Капитан поглаживал свои усы, между тем как жена и дети осыпали ласками злополучного главу семейства, освободившегося от неминуемой опасности.
Наконец Клодина, спохватившись, боязливо подошла к Арману.
— Плаготарю, мой топрый герр. Фернейль, — сказала она голосом, в котором слышалась нежность. — Фы наш спаситель… пез вас, мошет бить, слушалось пы стесь польшие несчастия. Ах, я пошуствовала расположение к фам, как только фы в перфый рас пришли в Розенталь, и если пы фы пошел али…
— Извините меня, любезная госпожа Вольф, — прервал ее Арман, — как-нибудь на досуге мы предадимся воспоминаниям. Потолкуем о вашем достойном отце, и вы расскажете мне историю своего замужества. А теперь я попрошу вас, сударь, — обратился он к трактирщику, едва пришедшему в себя от передряги, — дать мне проводника в жилище графа де Рансея.
— Графа де Рансея! — повторила Клодина. — Што ше фы не скасали мне этофа, топрый мой герр Фернейль? Управитель графа фнизу, штет, кохта фы мошете принять ефо.
— Возможно ли это? Он спрашивал меня? Как де Рансей мог узнать о приезде моем в Розенталь? Но велите войти этому человеку, сударыня, велите войти сейчас же!
— Этот упрафитель, — сказала, улыбаясь, Клодина, — мошет пыть, не софсем не исфестен фам…
— Довольно, ради Бога, Клодина! — нетерпеливо оборвал ее Арман. — Велите немедленно войти управляющему графа!
Семейство Вольфов покорно удалилось. Раво тоже сделал несколько шагов к двери со смущенным видом, как будто боялся, что Арман станет упрекать его за вспыльчивость, но Вернейль и не думал об этом.
— Останься, — сказал он ему. — Зачем ты оставляешь меня? У меня нет от тебя секретов.
Раво не успел ответить, потому что в комнату вошел человек, в котором Арман с первого взгляда узнал Гильйома, друга и поверенного Филемона.
Он изумленно вскрикнул, между тем как Гильйом невозмутимо подошел к нему и поклонился с достоинством.
Вернейль наконец преодолел волнение.
— Вы… — сказал он хриплым голосом. — Это вы теперь управляющий графа де Рансея?
Гильйом утвердительно кивнул. Раво тоже узнал Гильйома.
— Да это мой старый знакомый! — воскликнул он. — Так, так! Мы с ним имели не одну беседу по случаю исчезновения одного капитана, которого он спровадил куда-то и не хотел говорить, куда именно.
— Надеюсь, — сказал Гильйом с почтительной улыбкой, — что Арман де Вернейль простит мне несколько грубое обхождение с ним в последнее наше свидание?
— Я заслужил это, — ответил Арман. — И ужасные несчастья, последовавшие за этим, доказали, как я был виноват. Но, пожалуйста, Гильйом, — продолжал он, подходя к нему и понизив голос, — скажите мне, что случилось с бедным стариком, которому я так дурно отплатил за гостеприимство? Жив ли он еще? С ним ли его любезные дети, Эстелла и Неморин?
— Все живы, сударь, но есть горести, которые неподвластны никаким утешениям.
— Знаю, Гильйом, слишком хорошо знаю. Впрочем, как бы ни были несчастны жертвы моих прежних безрассудств, все они страдают меньше меня. Они испытывают только сожаления, а я чувствую терзания, мучительные терзания, не дающие мне покоя ни днем, ни ночью… — Рыдания мешали ему говорить. — Гильйом, в другое время мы поговорим о чувствах, все еще живущих в моем сердце, а теперь я должен осведомиться о своем родственнике де Рансее: вы имеете ко мне какое-нибудь поручение?
— Действительно, сударь, эти воспоминания заставили меня позабыть, зачем я пришел… Граф и дети его, то есть виконт и виконтесса де Рансей, узнав из письма, пришедшего сегодня утром из Парижа, что их почтенный родственник, вероятно, будет нынче в Розентале, просят его располагать их домом как своим собственным на все время, которое он намерен пробыть здесь. Мне поручено немедленно проводить вас к графу.
Арман подумал несколько секунд, прежде чем ответить.
— Что ж, я иду с вами, Гильйом. Но я здесь не один, а приглашение графа относится, без сомнения, только ко мне одному…
— Это правда.
— Тогда я прикажу камердинеру доставить мои вещи… Извини меня, Раво, — обратился он к другу, — ты видишь, в каком я затруднении! Ты останешься здесь, но, само собой разумеется, ни в чем не будешь стеснен.
— Не беспокойся обо мне, Вернейль, — ответил капитан. — Сказать откровенно, я сделан не из того теста, чтобы тереться между графами и виконтами. Я очень теряюсь в подобном обществе. Уже через полчаса ругательства, которые вертятся у меня на языке и которые пришлось бы глотать, непременно задушили бы меня.
— В таком случае все устраивается как нельзя лучше. Только, пожалуйста, Раво, не заводи новой ссоры с хозяевами, ты понимаешь меня? Не делай нового скандала. Я прошу тебя об этом во имя нашей старой дружбы.
