друга по стаканчику калифорнийского портвейна, слишком сладкого и слишком липкого, чтобы быть подходящим утренним напитком, а затем чиновник разложил на столе свои бумаги и была вызвана команда. Несколько минут спустя матросы ввалились в каюту и остановились, неуклюже переминаясь с ноги на ногу и глядя либо в пол, либо в потолок. На их лицах было написано см