дное сокровище, как буду драться за него с ножом в руке, катаясь в смертельной схватке по глинобитному полу, как буду вечно спасаться от погони, меняя корабли, переезжая с острова на остров.
Однако, поразмыслив, я пришел к выводу, что есть и другой выход, не столь отчаянный. Оказавшись в безопасности в Кальяо, я смогу вступить в переговоры с кредиторами через посредство какого-нибудь ловкого агента, который уговорит их согласиться на легкие для меня условия. Тут я снова вспомнил, что, несмотря на все мои просьбы, Джим ничего не рассказал мне о нашем банкротстве. Он слишком торопился узнать все о «Летящем по ветру». Хоть это было очень неприятно, мне предстояло еще раз пойти к нему, чтобы выяснить свое положение.
Я ушел, не доев обеда, но полностью оплатив счет и дав официанту на чай золотую монету. Меня охватило какое-то безумное легкомыслие: я чувствовал, что должен хватать и тратить сколько смогу, – присвоение чужого и мотовство казались обязательными условиями уготованной мне судьбы. Я шел, посвистывая, набираясь наглости для предстоящей встречи с Мэйми, со всем светом, а может быть, в дальнейшем и с судьбой.
Перед самой дверью их дома я остановился, закурил сигару, чтобы придать себе больше уверенности, и развязно вступил в комнату, откуда недавно был изгнан с позором. Мой друг и его жена кончали свою скудную трапезу: обрезки вчерашней баранины, холодные лепешки, оставшиеся от завтрака, и жидкий кофе.
– Извините, миссис Пинкертон, – сказал я, – мне очень неприятно навязывать свое присутствие тем, кто с удовольствием без него обошелся бы, но у меня есть дело, которое необходимо немедленно обсудить.
– Я вам мешать не буду, – сказала Мэйми и величественно удалилась в соседнюю комнату.
Джим посмотрел ей вслед и печально покачал головой.
Он выглядел совсем старым и больным.
– Что еще случилось? – спросил он.
– Ты, наверное, помнишь, что не ответил ни на один из моих вопросов, – сказал я.
– Каких вопросов? – запинаясь, пробормотал Джим.
– А тех, которые я задавал тебе. Если мои ответы на твои вопросы не удовлетворили Мэйми, то на мои ты не ответил совсем.
– Это ты о банкротстве? – сказал Джим.
Я кивнул, и он смущенно заерзал на стуле.
– Сказать по правде, мне очень стыдно, – начал он. – Я
пытался как-то уклониться от ответа. Я позволил по отношению к тебе большую вольность, Лауден. Я с самого начала обманывал тебя, и теперь краснею, признаваясь в этом. А ты, не успев вернуться, сразу задал мне тот самый вопрос, которого я больше всего боялся. Почему мы так скоро обанкротились? Твое острое деловое чутье тебя не обмануло. Это-то и мучает меня и чуть не убило сегодня утром, когда Мэйми обошлась с тобой так сурово, а моя совесть все время твердила мне: «Это ты виноват!»
– Но что произошло, Джим? – спросил я.
– Да ничего нового, Лауден, – уныло сказал он. – Но я не знаю, где мне взять сил, чтобы посмотреть тебе прямо в лицо, после того, как я так подло тебя обманул. Я играл на бирже, – добавил он шепотом.
– И ты боялся рассказать мне об этом? – воскликнул я. –
Ну какое это имело значение! Разве ты не понимаешь, что мы все равно были обречены? Впрочем, меня интересует совсем другое: я хочу точно знать свое положение. На это есть важные причины. Чист ли я? Существует ли документ, что мои кредиторы удовлетворены, и каким числом он помечен? Ты и представить себе не можешь, что от этого зависит!
– Вот оно, самое худшее, – сказал Джим, словно во сне.
– Как мне ему об этом сказать?
– Я тебя не понимаю! – воскликнул я, и сердце мое сжалось от страха.
– Боюсь, что я недостаточно считался с тобой, Лауден, –
сказал он, жалобно глядя на меня.
– Недостаточно считался? – переспросил я. – Каким образом? О чем ты говоришь?
– Я знаю, как это ранит твою щепетильную гордость, –
сказал он. – Но что мне оставалось делать? Положение было безнадежным. Судебный исполнитель… – как всегда, эти слова застряли у него в горле, и он оборвал фразу. –
Пошли всякие разговоры, репортеры уже взялись за меня, начались неприятности из-за мексиканских акций, и меня охватила такая паника, что я, наверное, потерял голову. А
тебя не было, и я не устоял перед искушением.
Пока он ходил так вокруг да около, намекая на что-то ужасное, меня охватил мучительный страх: что он сделал?
Как он недостаточно считался со мной в мое отсутствие?
– Джим, – сказал я, – объясни же наконец, в чем дело! Я
не в силах больше выносить эту неизвестность!
– Ну, – сказал он, – я знаю, что это была большая вольность с моей стороны… Я официально заявил, что ты никакой мой не компаньон, а просто разорившийся художник, что к денежным делам и счетам я тебя почти не допускал. Я сказал, что никак тебе не мог объяснить, чье имущество – чье. Мне пришлось так сказать, потому что некоторые записи в счетных книгах…
– Ради всего святого перестань меня терзать! – вскричал я. – Скажи, в чем ты меня обвинил.