— Хорошо, хорошо, Вернейль, не беспокойся. Я обещаю тебе быть в самых лучших отношениях с семейством Вольфов, начиная от мужа и до последнего мальчишки… Так вот! — И он продолжал, понизив голос: — Для начала дело идет, кажется, совсем не дурно? Ваш старый родственник смиряется, значит, свадьба на мази… Что ж, в час добрый! Хотя сам я не женюсь, однако же других не стану отговаривать.
Он, вздохнув, пожал руку Вернейлю, и уже на лестнице Арман услышал, как капитан потребовал бутылку рейнского.
Глава XIIIОткрытия
Арман де Вернейль и его проводник двинулись по направлению к горам, где шесть лет назад шестьдесят вторая полубригада одержала победу. Когда они миновали последние дома деревни, Гильйом указал рукой на широкую дорогу среди скал. Вернейль посмотрел на нее почти с испугом. — Это ведь дорога в Потерянную Долину? — спросил он.
— Точно так, — невозмутимо ответил Гильйом.
И продолжал идти вперед. Судя по всему, по дороге часто ездили экипажи; терновник и камни, загромождавшие ее прежде, исчезли. Можно было сказать, что это аллея, ведшая в замок какого-нибудь вельможи или в город. Арман, не зная, что подумать, с беспокойством вертел головой.
— Куда вы ведете меня? — проговорил он наконец.
— Я думал, что мсье догадался. Мы идем в Потерянную Долину.
— К Филемону?
— К графу де Рансею.
— Как?! Граф Рансей?..
Гильйом таинственно улыбнулся.
— Теперь я могу сказать то, что мне запрещено было открывать вам при свидетелях… Тот, кого вы знаете под именем Филемона, ваш родственник граф де Рансей.
Арман побледнел.
— В самом деле? — произнес он с изумлением. — Зачем же от меня скрывали эту тайну? Для чего мой родственник хранил ее от меня, которого он в детстве осыпал своими благодеяниями?
— Вспомните, — сказал Гильйом. — При каких обстоятельствах вы попали в Потерянную Долину… Только когда вы произнесли свою фамилию, я решил спасти вас, приведя в убежище Филемона. Не скрою, я получил за это выговор. Ваш родственник любил вас, но он знал ваше легкомыслие и опасался, чтобы вы не внесли смуту в его семью. Так как он воспитывал своих детей в скромности, они были далеки от общества и не знали свет. Увы, его страхи оправдались. С вашим появлением в Потерянной Долине, явившимся сигналом ужасных бедствий, надежды графа были разрушены.
— Это правда, правда! Боже мой! Так несчастный Лизандр, у которого я принял последний вздох, был…
— Вашим двоюродным братом, мсье, и если бы вы подошли поближе к тону мраморному памятнику на розентальском кладбище, то могли бы прочитать эпитафию: «Здесь покоится Шарль-Антуан, виконт де Рансей».
— А… несчастная девушка, — пролепетал Арман с усилием, — прекрасная Галатея?
— Была воспитанницей графа, — ответил Гильйом.
Сделав несколько шагов, Вернейль остановился.
— Я не пойду дальше, — решительно заявил он. — У меня не хватит мужества выдержать упреки несчастного отца… Идите к нему, Гильйом, и скажите, что проникнутый сознанием своей вины, я понял, как тяжело было бы графу мое присутствие… Я вернусь в Розенталь и немедленно уеду во Францию.
— Что вы, сударь? А дело, для которого вы приехали по приказанию императора?
— Как? В Потерянной Долине знают и об этом обстоятельстве?
— У графа во Франции исправные агенты, — ответил Гильйом с некоторым смущением. — Кроме того, сам он недавно приехал из Парижа и мог слышать…
— И тем не менее никакая личная выгода, даже воля самого могущественного на свете государя не заставят меня решиться на поступок, который был бы почти оскорблением для моего родственника… Нет, — продолжал Арман, — я не пойду в Потерянную Долину, некогда столь мирную, куда я внес траур. Я боюсь, как бы утесы не обрушились на мою голову.
— Сударь, — сказал Гильйом, — вы преувеличиваете свои проступки или, по крайней мере, ошибаетесь насчет расположения к себе графа. Если бы господин мой действительно гневался на вас, как вы предполагаете, то неужели он предложил бы вам радушное гостеприимство в своем доме?
— Вы правы, Гильйом, однако в глубине сердца граф де Рансей наверное упрекает меня за смерть своего старшего сына.
— Он не может быть так несправедлив, потому что знает, что несчастный молодой человек сам шел навстречу своей судьбе. Не вы дали Лизандру эти роковые познания, воспламенившие его воображение, не вы прорубили в скалах тропинку, через которую он вышел… Граф много размышлял об этих печальных обстоятельствах и заключил, что и без вас его сын рано или поздно нашел бы свою погибель. Кроме того, известны подробности страшного сражения, происходившего здесь, известно, как вы вынесли с поля боя бедного Лизандра, смертельно раненного. Последняя рука, заботившаяся о нем, была ваша, последняя слеза, пролитая над ним, упала из ваших глаз.
Говоря это, Гильйом и сам казался очень сильно взволнованным.
— Я исполнил только свой долг, — мрачно ответил Вернейль. — Я отплатил Лизандру преданностью за преданность… Если бы я мог отдать свою жизнь в обмен на его, то освободился бы от тяжкого бремени. Но если графу известно, что не в моей воле было воспротивиться непокорности его сына, вина моя перед Галатеей должна казаться ему совершенно не извинительной.