– Да в том, о чем я тебе говорю, – ответил Джим. – Ведь ты не был официально оформлен как мой компаньон, и я заявил, что ты просто мой клерк, а компаньоном я тебя называл, только чтобы польстить твоему самолюбию. И
поэтому я записал тебя кредитором – за твое жалованье и за деньги, которые ты мне одолжил. Ну, и…
Я еле устоял на ногах.
– Кредитором? – вскричал я. – Кредитором! Так, значит, я не банкрот?
– Нет, – сказал Джим. – Я знаю, это была большая вольность…
– Да какая там вольность! Ну-ка, прочти это письмо, –
перебил я, кладя перед ним на стол послание мистера
Грегга, – а потом зови сюда свою жену, выбрось к черту эту дрянь, – тут я схватил холодную баранину и швырнул ее в камин, – и пойдемте ужинать с шампанским. Правда, я уже ел, но в такой вечер я готов отужинать хоть десять раз. Да читай же письмо, плаксивый осел! Не думай – я не сошел с ума. Идите-ка сюда, Мэйми! – крикнул я, открывая дверь спальни. – Давайте мириться и расцелуйте как следует вашего мужа. А после ужина отправимся куда-нибудь танцевать, и я буду вальсировать с вами до зари.
– Да что все это значит? – воскликнул Джим.
– Это значит, что сегодня мы будем ужинать с шампанским, а завтра уедем в Вейпор-Велли или в Монтерей, –
ответил я. – Мэйми, идите переоденьтесь, а ты, Джим, садись и пиши Франклину Доджу прощальное письмо.
Мэйми, вы оказались правы, дорогая моя, – я все это время был богат, но только сам об этом не знал.
Глава XIX
Новая встреча с мистером Бэллерсом
На этом кончилось увлекательное, но роковое приключение с «Летящим по ветру». Мы разорились и снова разбогатели, мы поссорились и помирились, и теперь оставалось только поблагодарить бога и открыть новую страницу книги жизни. Не могу сказать, чтобы Мэйми полностью вернула мне свое доверие, да я этого и не заслужил, ведь действительно я о многом умалчивал больше, чем положено другу и компаньону. Но она держалась безупречно, и всю неделю, которую я провел с ними, ни она, ни Джим ни о чем меня не расспрашивали. Мы поехали в Калистогу: ходили слухи, что там начинается бурная распродажа земельных участков, и Джим заявил мне, что ему будет приятно наблюдать деловую горячку, –
так Наполеон на Святой Елене развлекался, читая военные труды. Сам он уже ни к чему не стремится, с финансовой деятельностью покончено, и он мечтает теперь о небольшой усадьбе в холмах, о кукурузном поле, двух-трех коровах и спокойном ожидании старости под зеленой сенью лесов.
– Вот погоди, мы выберемся на природу, и ты увидишь, что во мне энергии не больше, чем в замазке.
И два дня он действительно предавался отдыху. На третий я застал его за разговором с издателем местной газеты, и он признался, что подумывает, не купить ли ему типографию газеты.
– Ведь надо же человеку чем-нибудь заниматься, –
сказал он умоляюще, – а если здесь начнется строительство, то сделка окажется очень выгодной.
На четвертый день он где-то пропадал до самого обеда, на пятый – мы совершили длинную прогулку по земельному участку, который он решил приобрести, а шестой был весь занят оформлением покупки. К Джиму уже успела вернуться вся его прошлая самоуверенность и энергия. В
глазах его загорелся прежний боевой огонь, голос снова стал звучным и твердым. На седьмое утро мы официально оформили свои отношения как компаньоны – иначе Джим не соглашался брать мои деньги, – и вот, вновь связав себя, а вернее, свой кошелек с деловой карьерой неугомонного
Джима, я вернулся один в Сан-Франциско, где поселился в отеле «Палас».
В тот же вечер я пригласил Нейрса пообедать со мной.
Его загорелое лицо, его своеобразная речь живо вызвали в моей памяти дни, еще такие недавние и уже так далеко ушедшие в прошлое. Мне казалось, что сквозь музыку оркестра и позвякиванье посуды я слышу песню пенного прибоя и крики чаек на острове Мидуэй. Ссадины на наших руках еще не зажили, а мы сидели в роскошном зале ресторана, ели устриц и пили замороженное шампанское.
– Вспомните наши обеды на «Норе», капитан, – сказал я, – и сравните их с теперешним.
Он медленно обвел глазами зал.
– Это словно во сне. Так и кажется, что сейчас откроется люк, Джонсон завопит: «Восемь склянок!» – и все исчезнет.
– Наоборот, исчезло прошлое, – сказал я, – все похоронено, забыто, и слава богу.
– Не будьте так в этом уверены, мистер Додд, – заметил
Нейрс. – «Летящий по ветру» еще жарится на сковороде, а повара, если не ошибаюсь, зовут Бэллерс. Он пробовал кое-что у меня выведать еще в день нашего прибытия.
Потрепанный человечек в судейской одежде. Я его сразу узнал по вашему описанию. Я позволил ему расспрашивать меня, пока не понял, к чему он клонит. Он знает многое, чего мы не знаем, большую часть того, что мы знаем, а об остальном догадывается. Кому-то вскоре придется плохо.
Я удивился, что мне это раньше не пришло в голову.
Бэллерс был посвящен во многое, он виделся с Диксоном, он знал об исчезновении команды и должен был что-то заподозрить. А такой человек, как он, не мог не попытаться извлечь выгоду из своих подозрений.